Лицо Тэйна жёсткое, взгляд холодный, когда он оценивает комплекс.

— Нам нужна информация. Мы не можем идти вслепую.

— И что, просто сидеть тут, засунув большие пальцы в жопу? — рычу я, снова вскипая.

— Нет, — вмешивается Чума, пугающе спокойный. — Мы собираем данные. Изучаем маршруты патрулей, ищем слабые места в охране. Снимаем пару солдат, забираем форму. Потом проникаем внутрь и планируем штурм.

Тэйн коротко кивает.

— Это единственный вариант.

Я кривлю губы, глядя на нашего «лидера». Глухое, опасное рычание поднимается в груди. На мгновение мне хочется вырубить его к чёрту. Кулаки сжимаются, ногти впиваются в огрубевшие ладони. Он бы отлично смотрелся с аккуратной вмятиной размером с кулак там, где сейчас его тупая пасть.

Но Айви мы нужны живыми.

Если мы полезем туда прямо сейчас — мы умрём.

А нашей омеге может достаться участь хуже смерти.

— Ладно, — выдавливаю я, заставляя себя дышать, а не вбить Тэйну лицо внутрь черепа. — Но давайте побыстрее. Мне не нравится оставлять её там дольше, чем необходимо.

Тэйн кивает, выражение лица чуть смягчается.

— Мы вернём её, Виски. Клянусь. Даже если это будет последнее, что мы сделаем.

Я снова смотрю на комплекс, глаза впиваются в холодные, безжалостные стены. Где-то там Айви. Ждёт нас. Боится. Наверняка думает, не бросили ли мы её.

— Держись, малышка, — бормочу себе под нос. — Мы идём.

ВАЛЕК

Игла выскальзывает из руки, оставляя за собой огненную дорожку. Я стискиваю зубы, не давая им удовольствия услышать мой крик. Учёные бормочут друг с другом на скоростном вриссийском — слова сливаются в кашу из медицинского жаргона и возбуждённых восклицаний.

— Поразительно, — говорит один из них, наклоняясь слишком близко. От него воняет кофе и сигаретами. — Болевая устойчивость субъекта выросла экспоненциально с момента последнего испытания.

Мне хочется плюнуть ему в лицо, почувствовать, как хрустит его нос под моим кулаком. Но мышцы не слушаются. То дерьмо, которым меня накачали, оставило меня почти полностью парализованным — узником в собственном теле.

— Запускаем вторую фазу, — объявляет другой.

Жгучая боль от ещё одной толстой иглы — на этот раз прямо в яремную вену — почти не цепляет. Боль — старый знакомый. Мы с ней танцуем уже много лет.

Но это… это другое.

Препараты, бегущие по венам, ощущаются как жидкий огонь, выжигающий последние остатки человечности, за которые я ещё цепляюсь. Мне хочется орать, рваться из фиксаторов и размазать кровь этих ёбаных ублюдков по стенам.

Но тело не подчиняется.

Я в ловушке. Узник собственной плоти и костей.

— Фантастика, — бормочет один из учёных с тяжёлым акцентом. — Скорость клеточной регенерации тоже выросла.

Я поворачиваю голову, преодолевая паралич. Наши взгляды встречаются. Он вздрагивает и делает шаг назад.

Хорошо. Он должен бояться.

Они все должны.

— Ну-ну, 9633, — говорит ещё один халат, похлопывая меня по руке, будто я ручная зверушка. — Расслабься. Скоро всё закончится.

Лжец.

Ничего никогда не заканчивается. Не для меня. Не с тех пор, как они впервые пристегнули меня к такому же столу там, в Витоскике. Я был тогда мальчишкой — кричал, звал мать, пока меня резали и сшивали обратно.

Теперь я — их монстр.

Их идеальная машина для убийств.

Но что-то изменилось.

Когда препараты тянут меня вниз, утаскивая в мутную жижу обрывочных воспоминаний и горячечных видений, я не вижу привычный парад насилия и крови.

Вместо этого я вижу её.

Айви.

Её дикое рыже-каштановое пламя волос. Эти яростные глаза — цвета моря, горящие непокорством. Линию губ. Мягкость кожи. Летний запах жимолости. То, как она смотрит на меня — как кролик, зажатый в волчьих челюстях. На миг именно так я и представляю нас в плоти: она — кролик, лань, дикая кошка, всё сразу — дикое, яростное, прекрасное.

И теперь она здесь из-за меня.

Здесь.

В этой адской дыре.

Препараты тянут глубже, но я сопротивляюсь течению. Мне нужно оставаться в сознании. Нужно помнить, зачем я здесь.

Зачем здесь она.

Смех поднимается из горла — с привкусом меди и сожаления. Айви. Моя маленькая дикая кошка. Она, должно быть, ненавидит меня сейчас. А как иначе? Её притащили в это гнездо гадюк и лабораторных халатов — по моей грёбаной вине.

Я дал ей подарок.

Шанс сжечь всё дотла.

Перекроить мир.

Стать по-настоящему свободной.

А она выбрала плен.

Если бы я знал, что она выберет это, я бы вообще не давал ей выбора. Это и не должно было быть выбором. Дай дикой омеге красную таблетку и синюю — и она пойдёт за яйцами.

Я редко лажаю.

Но если уж облажаюсь — то по-крупному, блядь.

Мышцы дёргаются, борясь с фиксаторами. Один из учёных отпрыгивает назад, глаза сверкают страхом за защитными очками, из-за которых он выглядит как ёбаный идиот.

Умный ход.

Он видел, что бывает, когда я вырываюсь.

— Увеличить дозу! — рявкает кто-то. — Мы не можем допустить ещё одного инцидента.

Я фыркаю, усмехаясь. Недосказал, ублюдок. На самом деле они не могут допустить убийства ещё одного учёного высшего уровня, которого я свернул, как крендель, и задушил его же собственными ногами.

Ещё одна игла.

Ещё огня в венах.

Но это уже не имеет значения. Ничто из того, что они со мной делают, больше не имеет значения. Я выдерживал куда худшее.

Я сам — куда хуже.

Скальпель вгрызается в плоть, и спина выгибается дугой над столом. Крик рвётся из горла — сырой, звериный. Но даже когда боль разрывает меня изнутри, разум цепляется за образ Айви.

Её запах.

Её тепло.

То, как она идеально ложится мне под бок.

— Расскажите нам о Призраках, — требует один из учёных. — Каковы оборонительные системы Райнмиха?

Я их игнорирую, утонув в своём маленьком мире.

А потом я вижу её — она нависает надо мной, со скальпелем в руке. Её яростный взгляд впивается в мой, когда она режет меня — медленно, намеренно.

Я знаю, что это галлюцинация.

Мне похуй.

— Вот так, малышка-омега, — рычу я, ухмыляясь ей навстречу. — Режь глубже. Сделай это по-настоящему.

Один из других учёных склоняется надо мной, её глаза расширяются за этими идиотскими защитными очками, которые они все так любят. Где, блядь, мои защитные очки?

— У него галлюцинации, — говорит она, голос напряжён от страха. — Увеличьте дозу ещё раз. Он становится сильнее, когда с ним это происходит.

Очередная игла входит в руку. На этот раз по венам несётся ледяной холод, но он не гасит пламя внутри. Наоборот — подливает масла в огонь. Я снова смеюсь — хрипло, зверино.

— Думаешь, это больно? — я сплёвываю кровь на халат учёной. — Да у меня бумажные порезы были хуже, ты, ёбаный дилетант.

Она смотрит на меня с отвращением.

— Ты чудовище.

— Да. Чудовище, которое ты создала, — отвечаю я с ядовитой ухмылкой. — Не забудь об этом, когда я буду рвать тебя на куски.

Образ Айви мерцает — и становится чётким. Теперь она сидит на мне верхом, скальпель блестит в руке. Дикое рыже-каштановое пламя волос обрамляет лицо, а яркие аквамариновые глаза вонзаются в мои.

— Вот так, малышка-омега, — рычу я, ухмыляясь ей снизу. — Покажи мне, на что ты способна.

Она наклоняется ближе, её летний запах жимолости накрывает меня с головой. Скальпель ведёт линию по груди, раздвигая плоть с хирургической точностью. Я выгибаюсь навстречу, наслаждаясь укусом лезвия.

— Блядь, — шиплю сквозь сжатые зубы. — Ещё.

Учёные что-то говорят, их голоса — далёкий гул. Мне насрать, что они там бормочут. Имеет значение только Айви — сидящая на мне, как мстительная богиня, вырезающая жертву.

Она снова режет — и на этот раз я не сдерживаю стон. Член рвётся в штанах, каменно твёрдый, болезненно напряжённый. Жаль, что они дали мне что-то менее презентабельное, чем серые спортивные штаны.