Я тут же вхожу в роль, придавая голосу резкую вриссианскую интонацию.

— Да. Я прибыл, как только узнал, что вы доставили двух беглых активов из лаборатории Витоскик. Это идеальная возможность изучить, как годы бегства влияют на физиологию наших активов.

Учёный сужает глаза.

— Понимаю. А ваша ключ-карта?

Чёрт. Заметил.

Я дёргаю головой в сторону Виски, позволяя презрению капать с каждого слова.

— Этот идиот умудрился её погнуть. Нам всегда присылают самых бесполезных варваров в охрану, не находите?

Лицо учёного смягчается — понимание. Он кивает, явно сочувствуя.

— Ах да… Качество персонала действительно… снизилось. Это постоянная проблема.

В груди Виски глухо поднимается рычание.

— Тише, мальчик, — бросаю я ему. — А то кастрирую.

Глаза Виски вспыхивают раздражением, но он молчит. Умно.

Учёный усмехается, явно наслаждаясь демонстрацией доминирования.

— Что ж, не буду вас задерживать. Активы находятся в камерах повышенной безопасности. Чтобы открыть эти двери, потребуется уровень допуска выше, чем у нас с вами.

Я приподнимаю бровь.

— Мы вообще-то врачи, — говорю с недоверием.

— Да, но учитывая, что один из беглых активов ответственен за полное уничтожение лаборатории Витоскик, командование не рискует, — отвечает он ровно.

Я киваю, уже просчитывая варианты. Придётся искать обход.

— Благодарю за помощь. Я обязательно укажу ваше имя в отчёте для командования. Доктор…?

— Колавев, — подсказывает он, заметно расправляя плечи.

— Доктор Колавев, — повторяю я, запоминая имя. Может пригодиться. — Ценю вашу профессиональность.

Когда он уходит, я глубоко выдыхаю.

Мы на шаг ближе к цели.

Но настоящие трудности только начинаются.

Где-то в этом лабиринте боли и страдания ждёт Айви.

И мы её найдём.

Любой ценой.

ТЭЙН

Я почти чувствую вкус стерильной вони дезинфектанта, пока мы крадёмся по ослепительно-белым коридорам лаборатории. Мои ботинки шепчут по отполированному полу — каждый шаг выверен и бесшумен. Тень Чумы мелькает на краю поля зрения, а Виски тяжело тащится позади, его массивная фигура резко контрастирует с хрупким оборудованием вдоль стен.

Мой взгляд на мгновение цепляется за камеру наблюдения в углу потолка — красный огонёк лениво мигает. Я чешу затылок и едва заметно дважды касаюсь виска, напоминая команде быть начеку. Мы не можем позволить себе говорить лишнего — не тогда, когда каждое слово может быть записано и использовано против нас.

Чума кивает, понимая мой немой приказ. Его движения текучи и точны: он проводит ключ-картой и скользит в контрольную. Если временная карта сработала, я искренне сомневаюсь, что здесь найдётся что-то действительно полезное, но проверить всё равно стоит. Я перевожу внимание на окна вдоль дальней стены. Усиленные, но не непробиваемые. Я отмечаю их расположение. Потенциальные пути отхода, если всё пойдёт по пизде.

А в нашей работе всё всегда идёт по пизде.

Глухой грохот раздаётся в комнате. Я резко разворачиваюсь, рука инстинктивно тянется к оружию. Виски застыл, а у его ботинок по полу рассыпалась опрокинутая стопка чашек Петри. Я сверлю его взглядом, челюсть сжимается от с трудом сдерживаемого раздражения. Его неуклюжесть может похерить всю операцию.

Но Чума не теряет ни секунды. Он налетает на Виски, и в голосе — чистое презрение, когда он обрушивается на него:

— Ты, абсолютный болван! Ты что творишь, своими грязными лапами трогаешь тонкое оборудование?

Речь резкая, отрывистая — идеальная копия раздражённого учёного.

Глаза Виски расширяются, по лицу пробегает вспышка паники. Он открывает рот, но ни звука не выходит. Я вижу, как у него в голове крутятся шестерёнки — он отчаянно пытается придумать ответ, который нас не спалит.

Чума не даёт ему шанса. Он резко поворачивается ко мне.

— Вот почему нам не нужны эти мускулистые пещерные люди, шляющиеся по лабораториям. Посмотрите на этот бардак, — шипит он, взмахивая рукой в перчатке в сторону чашек у ног Виски.

Я стискиваю зубы, загоняя обратно рычание, которое рвётся наружу. Каждый инстинкт орёт поставить Виски на место. Но нельзя. Не под камерами. Не когда вся миссия висит на волоске.

Я глотаю гордость и подыгрываю.

— Прошу прощения, доктор, — выдавливаю я вриссианским акцентом. Он у меня хуже, чем у Чумы, и это мягко сказано. — Мы будем осторожнее.

Чума фыркает — слишком уж натурально.

— Уж постарайтесь. Эти эксперименты слишком важны, чтобы их ставили под угрозу такие… неуклюжие олухи.

Он проскальзывает мимо нас обратно в коридор.

— Уберите это.

Я приседаю, собирая рассыпавшиеся чашки Петри, едва скрывая раздражение. Лицо Виски налилось краской, челюсть сжата так сильно, что на шее пульсирует вена. Он уже не играет роль. Он реально взбешён.

— Полегче, — бормочу я себе под нос, достаточно тихо, чтобы услышал только он. — Это спектакль.

Виски хмыкает и с силой швыряет пригоршню битого стекла в утилизатор рядом.

— Ёбаный мудак, — рычит он. — Всегда надо зайти слишком далеко.

Я бросаю на него предупреждающий взгляд. Сейчас не время позволять его задетому эго угробить наше прикрытие.

— Заткнись и сосредоточься.

Честно говоря, я его понимаю. Хоть я и более расчётлив, чем Виски, мои инстинкты альфы тоже ревут, требуя разнести всю эту лабораторию к чертям и разбираться с последствиями потом.

Мы работаем в напряжённой тишине, собирая последние осколки. Я чувствую, как от Виски волнами идёт злость — едкий запах альфы на грани. Он заставляет и мои зубы скрипеть, инстинкты встают дыбом, принимая вызов.

Я делаю глубокий вдох, заставляя мышцы расслабиться. Мы не можем позволить себе сорваться. Не здесь. Не сейчас.

Когда мы заканчиваем, я замечаю движение краем глаза. Чума прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди, и с хищной ухмылкой наблюдает за нами. На секунду мне хочется стереть это самодовольное выражение с его лица к чертям. Он слишком глубоко вжился в свою роль — если это вообще роль. Всё выглядит настолько убедительно, что я уже и сам не уверен.

Но это не миссия.

Я выпрямляюсь, принимая скованную, неуклюжую позу солдата, играющего в лабораторного разнорабочего.

— Всё убрано, доктор, — говорю я, и вриссианский акцент чуть срывается. — Куда дальше?

Чума наклоняет голову, раздумывая. Я вижу — ему нравится этот маленький спектакль власти.

— За мной, — наконец говорит он, его акцент безупречен. — И постарайтесь больше ничего не сломать.

Мы выстраиваемся за ним, тяжёлые шаги Виски гулко отдаются в стерильном коридоре. Я держу чувства на пределе, отмечая каждую дверь, каждый возможный выход. Лаборатория — это лабиринт из белых коридоров и усиленного стекла, и за каждым поворотом — очередной идентичный участок клинической эффективности.

Навстречу выходит группа учёных — белоснежные халаты резко контрастируют с нашими утилитарными формами. Я напрягаюсь, готовясь к столкновению, но они едва удостаивают нас взглядом. Для них мы просто безликие рабочие, не стоящие их драгоценного времени.

Почти оскорбительно, насколько легко мы растворяемся среди них.

Грохот раздаётся где-то впереди, за ним — лязг цепей и тяжёлый топот. Моё тело каменеет, каждый мускул натянут, пока я вслушиваюсь. Звук становится громче — какофония металла и плоти.

И тогда я вижу его.

Призрак.

Мой брат.

Он вваливается в коридор — гора мышц, превращённая в шаркающий обломок. Толстая цепь обвивает шею, как собачий ошейник, звенья гремят при каждом натужном шаге. Его руки — те самые, что рвали людей на части, — закованы за спиной.

Грудь сжимает так, будто тиски дробят рёбра. Я хочу взреветь, рвануться вперёд и разорвать эти цепи голыми руками. Но я не могу. Не могу двигаться. Не могу дышать. Не могу сделать ничего, кроме как смотреть, как его тащат мимо, словно сломанное животное.