И один из них находится здесь. За этими самыми стенами.

Стенами, которые не удержат нас вечно.

Я ползу к матрасу и валюсь на него со стоном. Всё тело ноет, обожжённая рука жжёт и покалывает, голова гудит. Если я не отдохну хоть немного, я не смогу думать.

Не смогу планировать.

Не смогу сбежать.

Крики и вой где-то дальше по коридору должны бы сделать невозможным даже мысль о том, чтобы закрыть глаза. Но веки всё равно тяжелеют — усталость просачивается в кости. Я борюсь со сном, зная, что должна оставаться настороже, но тело меня предаёт.

И как раз в тот момент, когда я почти проваливаюсь, краем глаза улавливаю движение.

Я моргаю, заставляя себя сфокусироваться на камере напротив. Сначала там лишь тени, но когда зрение проясняется, я различаю массивную фигуру, прикованную цепями к стене.

У меня перехватывает дыхание.

Зверь передо мной не похож ни на что, что я когда-либо видела. Под два с половиной метра ростом, жгуты мышц перекатываются под кожей, исполосованной шрамами. Самое жуткое — Y-образный шрам от ключицы до пояса его рваных серых штанов. Такой, будто ему сделали нечто вроде вскрытия… пока он был жив. Некоторые другие рубцы напоминают следы когтей, и мне требуется мгновение, чтобы понять — скорее всего, он оставил их сам. Они совпадают по форме и размеру с изогнутыми стальными когтями на железной перчатке его правой руки. Шипастые пластины тянутся вверх по всей руке до самого плеча, врастая в изуродованную мышцу.

Железные стержни пронзают его верхнюю часть спины, торчат, как гротескные копья. Любое движение должно разносить по его огромному телу волны боли — и я не могу не думать, что именно поэтому он стоит неестественно неподвижно. Его лицо — если оно у него вообще есть — скрыто за железной маской. Гладкая, безликая плита металла, лишь два отверстия для глаз, которых я не вижу.

Желудок скручивает, когда я представляю постоянную боль, в которой он живёт. Как он вообще ещё дышит?

Словно почувствовав мой взгляд, глазницы маски внезапно оживают. За ними вспыхивает жуткий, бледно-голубой свет, лишь частично скрытый неровными прядями белых волос, падающих на маску и задевающих широкие плечи.

Он смотрит на меня.

Я замираю, не в силах отвести взгляд. В этом взгляде есть такая сила, что она пригвождает меня к месту — даже сквозь безличную преграду маски. Осталось ли там хоть что-то человеческое, за этими светящимися глазами? Или то, что с ним сделали, выжгло всё, оставив лишь ярость и боль?

Между нами тянется тишина — тяжёлая, давящая. Мне хочется сказать хоть что-нибудь, что угодно, но горло сжимается.

— Привет, — наконец выдавливаю я, устало улыбаясь. Это почти ничего. И, возможно, для него — совсем ничего. Но это всё, что у меня есть.

Он слегка шевелится — и это движение запускает цепную реакцию. Железные стержни в его спине скребут по стене с леденящим душу визгом. Цепи, обвивающие его мощную шею и торс, глухо звякают и гремят. Поршни в механической руке шипят и щёлкают, когда он сжимает когтистые пальцы железной перчатки. Каждый коготь длиной с моё предплечье, зловеще изогнутый и острый, как бритва.

Но он не бросается на стекло.

Не бьётся в цепях.

Он просто… смотрит. Ждёт.

Чего — я не знаю.

Мой взгляд снова возвращается к этим ужасным копьям, торчащим из его спины. Я пытаюсь представить разум, способный придумать такую пытку — не говоря уже о том, чтобы воплотить её. Даже слухи об экспериментах в этих местах не идут ни в какое сравнение с реальностью передо мной.

Слова Валека всплывают в памяти, накрывая разом.

Это должен быть Рыцарь. Он выглядит именно так.

Я должна бы быть в ужасе. Всё в этом существе кричит об опасности. Но, глядя в эти светящиеся глаза, я чувствую что-то знакомое. Ярость. Боль. Одиночество. Я видела те же эмоции в глазах Призрака. В своих собственных — отражённых в стерильных зеркалах и металлических поверхностях Центра Перевоспитания.

Низкое, гулкое рычание зарождается в груди Рыцаря. Сначала это вибрация, которую я чувствую через пол. Потом звук нарастает, заполняя пространство между нами. Угроза в нём несомненна. Но под агрессией я улавливаю ещё кое-что.

Боль.

Растерянность.

Может быть… даже страх.

Он в ловушке так же, как и я. А может, и сильнее. По крайней мере, я могу свободно двигаться в своей камере. Он же прикован к стене, как зверь, и каждое движение для него — мука.

Несмотря на усталость, я делаю нерешительный шаг ближе к стеклу, игнорируя каждый инстинкт, вопящий мне отступить. Его рычание усиливается — глухой звук из самой преисподней, — но я заставляю себя не отступать.

Я прижимаю ладонь к стеклу. Открытой рукой. Универсальный жест мира.

— Меня зовут Айви, — продолжаю я, говоря медленно и отчётливо. — А тебя?

Долгую секунду — никакой реакции.

Потом, с мучительной медлительностью, он поднимает человеческую руку. Сантиметр за сантиметром она движется к стеклу, разделяющему нас. У меня перехватывает дыхание, когда его огромная ладонь прижимается к преграде, зеркаля мою.

И тут начинается ад.

Сирены взвывают, их вой врезается прямо в череп. Вспыхивают красные аварийные огни, заливая всё инфернальным светом. Но хуже шума, хуже света — то, что происходит дальше.

Скрытые в потолке сопла в камере Рыцаря с шипением раскрываются. В считанные секунды оттуда хлещет мутно-зелёно-жёлтый газ, заполняя пространство вокруг него. Тело Рыцаря каменеет, мышцы сковывает, как только газ касается кожи. Он отшатывается от стекла с искажённым от боли рёвом, броня гремит при каждом тяжёлом шаге, механическая рука хлещет по стенам, вырывая в них борозды. Копья в его спине скрежещут о кости, пока он корчится.

Кислота подступает к горлу. Я прижимаю ладонь ко рту, сдерживая рвоту, когда в вентиляцию просачивается вонь газа — едкая, химическая.

— Прекратите! — кричу я, колотя кулаками по стеклу. — Вы его убиваете!

Но никто не приходит.

Никто не слушает.

Рыцарь падает на колени. Пол дрожит подо мной, я отшатываюсь, едва не падая, хватаюсь за край матраса. Цепи на его шее и торсе натягиваются с металлическим визгом, дёргая его назад, как марионетку на жестоких нитях. Голова опускается, подбородок падает на грудь. Жуткое голубое свечение за маской мерцает… и гаснет.

Но я всё ещё вижу, как поднимается и опускается его огромная грудь. Всё ещё слышу тяжёлое дыхание. Я не могу отвернуться. Не могу закрыть глаза. Каждый инстинкт орёт — отвернись, свернись в углу, притворись, что этого нет.

Но я заставляю себя смотреть.

Смотреть.

Быть свидетелем этого ужаса.

Потому что кто-то должен. Потому что никто не должен страдать в одиночку.

Газ продолжает литься, безжалостно. Дыхание Рыцаря становится всё более рваным, каждый вдох — влажный, хриплый, от которого по коже бегут мурашки. Сколько они ещё будут держать это, прежде чем он умрёт?

— Пожалуйста, — шепчу я, прижимаясь лбом к стеклу. — Пожалуйста, остановитесь.

Словно в ответ на мою мольбу, сопла в потолке с шипением закрываются. Сирены резко обрываются, оставляя после себя звенящую тишину. Аварийные огни гаснут, возвращая нас под беспощадный флуоресцентный свет.

Долгую секунду ничто не движется. Рыцарь остаётся на коленях, удерживаемый вертикально только цепями. Я задерживаю дыхание, вслушиваясь, ловя любой признак жизни из камеры напротив.

— Давай… — шепчу я. — Дыши. Пожалуйста, дыши.

И словно он меня услышал, грудь Рыцаря резко расширяется в судорожном вдохе. Цепи гремят, когда он кашляет.

Он жив.

Блядь, он жив.

— Я вытащу тебя отсюда, — говорю я тихо. — Я ещё не знаю как, но вытащу. Клянусь.

Это не пустые слова.

Призраки идут за мной.

И когда они придут — за всё придётся заплатить.

ВИСКИ