— Я с тобой, дружище, до самого конца! — Если бы я мог, я хлопнул бы Руслана по плечу.

            Следующие несколько недель пронеслись настоящим галопом. Если раньше Гордеев был одержим, то теперь он стал одержим вдвойне. Лаборатория превратилась в его дом. Он жил там, питался тем, что ему приносили санитары, спал урывками.

            Я, как мог, поддерживал его и был единственным помощником. В материале я уже худо-бедно разбирался, поэтому мы смогли разговаривать с Русланом на одном языке. Сейчас я мог считаться не только живым испытательным стендом и источником данных, но и полноценным соавтором его работы.

            Конечно, львиную долю его разработок я вообще не понимал, особенно касаемых компьютерных технологий, но вот большая часть рутинной работы, касающаяся работы мозга и его нейронных связей, была выполнена мной.

            Мы прошли через сотни симуляций, тысячи тестов на культурах клеток. Руслан, как безумный демиург, создавал в цифровом пространстве прототип нейросети, которая должна была не просто работать в мозге, а стать его частью — «дышать» с ним в одном ритме, питаться его глией[3], общаться на языке потенциалов действия[4].

            И вот настал день, когда он оторвал взгляд от экрана. Его лицо было серым от истощения, но глаза пылали.

            — Всё. Готово. Осталось только… — Он посмотрел на меня, и в его взгляде я впервые за долгое время увидел не только ученого, но и друга, который осознает всю тяжесть своего предложения. — Владимир, я не могу заставить тебя. Риски… они колоссальны. Отторжение, непредсказуемая иммунная реакция, когнитивные нарушения… Ты можешь погибнуть.

            Я посмотрел на графики наших первых успехов, на застывшие в ожидании мониторы, а затем — на его изможденное, но полное фанатичной веры лицо. Мы зашли слишком далеко, чтобы отступать. Эта мечта стала и моей мечтой тоже.

            — Когда начнем, Руслан? — спросил я просто.

            В его глазах блеснула та самая слеза, что была у меня после первой операции. Но теперь это была слеза благодарности и тяжелой ответственности.

            — Завтра, — тихо сказал он. — Завтра мы сотворим историю… Вместе.

            И эта операция прошла безупречно. Руслан работал с ювелирной точностью. Новейшая биологическая нейросеть, выращенная в питательном растворе на основе моих собственных стволовых клеток, была успешно вживлена в заданный участок коры головного мозга. Мониторы зафиксировали идеальные показатели: нет отторжения, нет кровоизлияний, имплант прижился.

            Прошли сутки. Двое. Неделя. Но ожидаемого чуда не произошло. Нейросеть молчала. Я лежал в палате и часами пытался «нащупать» её, ощутить новый «орган», мысленно щелкнуть выключателем. Чего я только себе не представлял — кнопку, рычаг, голосовую команду, но ничего не срабатывало.

            Руслан не отходил от терминалов, снова и снова проверяя соединения с помощью тестовых импульсы. Нейросеть реагировала на внешние раздражители идеально, но предусмотренный Гордеевым «автозапуск», как раз вот для такого случая, не активировался.

            К тому же меня всё время что-то отвлекало, не давая сосредоточиться. Постоянный гул оборудования, шаги санитаров в коридоре, собственное навязчивое дыхание, какой-то зуд под повязкой, даже фантомные боли в ногах, котрых я совершенно не чувствовал раньше.

            Сознание, вместо того чтобы сфокусироваться вовнутрь, цеплялось за малейшие внешние раздражители. Я злился, чувствовал себя беспомощным инвалидом, обузой для гения. Руслан, пытаясь подбодрить, твердил, что нужно время, что нейропластичность — дело небыстрое. Но в его глазах я видел то же разочарование.

            Казалось, мы достигли очередного тупика в наших исследованиях. Мы создали шедевр биоинженерной мысли, но забыли разработать простейшую инструкцию по применению.

            Вечером Руслан вошел ко мне в палату с видом человека, совершившего одновременно ужасное и гениальное открытие. Он молча сел на кресло рядом с моей многофункциональной койкой и долго смотрел в пол, собираясь с мыслями.

            — Володь… я, кажется, понял, в чем ошибка, — наконец произнес он тихо.

            — И в чем же?

            — Ты пытаешься заставить свой мозг управлять тем, что уже является его частью, используя «старые» пути. Но это все равно что пытаться поднять себя за волосы. Тебе нужен… иной уровень восприятия. Одним словом, нужна полная перезагрузка.

            — И как же этого достичь? Препараты, нейростимуляторы…

            — Нет! — Он резко мотнул головой. — Любая химия, электричество, магнитные поля… В общем, любое вмешательство извне — исказит картину. Любой внешний стимул — это шум. Мозгу нужно отключиться от всего… От всего внешнего. Полностью.

            — Ну, и-и-и? — протянул я, кажется, уловив, куда он клонит.

            — Помнишь ту старую чугунную ванну, доставшуюся мне по наследству? — не разочаровал он меня.

            Я кивнул: еще бы я не помнил это металлическое страшилище.

            — Предлагаешь попробовать камеру сенсорной депривации?

            — В точку! Абсолютная изоляция: темнота, тишина, невесомость. Там точно исчезнет грань между внутренним и внешним. Там не будет ничего, кроме твоего сознания. И, возможно, именно там ты и сможешь найти эту чертову кнопку!

            После этих слов меня неожиданно разобрал дикий смех. То ли от нервного напряжения, то ли от усталости. Руслан в этот момент напомнил мне гангстера Урри из советского фильма «Приключения Электроника», постоянно ищущего эту злополучную кнопку.

            — Готовь свою ванну, профессор Громов! — продолжая давиться от смеха, произнес я. — Попробуем найти, где же находится кнопка…

            Руслан не заставил себя ждать. Уже на следующее утро лабораторию наполнили звуки его кипучей деятельности. Он снова был тем самым одержимым гением, которого я знал. С помощью санитаров, он принялся готовить ту самую уродливую чугунную ванну, стоявшую в углу лаборатории как памятник забытым советским технологиям.

            Они отдраили её до блеска, что было непросто, учитывая вес и возраст конструкции. Потом пошли хлопоты с солевым раствором. Мешки с английской солью опустошались один за другим, пока вода не достигла нужной концентрации, способной удержать моё тело на плаву. Воздух в лаборатории наполнился запахом моря и старого металла.

            Когда всё было готово, санитары подкатили каталку к краю монструозной ванны. Затем, действуя слаженно, переложили меня на специальные полотнища и стали медленно, сантиметр за сантиметром, опускать в тёплую, плотную жидкость. Ощущения было странными и пугающими.

            Вес моего тела исчез, сменившись непривычной лёгкостью. Теплая вода обняла меня, но я не чувствовал её прикосновения — только давление, равномерное и всеобъемлющее. Паралич, моя вечная тюрьма, здесь, в невесомости, вдруг стал моим освобождением. Я парил.

            Затем над моим лицом возникло суровое, сосредоточенное лицо Гордеева.

            — Володь, дыши ровно. Помни, я всегда на связи. Просто… попытайся отключиться от всего. Удачи, друг!

            Он протянул руку и аккуратно захлопнул перед моим носом тяжеленный люк с толстым ободком из резины. Клац… И всё… И наступила Тишина. Да-да, именно такая — с большой буквы. Это была абсолютная и всепоглощающая пустота. Буквально давящая.

            Я окончательно перестал чувствовать границы своего тела, даже ту малость, которая мне еще подчинялась — оно полностью растворилось во мраке, имеющем температуру моего тела. Не было ни верха, ни низа, не было рук и ног, не было даже головы — не осталось ничего.

            Сначала это вызвало приступ паники. Сердце заколотилось где-то далеко, в том теле, которого я больше не ощущал. Мозг, лишённый внешних стимулов, начал искать их внутри — в памяти вспыхивали случайные образы, обрывки мыслей, даже тот самый зуд под повязкой.