Наверное, в этом он и Призрак действительно похожи.

ТЭЙН

Последнее, чёртово откровение занимает каждый свободный миллиметр моего сознания, пока машина скользит по улицам, а водитель ловко вписывается в повороты. Я почти не замечаю пейзаж столицы, который обычно цепляет взгляд. Сейчас не важно ничего.

Я думаю только об одном.

О том чёртовом письме.

О том, что омег продают, как скот. И что мой отец — мой родной, блядь, отец — не просто в курсе этих преступлений. Он стоит в их центре. Он — тот, кто отдаёт приказы.

К горлу подкатывает тошнота. Я впиваю пальцы в колени, заставляя себя дышать ровно, хотя сердце колотится так, будто готово пробить грудную клетку.

Это не тревога.

Это чистая, неразбавленная ярость.

Но сейчас нельзя разваливаться. Нельзя позволить себе выдохнуть, расслабиться. Сначала — узнать всё. Сделать всё.

Центр Перевоспитания поднимается над густым лесом, как уродливая пародия на величественное поместье. Его мрачный каменный фасад, острые углы и готические шпили — нелепый контраст зелени вокруг. Если смотреть издалека, можно принять его за элитный пансион или закрытый санаторий. Но стоит подойти ближе — иллюзия распадается.

Высокие стены из потемневшего гранита, увенчанные витками бритвенной проволоки, сверкают под солнцем, будто предупреждение. По периметру — сторожевые башни, тёмные слепые окна. По стенам курсируют вооружённые охранники, выверенные шаги, идеальная синхронность.

Подстриженные газоны и аккуратные живые изгороди на фоне всей этой милитаризированной архитектуры выглядят мерзко. Как наряд, натянутый на труп.

И хотя кажется, будто Центр стоит посреди дикой глуши, я знаю лучше. Мы всё ещё в пределах влияния Столицы. Эти леса — не природа. Это тщательно контролируемая территория. Патрули идут по маршрутам, которые мне самому доводилось утверждать.

Когда машина подъезжает ближе, проступают остальные детали. Окна — с решётками, стекло — усиленное, зеркальное. Чтобы никто не увидел, что творится внутри. Главный вход — настоящий форпост, с несколькими линиями проверки и оружейным арсеналом, способным отбить нападение отряда.

В пропагандистских материалах Совет изображает Центр Перевоспитания как маяк надежды. Как место, где омегам помогают раскрыть их «истинное предназначение».

Реальность говорит иное.

И только сейчас, наконец-то, я вижу её такой, какая она есть. Это не школа. Не лечебница.

Это тюрьма. Механизм по ломке личностей. По превращению людей в послушных кукол Совета.

И Айви провела в этом месте полжизни.

Запертая. Лишённая себя. Лишённая права быть человеком.

Меня накрывает желание выть. Или ломать шеи.

Я всё ещё делаю грёбаное коробочное дыхание — ту самую технику, которую Чума вбивал нам годами, — чтобы усмирить зверя внутри, пока машина подъезжает к воротам. Я показываю значок молодому бете-охраннику. Он вытягивается, его глаза расширяются, увидев мои знаки различия.

— К-к-командир Харгроув, — заикается он, дрожа, пока возится с панелью ворот. — Мы не ожидали… то есть, визит не был зарегистрирован, сэр.

— Потому что визит незапланированный, — говорю я ровно, холодно. — Личное дело. Решил заехать. Или мне позвонить отцу, чтобы он напомнил вам, что такое субординация?

Бета бледнеет, глотает воздух.

— Н-нет, сэр. Конечно, проходите.

Ворота открываются. Машина подкатывает к парадному входу. Я выхожу, поправляю китель. Гляжу на мрачный фасад, и внутри меня шепчет голос:

Ты сможешь. Ты всё выдержишь. Не сорвёшься. Ради неё.

Я захожу внутрь, мои шаги отдаются в пустоте холла. Секретарша поднимает глаза, вскидывает брови.

— Командир Харгроув! — почти визжит она, вскакивая. — Чем могу помочь?

— Мне нужна госпожа Эмилия. Немедленно.

Мелькает тень замешательства.

— Я… боюсь, госпожа Эмилия сейчас чрезвычайно занята. Возможно, вы могли бы записаться…

— У меня нет времени на записи, — рычу, наклоняясь к стойке. — Это дело первостепенной важности. Так вы её позовёте или мне начать звонить по инстанциям?

В углу два Ночных Стража в безупречных белых платьях и крошечных чепчиках вскидывают головы — и тут же, спотыкаясь, исчезают за дверью.

Секретарша бледнеет. Угроза ясна даже идиоту.

— Д-да, сэр. Немедленно, сэр.

Она почти бежит, скрываясь за двустворчатыми дверями. Я хожу по холлу туда-сюда, каждую секунду чувствуя, как раздражение нарастает волнами. Каждый инстинкт орёт: разнеси всё к чёрту, сорви этот глянцевый фасад и покажи миру гниль под ним.

Но я не могу. Пока нет. Мне нужно сыграть умно. Узнать всё. Собрать каждый клочок информации, прежде чем я сделаю свой ход.

Двери открываются, и выходит Эмилия — с натянутой улыбкой, блестящими, слишком натянутыми чертами. Её лицо оттянуто так, будто тугой пучок на голове тянет кожу назад. Но раздражение под маской заметно. Особенно в напряжённом прищуре глаз.

— Командир Харгроув, — произносит она, напуская фальшивую теплоту. — Какая неожиданная честь. Прошу прощения за задержку — вы застали меня врасплох.

— Уверен, — говорю я холодно, даже не пытаясь сгладить тон. — Но ждать нельзя. У меня появились… вопросы относительно омеги, которую вы отправили в мой отряд.

Улыбка Эмилии подрагивает, в глазах — тревога.

— Вопросы? Не понимаю. Айви была одним из наших самых… сложных случаев, но уверяю вас, мы сделали всё возможное, чтобы подготовить её к жизни с альфа-отрядом.

Сложных.

Меня передёргивает. Пальцы чешутся сомкнуться у неё на горле. Но я делаю вдох, вгоняя эмоции обратно под кожу.

— Она плохо адаптируется, — говорю я, проглатывая ложь. Она мерзкая, но необходимая. Чем менее довольным я выгляжу, тем меньше шанс, что здесь заподозрят, насколько она мне дорога — и решат использовать её как рычаг давления. Или, что хуже, попытаются вернуть её в руки Совета. — Она… замкнутая. Я надеялся, вы сможете рассказать подробнее о её прошлом. Помочь мне понять, как с ней работать.

Эмилия нахмуривается, но в её глазах вспыхивает хищный интерес.

— Понимаю. Но если быть честной… она вообще должна была уйти в племенной центр ещё несколько лет назад. Из неё вышла бы куда более… продуктивная омега. Для стаи она слишком… неподходящая.

Племенной центр.

Я чувствую, как пол внутри меня смещается. Как будто собираюсь разорвать эту суку на куски прямо здесь.

Попробуйте только. Я сотру эту страну в пепел.

Но выражение не меняется. Я улыбаюсь так, будто у меня костью скулы распирает.

— Думаю, в этом нет необходимости, — произношу ровно. — Мы ещё не готовы сдаваться. На самом деле, я бы хотел осмотреть Центр. Мои знания о подготовке омег… немного ограничены.

Эмилия моргает. Явно не ожидала этого. Но потом её губы растягиваются в резкую, самодовольную улыбку. Она проглотила наживку. Как и рассчитывал.

— Разумеется, Командир. Буду счастлива провести для вас экскурсию. Следуйте за мной.

Она уходит быстрым шагом, каблуки звонко стучат по мрамору. Я иду рядом, руки сцеплены за спиной — чтобы не было видно, как они дрожат от ярости. Хорошо бы Ночные Стражи не слышали, как хрустит в моём запястье — я стискиваю его так сильно, что кости протестуют.

Лучше уж ломать себе запястье, чем ломать ей шею — пока.

Эмилия ведёт меня по Центру Перевоспитания, демонстрируя «объекты» и «программы», созданные, по её словам, для «реабилитации» омег. Классы. Спальные корпуса. Спортивные площадки. Даже бассейн.

Но всё это — лишь дешёвый грим. Фасад, призванный спрятать то, что происходит на самом деле.

Омеги, которых мы встречаем, идут тихо, ровно, будто заводные. Плечи опущены. Взгляд в пол. Движения одинаковые, выверенные. Те, что в бассейне, не плавают — просто сидят у края, руки на бортике, безучастные лица обращены в никуда.