Так вот почему шатается кляча. Видать, сломала себе что-то. Воронов засуетился, всем видом показывая, что готов помочь. Он нагнал едва бредущую Машку, ухватился за оглоблю, потянул. Санитарка поняла, что он задумал и схватилась за оглоблю с другой стороны.

— Дернули разом, — пробормотал «Жаворонок», не глядя на нее.

И они дернули изо всех сил. Почувствовав подмогу, кляча зашагала чуть-чуть веселее. Тяжелые тележные колеса скользили по подмороженной колее проселка, но все-таки двигались. Становилось светлее. И вскоре впереди показался белый флаг с красным крестом.

Возле медсанбата Воронов собрался было скромно отчалить, но девушка глянула на него сердито и он подхватил вместе с ней того бойца, что постарше и потащил его к дверям избушки, которая служила перевязочной.

«Жаворонок» чувствовал, как влага от пропитанной кровью шинели проступает через его рукавицы, но пересилил отвращение и помог втащить тяжелораненого внутрь — в душный, пропитанный запахами карболки и крови полумрак.

Положили на его деревянные нары и пошли за вторым. Когда они вернулись с умирающим пареньком, над первым раненым уже хлопотала медсестра, быстро и уверенно разрезая пропитанные кровью бинты.

Освободившись от ноши, Воронов отошел к раскаленной от жара буржуйке, чтобы перевести дух и отогреться. Ноги его дрожали — не от усталости, а от чего-то другого. Он вытер рукой лоб. Санитарка обернулась к нему.

— Спасибо, товарищ техник-интендант 2-го ранга, — сказала она и добавила: — А то я одна… сил не хватило бы.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова, и вышел на холод. Запах крови, сладковатый и тошнотворный, въелся в рукавицы и он отбросил их в сугроб. Сжал в кармане конверт с финскими деньгами. Бумага хрустнула, напоминая о другом долге, другой жизни.

Однако впервые за все эти дни переживаемого им страха, в груди, под леденящим комом ужаса, шевельнулось что-то еще. Не смелость. Не героизм. Чувство, что он, агент по кличке «Жаворонок» еще может быть не только предателем.

Это была весьма слабая надежда и ни на что не влияла, но этого было достаточно, чтобы треснула та ледяная скорлупа, в которой Воронов прятался от неизбежности. Теперь внутри, помимо страха, была щель. И в эту щель могла заглянуть совесть.

Штаб КБФ, Кронштадт

Карта Балтики была теперь испещрена не только условными знаками блокирующих эскадр, но и новыми, решительно начерченными стрелами. Флагман флота 2-го ранга Трибуц слушал, слегка склонив голову. Человеку, привыкшему к операциям на просторах моря, пришлось сосредоточиться на деталях сухопутной обороны.

— Владимир Филиппович, блокада — это хорошо, но флот может и должен бить по суше, — ткнул я пальцем в карту Карельского перешейка, в район Финского залива. — Линкоры «Марат» и «Октябрьская революция», крейсер «Киров». Их главный калибр должен работать по береговым укреплениям в зоне досягаемости. Не по площадям. По целям, которые им передадут наши артиллерийские наблюдатели с передовой. Координаты ДОТов, мешающих продвижению 7-й армии.

Трибуц кивнул, делая пометку.

— Понимаю. Работа для канонерских лодок и бронекатеров — это поддержка флангов армий на прибрежных участках. Точечный огонь. Однако нужна четкая связь с сухопутными штабами, чтобы не бить по своим.

— Связь обеспечим, — отрезал я. — Выделите делегатов связи в штабы армий. Теперь о Ладоге.

Я перевел руку на озеро.

— Ладожская флотилия — наш ключ к обходу линии Маннергейма с севера. Ее нужно усилить всеми свободными бронекатерами. Их задача — подавлять финские ДОТы, стоящие у самой воды. И готовить десантные группы для захвата островов. Каждый остров — это плацдарм и наблюдательный пункт в их тылу. Ледоколы должны обеспечить навигацию до февраля, не меньше. И саперы на катерах — минировать подходы к финским позициям с воды, создать им дополнительные проблемы.

Командующий флотилией, капитан 1-го ранга, мрачно заметил:

— Финны имеют на Ладоге свои канонерки. Быстрые, маневренные.

— Значит, давите их массой и артиллерией, — парировал я. — А ваши подводные лодки и торпедные катера в Балтике должны не просто дежурить, а охотиться. Активно искать и топить любые финские и другие военные транспорты и боевые корабли. Особые цели — их броненосцы береговой обороны. «Ильмаринен» и «Вяйнямёйнен».

Я посмотрел на представителя ВВС КБФ, сидевшего за столом.

— Ваша задача номер один, — сказал я. — Найти и уничтожить эти броненосцы на стоянках. Бомбы по 250–500 килограммов. Привлекайте лучшие экипажи. Пока эти корабли на плаву, они — угроза любой нашей десантной операции.

Затем я обвел взглядом всех присутствующих.

— Минные заграждения. Нужно плотно, с умом, перекрыть ключевые фарватеры, которыми могут пользоваться финны. И наконец, тыл. Конвои для снабжения наших баз должны ходить как часы. Ремонтные бригады на заводах — перевести на круглосуточную работу. Каждый день простоя корабля на ремонте — это ослабление давления на противника.

В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь треском дров в голландской печке, которая, небось, обогревала еще Ушакова и Крузенштерна. Задачи были поставлены грандиозные и рискованные, они ломали многие привычные шаблоны флотской службы.

Трибуц откинулся на спинку стула, сложив руки.

— План амбициозный, Георгий Константинович. Он превращает флот из статичного наблюдателя в один из главных кулаков операции. Потребует перестройки всего управления, всей транспортной ситуации.

— Именно это и требуется, Владимир Филиппович, — ответил я. — Война идет не на море, но море должно работать на войну. Каждый ваш снаряд, упавший в финский ДОТ, сбережет жизнь десятку наших пехотинцев. Каждый потопленный транспорт — лишает финнов патронов и продовольствия. Согласуйте детали и начинайте. У нас нет времени на раскачку.

«Эмка», выделенная штабом ЛенВО, после Кронштадта, въехала в Ленинград как в другую реальность. Всего в ста километрах отсюда земля стонала от разрывов, воздух выл от снарядов и пах гарью.

Здесь же, на Невском, горели фонари, выхватывая из темноты нарядные витрины и неторопливых прохожих. Трамваи звенели, из распахнутых дверей булочных несло теплым запахом ржаного хлеба.

Никакой войны. Только легкая, едва уловимая серьезность в глазах встречных военных, да усиленные патрули у мостов. А так — из ресторанов и кинотеатров выходят нарядные мужчины и женщины. Мчаться на катки пионеры с коньками под мышкой.

Этот контраст был оглушительнее любой канонады. Там — кровь, грязь, смерть, расчеты и планы, воплощенные в приказах. Здесь — мирная, почти сонная жизнь огромного города, который даже не почуял дыхания близкого фронта.

Я приказал шоферу остановиться у ресторана на Кировском. Ресторан был полон. Дым сигарет, звон приборов, сдержанный гул разговоров. Никто не говорил о войне. Обсуждали премьеру в БДТ, скандал с распределением квартир, планы на выходные.

Я сидел за столиком у стены, ел борщ и котлеты, и каждый кусок становился комом в горле. Я думал о тех, кто сейчас вмерзал в снег на захваченных рубежах, о запахе карболки в медсанбате, о медсестре Зине. А вокруг смеялись, флиртовали, спорили о кино. Две вселенные не соприкасались.

Ординарец Трофимов, встретивший меня у «Астории», сразу доложил:

— Вещи разместил, товарищ комкор. Номер на втором этаже окнами во двор. Там тихо, не то то у нас на передке.

Гостиница тоже жила своей жизнью — приглушенные голоса в коридорах, запах старого паркета и воска. В номере было чисто, прохладно и пусто. На столе — свежие газеты. «Правда» и «Известия» вышли с передовицами о «провокациях белофиннов» и «мужестве красноармейцев». Ни слова о реальных потерях, о ДОТах, о морозе. Ну так иначе и быть не должно.

Я подошел к окну. Во дворе, в свете фонаря, дворник методично сгребал в кучу свежевыпавший снег. Размеренно, аккуратно. Здесь был свой фронт, свои задачи. Здесь тоже шла война — война с неведением, с привычкой к покою. Гигантская машина государства и в дни сражений должна демонстрировать свою несокрушимость.