Штаб ВВС ЛенВО, Ленинград

В кабинете, где проходило совещание, висел табачный дым. Хоть топор вешай. За длинным столом, заваленным картами и летными журналами, сидели командиры авиационных бригад — и армейских, и фронтового подчинения.

Их разделяли не только звания, но и ведомственные барьеры, привычка работать по своим планам. Я стоял во главе стола, чувствуя на себе их взгляды — от сдержанно-враждебных до откровенно недоумевающих. Комкор из сухопутных войск, лезущий в дела авиации — такого они еще не видели.

— Товарищи командиры, — начал я, указывая на карту, где были нанесены все авиачасти, — текущая система управления приводит к тому, что над одной и той же целью могут висеть два авиаполка, а соседний участок фронта остается без воздушной поддержки. Это расточительство и безответственность. С сегодняшнего дня все авиационные силы фронта сводятся под единое оперативное командование. Здесь.

В комнате поднялся ропот. Командир 59-й истребительной бригады, полковник с орденом Красного Знамени на гимнастерке, резко поднялся.

— Товарищ Жуков, у нас свои задачи, утвержденные штабом фронта! Мы не можем…

— Можете и будете, — перебил его я. — Потому что задачи теперь будут ставиться отсюда, на основе анализа общей обстановки на фронте. В частности, ваша 59-я бригада будет обеспечивать прикрытие бомбардировщиков 16-й скоростной бригады на направлении главного удара. Не где вам вздумается, а там, где они будут работать.

Я перевел взгляд на командира 68-й легкобомбардировочной бригады.

— Ваши экипажи на «Р-5» и «У-2» переходят на ночные операции. Днем они — мишени. Ночью — наши глаза и руки. Разведка, «беспокоящие» налеты на коммуникации, сброс листовок. Днем — отдых и подготовка.

Он кивнул, молча, но с пониманием. Его люди уже несли неоправданные потери во время вылетов в светлое время суток.

— Ротация будет осуществляться по следующему принципу, — продолжал я, обводя взглядом всех. — Утренние и дневные вылеты — для бомбардировщиков типа «СБ» и «ДБ-3» под плотным истребительным прикрытием. Их задача — нанесение точечных ударов по выявленным целям второй линии обороны противника. Вечерние сумерки и ночь — время тихоходов. Никаких импровизаций. Каждый вылет согласовывается здесь, с учетом данных всех видов разведки и насущной необходимости стрелковых и моторизованных подразделений.

Командир фронтовой авиационной группы, комкор Пухтин, мрачно произнес:

— Это потребует перекраивания всех планов, товарищ Жуков. Связь, тыловое обеспечение…

— Что и будет сделано, — сказал я. — Выделите делегатов связи для круглосуточного дежурства в главном штабе. Все заявки от сухопутных командиров будут сводиться здесь в единый план воздушных операций на сутки. Без этой системы мы продолжим тыкать пальцем в небо. Вопросы?

Вопросов было много, но разговор перешел в конструктивное русло. Были намечены схемы согласования действий между различными авиационным подразделениями и командованием сухопутных войск. Мне еще предстояло провести совещание с моряками.

Через час я уже стоял у большой карты Балтийского моря в штабе Краснознаменного Балтийского Флота в Кронштадте, где уже были нанесены первые красные и синие стрелы. Рядом — командующий КБФ, флагман флота 2-го ранга Трибуц, и его начальник штаба.

Их лица были сосредоточенны. Флот ждал этой войны, но его роль в сухопутной кампании на перешейке часто была неясной.

— Владимир Филиппович, — обратился я к Трибуцу, указывая на финское побережье. — Армия пробивает дыру в их сухопутной обороне. Наша задача — не дать им воспользоваться морскими коммуникациями для подвоза резервов и снаряжения из-за рубежа. Нужна плотная блокада.

Трибуц кивнул, его взгляд скользнул по карте.

— Подлодки уже вышли на позиции, Георгий Константинович. «Щ-302», «Щ-304» — здесь, у входа в Ботнический залив. Две другие — на подходах к Ханко и Турку. Но финны не дураки — прибрежное судоходство будут осуществлять ночью, малым каботажем.

— Значит, нужны не только подлодки, — парировал я. — Эсминцы и сторожевые корабли должны взять под плотный контроль всю акваторию Финского залива к западу от Гогланда. День и ночь. Любое судно, идущее в сторону финских портов или из них — досмотр, а при сопротивлении — уничтожение. Создайте «плотную завесу».

Начальник штаба флота, капитан 1-го ранга, осторожно заметил:

— Риск напороться на мины и попасть под огонь береговых батарей, товарищ Жуков…

— Риск нужно учесть, но и задачу выполнить, — жестко сказал я. — Это не классическая морская баталия. Это перекрытие горла. Без морских перевозок их оборона на перешейке начнет задыхаться.

Я перевел палец на Ботнический залив.

— Ваша авиация, Владимир Филиппович. «МБР-2» — глаза флота. Пусть ведут ежедневную разведку вдоль всего западного побережья Финляндии. Фиксируют любые движения. А «СБ» из состава ВВС КБФ — их кулак. Обнаружили конвой или одиночный транспорт — наводите бомбардировщики. Топите.

Трибуц обменялся взглядом с начальником штаба. В их глазах читалось понимание. Я не лез в их тактику, я ставил стратегическую задачу, давая полную оперативную свободу.

— Будет сделано, Георгий Константинович, — твердо сказал командующий. — Флот свою работу знает. К исходу дня представим детальный план блокадных операций.

Выйдя из штаба на свежий, пронизывающий ветер с залива, я смотрел на серые воды, взламывающие образовавшийся лед. Если бы не ветер, заливы и саму Балтику уже давно бы сковало ледовым панцирем. А так еще оставалась возможность действовать.

Где-то там уже работали наши подлодки, невидимые и смертоносные. Сухопутный «стальной клин» должен был получить надежную морскую опору. Теперь мы могли стиснуть финских вояк в тисках — да еще накрыть сверху.

Тыл 50-го стрелкового корпуса

Алексей Иванович Воронов возвращался от старой мельницы в расположение штаба, судорожно сжимая в кармане шинели конверт с финскими марками. В ушах стоял спокойный, как приговор, голос «Вяйнемёйнена»

«Следующая встреча через двое суток, — сказал тот. — Принесешь хоть что-нибудь полезное…». Не удивительно, ведь он не сообщил ему ничего путного. Так, общие слова о передвижении обозов. Страх скручивал кишки «Жаворонка» в холодный тугой узел.

Его путь лежал в тыл 50-го стрелкового корпуса в обозно-вещевом отделе которого он служил. Еще издали Воронов заметил одинокую телегу, которая двигалась как-то странно, вихляясь из стороны в сторону, и машинально ускорил шаг. Может, подвезут?

Поравнявшись, «Жаворонок» увидел, что кляча, запряженная в телегу, шатается словно пьяная. Под уздцы ее вел молоденький боец, а в телеге лежали еще двое. Один, красноармеец постарше, замер неподвижно, уставившись в серое небо.

Второй, совсем мальчишка с перебинтованной головой и лицом, белым как мел, слабо шевелился и стонал что-то непонятное, губами, от которых уже не шел пар. Ясно. Санитар доставлял с передовой раненых.

Присмотревшись, Воронов понял, что санитар — девушка. Хотя сапоги, шинель и буденовка не слишком подчеркивали женские черты. Она подбадривала шатающуюся лошадь вожжами, шепотом уговаривая ее потерпеть.

Мысль «пройти мимо» возникла у «Жаворонка» рефлекторно. Не лезь. Это не твое дело. Эта санитарка может тебя запомнить и потом доложить, что техник-интендант 2-го ранга двигался по дороге с такой-то стороны.

И он тут же себя одернул. Вот если он не поможет, пройдет мимо, эта девка его тем более запомнит и настучит в особый отдел. Спасет ли его в таком случае лейтенант Егоров? Не факт. Зачем ему агент, который обратил на себя внимание особистов?

— Вам помочь? — спросил он.

Санитарка повернулась к нему. Лицо у ее было измученным. На щеках застыли дорожки слез. Правда, она тут же попыталась улыбнуться и даже поправить выбившиеся из-под буденовки волосы.

— Помогите, товарищ техник-интендант 2-го ранга, — сказала она. — Машка, дура такая, испугалась взрыва, понесла, врезалась в дерево, теперь хромает… А у меня два тяжелораненых. Успеть бы довезти до медсанбата.