Голова Призрака опущена, подбородок почти касается груди. Даже отсюда я вижу поражение в осанке его плеч, в том, как он волочит ноги. Это не тот яростный воин, которого я знаю. Это пустая оболочка — выжженная, выброшенная.

— Шевелись, урод, — рычит один из охранников, дёргая цепь. Призрак спотыкается, и из груди вырывается низкое рычание. Жалкий звук. Ничего общего с теми землетрясущими рёвами, что я слышал от него в бою.

Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в кожу. В ладонях выступает кровь — горячая, липкая. Боль заземляет, напоминает, зачем мы здесь. Почему я не могу сорваться и всё разнести.

Но, блядь, это трудно помнить, когда каждый инстинкт орёт действовать.

— Думаешь, в этот раз он отреагирует? — спрашивает другой охранник, тыкая Призрака прикладом винтовки. — Прошлый тест был провалом.

— Кого это ебёт? — смеётся первый. — Пока нам платят за то, чтобы тыкать в зверя, я доволен.

Они проходят в пределах вытянутой руки. Я мог бы дотянуться и сломать им шеи раньше, чем они поняли бы, что происходит. Это было бы так легко. Так чертовски приятно.

Я не двигаюсь.

Голова Призрака не поднимается. Его изуродованное лицо и нос залиты кровью — видимо, поэтому он даже не чувствует наш запах. Он не видит меня. Не знает, что я стою здесь, в нескольких шагах. Не знает, что его стая так близко. Что мы пришли за Айви. И за ним тоже.

И я не могу ему сказать.

Охранники уводят его за угол, их голоса затихают, пока они обсуждают новые пытки, которые его ждут. Каждое слово — нож в живот, проворачивающийся всё глубже с каждым шагом.

Я хочу разнести эту ёбаную лабораторию голыми руками.

Но не делаю этого. Не могу.

Потому что у нас есть миссия. Потому что у нас есть омега, которую нужно защитить. Потому что если мы сейчас сорвём прикрытие, Призрака ждёт участь ещё хуже.

Логика ни хрена не облегчает это.

— Солдат, — голос Чумы прорезает туман ярости в моей голове. Холодный. Профессиональный. Идеальный учёный. — Нам следует продолжить осмотр.

Я поворачиваюсь к нему, изо всех сил удерживая нейтральное выражение лица. Его бледно-голубые глаза ничего не выдают. Но я чувствую напряжение, идущее от него волнами. Он видел. Он знает.

— Разумеется, доктор, — выдавливаю я.

Чума коротко кивает и направляется в следующий коридор, в противоположную сторону. Я иду за ним, Виски замыкает. Каждый шаг — как по зыбучим пескам, ботинки налиты свинцом.

Мы поворачиваем за угол, оставляя эхо цепей Призрака позади. Но звук не отпускает. Он гремит у меня в голове с каждым ударом сердца.

Я его подвёл.

Теперь он страдает, а я играю в переодевания.

К горлу подступает желчь. Я проглатываю её, заставляя лицо оставаться каменным. Сейчас нельзя ломать роль. Не когда мы так близко.

Но, блядь, как же это больно.

АЙВИ

Я заставляю себя дышать глубоко, подавляя подступающую панику, пока сижу на холодном металлическом смотровом столе. Всё тело ноет после ночи, проведённой в метаниях на тонком матрасе в камере — я спала урывками, по минуте-две, не больше. Стерильные белые стены будто сдвигаются ближе, давя со всех сторон, напоминая, что я в плену.

Но мне нельзя терять голову. Нельзя.

Если я хочу выбраться отсюда, мне нужно оставаться спокойной и собранной.

Дверь открывается, и в помещение входит группа врачей и учёных — белые халаты безупречно чистые, лица — маски профессионального любопытства. На этот раз все женщины. И все до странности похожи друг на друга. Один тип красоты. Высокие скулы, чёткие линии, полные губы, изогнутые брови.

Вообще-то здесь почти все красивые. Но как-то… неестественно. Будто они все ходили к одному и тому же пластическому хирургу.

И при этом они смотрят на меня, изучают, словно странная здесь я. Будто я — редкий образец.

Ну, если подумать… как омега, я, наверное, и есть образец.

— Доброе утро, омега, — говорит одна из врачей с фальшиво-бодрым тоном. — Как вы себя чувствуете сегодня?

Я с трудом подавляю желание зарычать на неё. Вместо этого надеваю нейтральное выражение лица.

— Нормально, — отвечаю ровно.

Врач кивает и делает пометку на планшете.

— Отлично. Сегодня мы проведём ещё несколько тестов, если вы не возражаете.

Это не вопрос. Мы обе это знаем. У меня нет выбора. Но я, пожалуй, даже ценю эту иллюзию вежливости. Это больше, чем я когда-либо получала в Центре Перевоспитания.

— Как скажете, — говорю я, выдавливая улыбку, которая не доходит до глаз.

Учёные кружат вокруг меня, как пчёлы, движения точные, отработанные. Высокая блондинка с резкими чертами подходит с иглой.

— Сейчас я возьму образец крови, — говорит она сухо. — Можете почувствовать лёгкий укол.

Я стискиваю зубы, когда игла входит в вену. Это ни хрена не «лёгкий укол», но я переживала и не такое. Я смотрю, как кровь заполняет пробирку, и думаю, какие тайны они надеются из неё вытащить.

— Когда у вас был последний цикл течки? — спрашивает более молодая учёная, держа ручку над планшетом.

Я подумываю солгать, но отказываюсь от этой идеи. Скорее всего, у них есть способы это проверить.

— Точно не помню, — бормочу уклончиво.

Она что-то быстро записывает, глаза загораются интересом.

— А вы помните, сколько он длился?

— Несколько дней, — отвечаю я, не желая вдаваться в подробности моего времени с Призраками.

Другая учёная — пожилая женщина с сединой — делает шаг вперёд со стетоскопом.

— Глубокий вдох, пожалуйста, — говорит она, прижимая холодный металл к моей груди.

Я подчиняюсь, стараясь игнорировать дискомфорт от вторжения в личное пространство.

— Пульс учащён, — отмечает она, слегка хмурясь. — Вы чувствуете тревогу?

Я едва не смеюсь от абсурдности вопроса.

— А вы бы не чувствовали? — огрызаюсь я, не сумев скрыть колкость в голосе.

Учёная лишь негромко мычит и делает ещё одну пометку.

Несмотря на клиническую сухость осмотра, я не могу не заметить, что персонал здесь относится ко мне с долей… «доброты» — не то слово.

Скорее, уважения.

Это нервирует. Особенно по сравнению с тем, что я пережила в Центре Перевоспитания. Я всё время настороже, жду, когда всё это закончится и проявится настоящая сущность.

В каком-то смысле так даже хуже.

Во время короткой паузы одна из молодых учёных наклоняется ко мне ближе, глаза сияют плохо скрываемым восторгом.

— Я никогда раньше не видела омегу так близко, — шепчет она. — Это правда, что вы сожгли собственную метку?

Я напрягаюсь, рука инстинктивно тянется прикрыть изуродованную кожу на плече.

— Да, — отрезаю я, не желая ничего объяснять.

Глаза учёной распахиваются ещё шире.

— Невероятно, — выдыхает она. — И… разве это не было больно?

Я смеюсь — резко, горько.

— Конечно, было больно.

Девушка отшатывается, явно смутившись. Отлично. Я здесь не для того, чтобы удовлетворять её болезненное любопытство.

По мере того как тянется день, я начинаю складывать в голове карту комплекса. Учёные, увлечённые изучением меня, выбалтывают больше, чем следовало бы. Я узнаю, что мы находимся в исследовательском комплексе не так уж глубоко на территории Вриссии. Огромное место, с несколькими уровнями, каждый из которых отведён под разные эксперименты и «содержание активов».

От последнего у меня по коже бегут мурашки.

Я думаю о Призраке и Валеке. Где они в этом лабиринте стерильных коридоров и запертых дверей? Они вообще живы? От этой мысли холод пробирает до костей.

— Омега, — мягко говорит одна из врачей. Имени я им так и не сказала. Похоже, они до сих пор не выяснили, кто я такая. А если и выяснили — мне об этом не сообщили. — Мы хотели бы провести ещё несколько более специализированных тестов.

Я тут же напрягаюсь.