— Впечатляюще, — заметила она, когда Висконти, размеренно следуя вдоль обрыва, подошел и остановился подле нее.

— Наверно, — без всякого выражения согласился ловчий. — Что вы предпочитаете на ужин, монерленги?

— А что у вашего повара обширное меню? В таком случае рябчика в сливочном соусе, фросканский пирог с кориандром и выдержанный сыр. И все это под бокал пятилетнего римердиньо.

— У нас есть чечевица и вяленая говядина, — ответил Висконти. — И мои люди не не пьют вина в путешествии. Это закон ловли.

— Вполне разумно, — согласилась Эрме. — Однако… не протестуют ли?

— Те, кто протестуют, отсеялись еще на учебе в Лунном городе. Черному Трилистнику не нужны люди, ставящие сиюминутные желания выше цели и долга. Если человек надирается по первому зову глотки — пусть валяется в канаве, там ему и место.

Жестко, но чего еще и ждать от ловчего Черного Трилистника — братства, объединяющего служителей Трех Непреклонных, самой строгой ветви Девятки.

Непреклонные — суровые боги правосудия земного и воздаяния посмертного, покровители судей, палачей, могильщиков и ловцов тварей. В Виоренце этот Трилистник, конечно, тоже почитался, но не так истово, как в том же Реджио, где им (вопреки обычаю) даже посвятили главный городской храм. Но Реджио — сам по себе город странный…

— Жаль, что вы не проповедуете, джиор Висконти. Мой второй супруг был бы достойным предметом для проверки вашей твердой убежденности.

Слова словно сорвались с языка. Сказала — и тотчас пожалела. Дело прошлое, почти забытое, и не с этим равнодушным чужим человеком обсуждать семейные дела. А с другой стороны, какие они семейные?

— Я слышал, что джиор Анаклето не был воздержанным в своей страсти. Это не делало ему чести.

Мягко сказано. Это не просто не делало чести, это довело до печального конца.

Разумеется, недоброжелатели тогда пытались свалить всю вину на нее и ее родню, но не получилось. Свидетелей, готовых на Девяти Свитках поклясться, что Анаклето сам седлал коня, сам затягивал подпругу, сам пускал животное галопом и сам сигал через тот ручей, оказалось точно блошек на дворовой псине.

Сам, все сам, без посторонней помощи.

Дурацкая жизнь, дурацкая смерть — так резюмировал тогда герцог Джез, пристально разглядывая внучку, во второй раз ненадолго прогулявшуюся замуж и вновь вернувшуюся к родному очагу.

Да что ж с тобой не так, неразменная ты монетка?

Но этот вопрос она сама себе придумала. Дед скорее всего размышлял о том, что его очередной план глупо провалился. А план, как запоздало поняла тогда Эрме, скорее всего именно в том и состоял, что прыгающий — допрыгается, а вусмерть пьющий — таки однажды допьется. И если к тому моменту у пьющего будет законный наследник, то дело кончится приращением территории влияния. А то и просто территории. Еще один шажок до вожделенного моря.

Ненадежно, но попробовать, раз само идет в руки, все же стоило. Увы, в сем плане оказался глобальный изъян: никто на тот момент не мог предположить, что второй участник брачной сделки допился уже до той стадии, когда зачатие становится невозможным по естественным причинам. Не судьба.

Так что, какая там семья? Все пустое, все прошлое, и вспоминать нечего.

Эрме, прервав диалог, пошла вдоль обрыва, туда, где утес узкой грядой соединялся с соседней плоской скалой. Колючий ржаволист владычествовал и там, потеснив все прочие растения.

Массимо Висконти, заложив руки за спину, не спеша последовал за ней.

Над стеной кустарника вился легкий дымок.

— Мы здесь не первые, — заметила Эрме.

— А эти, — Массимо Висконти поморщился. — Они не помешают. Это родичи вашего дикаря. Устроили здесь стоянку для ночлега. Женщины готовят еду. Мужчины, вероятно, вернутся к закату. Вряд ли кто-то останется в низине на ночь. Разве что самые упорные и самые глупые.

— Вы не поможете им в поиске?

— Я не лезу в чужие дела, монерленги, — равнодушно ответил ловчий. — У меня своя дорога. А после того, как я освидетельствую тупик, мне надо будет поторопиться на задание, иначе я не поспею к Празднику Радостного Солнца, и деньги вашего сиятельного кузена будут пущены на ветер…

— Что? — непонимающе переспросила Эрме. — Какое отношение ваше задание имеет к герцогу Джезарио?

— Как, вы не знаете⁈ — слегка растянул губы Висконти. — А я-то полагал, что в Виорентийском герцогстве от взора Саламандры не ускользает ни одна мелочь.

— Я не стоокий великан, — отрезала Эрме. — Итак, вы объяснитесь?

— У меня два заказа на эту вылазку, — просто ответил ловчий. — Один из них — от его светлости Джезарио Второго.

Слова прозвучали пушечным выстрелом.

— Что⁈ — Эрме не поверила своим ушам. — Вы верно шутите⁈ Или заблуждаетесь!

— Я не шучу. И это не тот вопрос, в котором возможна ошибка. У нашего сообщества четкие правила. Великий мастер заключил договор, кардинал-держатель Трилистника его утвердил, и казна получила деньги. Иначе бы меня сюда не послали.

Да, конечно, она все понимала. Ошибка исключена. И это самое мерзкое, что можно было представить в нынешней ситуации.

Зачем⁈ Зачем Джезу понадобилась тварь⁈ Виоренца всегда избегала этого странного кровавого обычая, прошедшего через варварские века, — он как-то слабо приживался здесь, на севере. Это южане с фанатическим энтузиазмом стремились на ритуальные бои. Север слишком близко соседствовал с Язвой и слишком часто испытывал последствия такой близости, чтобы просто наслаждаться мистическим и кровавым зрелищем. Темная вода в Реджио, арантийские видения, гнилые дожди в Виоренце и бродильцы по всему приграничью — были повседневной реальностью.

Последний раз тварь выпускали на арену задолго до рождения Эрме, еще когда герцогом был ее прадед, отец Джеза Первого. Да и то, тварь была так себе, не первого сорта.

Дядя Алессандро однажды, после поездки в Лунный город, насмотревшись на тамошние игрища, предложил деду организовать подобный бой. Дед наотрез отказался.

— Дорого и глупо, — пояснил он. — На эти деньги я спокойно устрою рыцарский турнир, проведу бои в дикий мяч и напою треть города молодым вином. Да еще на огненные картины останется. Удальцы выплеснут свою мощь, девушки полюбуются, люди порадуются, пьянчуги налакаются — все довольны. И не придется отскребать эту поганую черную кровь с мостовой и посыпать известью ядовитую слизь. Мусор смести проще. Растолкал дебоширов по каталажкам, взыскал штраф, выпорол, выпустил — считай прибрался.

— А если…

— А если тебе спасу нет, как тянет сорить деньгами, пойди и швырни их в выгребную яму. Оттуда, как одумаешься, их можно достать — только нырять придется глубоко, сынок.

Дядя Алессандро доводам отца внял — по крайней мере, за время его правления бои не проводились. А вот внучек решил отличиться! Самовольно, не посоветовавшись! Ни словом не обмолвившись! Ай да Джез, правитель Виорентийский! А она-то собиралась втолковывать ему, что пора покупать зерно, пока цены не поднялись под потолок!

А ведь одной тварью дело не обойдется, с тоскливым раздражением подумала Эрме. Если Джез решил устраивать ритуальный бой, то придется тратиться на отдельную арену, а значит, на ограждение, на защитные фонари и на Копьеносца.

Она повернулась к Массимо Висконти. Он, конечно же, прекрасно понял, что новость стала для нее неожиданным ударом, но виду не подал. Смотрел все с тем же безразличным спокойствием.

— У вас в отряде есть бойцы?

— Мы ловим, монерленги. Убивают другие. Но вы можете не беспокоиться — в своей дальновидности герцог заранее предусмотрел, что к урочной дате все бойцы могут быть заняты. Он уже нанял Копьеносца.

Плавность его речи граничила с издевательством.

— И кого же?

— Виктора Казерагиса, — с безжалостным спокойствием сообщил Висконти.

Эрме чувствовала, что щеки начинают гореть от ярости. Казерагис был самым известным бойцом Черного Трилистника. И безнадежно дорогим.

— Вы не должны волноваться, монерленги. Я не раз видел Виктора в деле. Он великий Копьеносец и великий лицедей. Он на совесть отработает каждый золотой, что упадет в его сундук. Виоренца увидит настоящий бой… если, разумеется, я отыщу достойного противника.