Чёрт. Как я скажу об этом Призраку?

Их отношения и так натянуты, но всё же… это тот, кто когда-то спас ему жизнь. Пусть он, возможно, никогда не любил моего брата — и я сомневаюсь, что любил меня — но он всё ещё наш отец.

Я выхожу из кабинета быстрым шагом, мои ботинки стучат по отполированному мрамору.

Секретарь поднимает взгляд, её брови морщатся от непонимания.

— Командор Харгроув? У вас всё в порядке?

Я натягиваю напряжённую, неестественную улыбку — лицо чувствуется будто деревянным.

— Всё хорошо. Просто вспомнил, что нужно кое-что срочно сделать. Передайте моему отцу, что обед придётся перенести.

Я не жду её ответа — не доверяю себе достаточно, чтобы скрыть бурю внутри. Я просто иду дальше, ускоряя шаг, пока почти не бегу — лишь бы как можно быстрее покинуть это место.

Айви.

Мысль о ней, о том, что она пережила от рук Центра… от рук таких, как мой отец… Это как нож под рёбра. Жгучая, скручивающая боль, от которой хочется осесть на колени.

Я не знал её тогда. Но чувствую, что подвёл её. Не защитил. Не уберёг от монстров, прячущихся в тени этого искажённого мира.

Но больше — никогда. Я не позволю им снова причинить ей боль. Не позволю использовать её, ломать, превращать в пешку в их отвратительных играх.

Я защищу её любой ценой. И спасу каждую омегу, такую как она. Даже если ради этого мне придётся сжечь всё, что я считал своей жизнью, до основания.

Даже если мне придётся выступить против собственного отца.

АЙВИ

Комплекс пугающе тих, когда я выскальзываю из своей комнаты, ступая босыми ногами по холодному бетонному полу. Остальных нет — кроме Виски и Призрака, — они отправились на какую-то тайную миссию, которую сочли слишком опасной, чтобы посвящать меня. Даже Виски, мой обычно неотступный хвост, нигде не видно.

Я напрягаю слух, пытаясь уловить хоть какой-то звук, но слышу лишь далёкое эхо его храпа, доносящееся из казарм альф. На губах сама собой появляется лёгкая улыбка. При всей своей браваде и громких словах этот мужчина спит как медведь в спячке.

Наверное, мне стоит просто сидеть в комнате, держать голову ниже и не привлекать лишнего внимания. Но стены начинают сжиматься вокруг меня, мысли и воспоминания давят так сильно, что становится трудно дышать.

Мне нужно двигаться. Нужно сделать хоть что-то, чтобы не дать тьме внутри поглотить меня.

Я брожу по комплексу, шаг за шагом уходя всё дальше в его сердце. Это огромный лабиринт коридоров и помещений, большинство из которых наглухо заперты. Я пробую ручку в лазарете Чумы — скорее из праздного любопытства, чем из настоящего ожидания чего-то — но дверь не поддаётся.

И я не знаю, чему радоваться больше — облегчению или разочарованию.

В конце концов мои ноги приводят меня в просторный тренировочный зал. Пол устлан матами, вдоль стен выстроены ряды тренажёров и тяжёлых весов. Небо и земля по сравнению с тесными, грязными камерами Центра Перевоспитания, где единственной физической нагрузкой была та работа, которую они считали полезной для нашего «перевоспитания».

Я щёлкаю выключателем, погружая зал во тьму, и продолжаю путь по коридору, пока не оказываюсь у кабинета, где Тэйн обычно запирается. Там он проводит большинство тех совещаний, от которых меня хотят держать подальше. Мой взгляд цепляется за небольшой закуток в углу, и брови взлетают вверх от удивления.

Это библиотека. Или, по крайней мере, её подобие. Полки заставлены пёстрым набором книг и пособий.

Я приближаюсь, проводя пальцами по корешкам, читая названия. Большинство — пропагандистские издания Совета, воспевающие «гордую нацию» Райнмих и необходимость поддерживать порядок любой ценой. Остальные — толстенные книги о военной стратегии и тактике, страницы в них пожелтели от частого использования.

Но на нижней полке я замечаю тонкий томик, который сразу притягивает взгляд. Я вытаскиваю его, и на губах мелькает кривоватая улыбка, когда я читаю название.

«Омега: подробное руководство по биологии и поведению».

Я пролистываю страницы, охватываемая странной смесью любопытства и отвращения. Книга устаревшая, насквозь пропитана псевдонаучным бредом, которым оправдывали угнетение омег на протяжении поколений. Но видно, что кто-то её тщательно изучал — на полях пометки, выделенные абзацы.

Готовились ко мне.

Я закатываю глаза.

Они стараются — по-своему, неуклюже, ошибаясь на каждом шагу. Стараются понять меня, разобраться, как обращаться с этим странным существом, которое свалилось им на голову.

Это больше, чем кто-либо в Центре делал для меня.

И всё же меня одновременно смешит и злость берёт от мысли, что про омег написаны целые книжные полки — в то время как нам самим Совет запрещал читать. В Центре нам преподавали, как строить гнездо, как принимать узел, как готовить, как ухаживать за потомством, которое мы были обязаны «производить» — но всё это было направлено только на то, как угодить альфе. Никогда — на то, чтобы мы понимали самих себя. Потому что, в их мире, омеги существуют только для альф.

Всё остальное — сноска.

Мешающий фактор.

Моя собственная мать не умела читать. Она едва могла расписаться. Но она сделала всё, чтобы научить меня. Выменяла уроки у старого беты в лагере, который когда-то был школьным учителем, платя за них своим вязанием.

Я помню, как мы сидели, прижавшись друг к другу, на узкой койке в нашем крохотном шатре, а я выводила слова в драгоценной книге, лежавшей у меня на коленях. Мама смотрела, не отрываясь, с таким чистым, ничем не прикрытым обожанием… глаза блестели от сдерживаемых слёз.

— Однажды ты совершишь великие поступки, птенчик, — шептала она, прижимая поцелуй к моим волосам. — Ты улетишь так далеко отсюда… туда, где никто не сможет подрезать тебе крылья.

Но потом пришла болезнь. Изнуряющая, выедающая человека изнутри. И сколько бы историй я ей ни читала, как крепко ни держала её за руку… она всё равно ускользнула от меня.

Внезапный холодок пробегает по затылку, заставляя меня выпрямиться. Кожа покрывается мурашками — за мной наблюдают.

Я роняю книгу. Она падает на пол с глухим шорохом, страницы дрожат, перелистываясь, — будто я всё ещё там, в Центре Перевоспитания, где за подобное меня бы избили до полусмерти. Я разворачиваюсь так резко, что сердце подскакивает в горло.

И вижу пару ледяных голубых глаз.

Призрак.

Он стоит в дверном проёме, его массивная фигура заслоняет собой половину комнаты. Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга — тишину нарушает лишь мягкое, ритмичное вуфф-вуфф его дыхания через фильтры маски.

Непроизвольная тревога скользит под кожей. Это отголоски той осторожности, которую вбивали в меня всю жизнь. Призрак — непредсказуемая величина. Молчаливое, тёмное присутствие, от которого исходит опасность, почти осязаемая.

Но он спас мне жизнь. Он держал меня, когда лихорадка едва не сожрала меня изнутри. Он выхаживал меня — молча, упорно.

Он делает шаг назад, будто намереваясь раствориться в тени, но что-то внутри меня отчаянно протестует против того, чтобы снова остаться одной.

— Подожди, — выплёвываю я почти шёпотом, голос кажется слабым, тонким. — Пожалуйста… не уходи.

Он замирает. Его голова чуть наклоняется вбок — жест настороженного зверя. Я вижу, как в его взгляде сталкиваются два импульса: уйти и остаться.

— Я так и не успела поблагодарить тебя, — говорю я тихо, делая осторожный шаг вперёд. — За то, что спас. За… за всё.

Он переносит вес, и по его телу пробегает едва заметное напряжение. И вдруг я понимаю: он не знает, как ответить. Он вообще не может отвечать словами.

И тогда мне приходит в голову мысль.

Я бросаю взгляд на ручку и блокнот на столике рядом.

— Ты умеешь писать?

Пауза. Затем медленное, почти неловкое покачивание головы.