Дамиани без сомнения услышал вопрос Таорца, но проявил свое внимание лишь едва заметным одобрительным кивком. Человек мира, как ни странно, всегда ладил с человеком войны.

Руджери едва заметно поморщился и бросил на Эрме взгляд, полный скрытого укора, словно подозревал, что именно его благородная ученица причастна к тому, что сейчас это место скорби превратится в балаган. Он нарочито поправил свою круглую шапочку, коснулся рукой тройной ректорской цепи и сложил руки на груди, словно готовясь принимать экзамен у нерадивого ученика.

Эрме сделала вид, что не заметила упрека. То, что должно быть сделано, будет сделано.

Оппонент маэстро Руджери, ксеосский лекарь Теофилос Верратис не так давно перебравшийся в Виоренцу по приглашению герцога, дабы возглавить кафедру «кровавой науки», как пренебрежительно называли хирургию сторонники «чистого лечения», выступил вперед, вскинув голову так резко, что темные густые волосы разметались, и одинокая прядь ярко-алого цвета словно зажглась под утренним солнцем.

Теофилос Верратис, по прозвищу Собиратель костей, на вид совершенно не соответствовал своей кровавой и мрачной профессии. Это был крепкий человек с веселыми глазами, небрежными манерами и еще более небрежной, но умопомрачительно яркой одеждой. Все это противоречило самому образу лекаря — строгого мудреца, стоящего меж жизнью и смертью.

Но за человека говорят его дела. А дела Верратиса прославили его имя по всему Пурпурному морю.

Начав практику флотским костоправом на ксеосской галере, он быстро сделался известен, как искуснейший мастер по сращиванию почти всего, что можно в человеке сломать, и заживлению того, что было покромсано клинком. Однако на взлете своей карьеры, уже став главным лекарем всей флотилии Астродисса Великого, он внезапно покинул Город Звезды и отправился путешествовать.

Что изначально заставило его пуститься в скитания — зависть ли коллег по ремеслу или неутолимая тяга к перемене мест и впечатлений? Кто знает. Но одно было ясным, как день: Теофилос был неуёмен и в поиске знаний и в тщеславии. Он жаждал быть не просто известным, но первейшим в свете врачевателем, и эта потребность путеводной звездой привела его в старейшую на континенте школу и заставила ни много ни мало как вступить в противоборство с признанным светилом — ректором Руджери. И борьба эта велась с полной самоотдачей и напряжением ума и сердца.

Вот и сейчас Верратис явно имел что сказать.

Все это время он наблюдал за маэстро Руджери с почтением, которое многие бы назвали преувеличенным, а иные — издевательским. Он, словно ручной скворец, бродил за маэстро по герцогской спальне, внимательно следя за всеми без исключения действиями Руджери так, словно ничего иного в мире не существовало. Даже голову по-птичьи склонял к плечу, глядя, как Руджери осматривает тело, ища возможные тайные уколы и ранки, как подносит свечу к глазам покойного, исследуя белки и радужку, как разглядывает ногти и язык, как, испросив разрешения, сжигает прядь волос Джеза и растворяет пепел в своем секретном составе и как водит над телом маятником из лунного грейта, выискивая намеки на внутренние повреждения.

Руджери такое обостренное внимание и льстило, и бесило одновременно, но высказать возмущение было не ко времени, и потому он лишь поджимал тонкие бледные губы и потирал подбородок. Будь его воля, он немедля бы вытурил соглядатая прочь. И половина ученого собрания Школы с этим бы согласилась. Зато вторая половина бросилась бы на первую с обвинениями в косности и глупости.

Будь Эрме не так поглощена собственным горем, она бы нашла это скрытое противостояние даже забавным. Но сейчас нужны были лишь ответы, которые могли дать эти двое.

— Что ж, — произнес Верратис. — Я со всем вниманием наблюдал за своим глубокоуважаемым ученым собратом и должен сказать, что на три четверти согласен с его выводами.

На миг наступила тишина. Очень опасная тишина, не обещавшая ничего доброго.

— На три четверти? — в недоумении спросил Сандро, — Это как понимать?

Руджери, у которого и так лицо стало кислее лимона, когда его, ректора и придворного медика запросто назвали «ученым собратом», стиснул зубы в едва сдерживаемой ярости.

Но Верратис нисколько не смутился.

— Я согласен, что наиболее вероятной причиной смерти его светлости является возраст и нездоровое сердце, но…

— Но, –напряженно повторил Сандро, выпрямляясь в кресле.

— Видите ли, ваша светлость, я убежден, что полное установление причин смерти невозможно без внутреннего исследования.

— Чего? — пророкотал Сандро. Кулак замер на ладони. — Какое еще внутреннее исследование?

— Мой ученый собрат, — с непередаваемой язвительностью ответил Руджери, — имеет в виду практику вскрытия…

— Что-о⁈ — Сандро словно подбросило в кресле, и он вскочил и ринулся на Верратиса, напрочь забыв про герцогское достоинство. — Ты что задумал, лекаришка? Вскрывать, подлая твоя душонка? Отца⁈ Великого герцога Гвардари⁈ Он что, бродяга? Или может, висельник, тело которого отдали Школе на посмертное растерзание⁈ Я из тебя сейчас лепешку сделаю, и вскрытие не понадобится!

Он сгреб Собирателя костей за цыплячье-желтую рубашку и затряс, словно балаганную куклу. Эрме едва не бросилась между ними, но вовремя опомнилась: Сандро отшвырнул бы ее в сторону, с легкостью и без раздумий.

Дамиани протестующе вскинул руку. Руджери мстительно улыбнулся.

— Стой, брат, стой!

Единственный человек в мире, способный остановить разъяренного Сандро, не медлил. Оттавиано шагнул из-за кресла и с кажущейся легкостью сжал запястье брата.

— Этот человек недостоин твоего гнева! Он лекарь и мыслит, как лекарь, но ты… ты герцог!

Сандро остановился и выпустил Верратиса, словно зачарованный уверенным голосом младшего брата. Ксеоссец, бледный, как мел, шатаясь, отступил на шаг и вскинул голову, ожидая продолжения.

Оно последовало. Оттавиано дождался, пока брат тяжело опустится назад в кресло, и неторопливым шагом направился к Собирателю костей.

— А ты, лекарь, помни свое место. Ты призван ради дела, так отвечай же прямо и разумно. Есть ли у тебя подозрение, что герцог Гвардари умер не своей смертью? И если есть, на каком основании оно зиждется?

— Нет, господин, — признался Верратис. — Но думается, что полагаться лишь на лунный грейт чревато. Он не способен дать однозначный ответ.

— Так может говорить только невежда, лишенный дара работы с маятником, — отчеканил Руджери.

Оттавиано устремил на Эрме вопрошающий взгляд. В кои-то веки отец желал ее совета, но Эрме лишь молча покачала головой.

Она тоже так и не смогла приручить маятник. Никто не ставил ей это в вину: из сотни учеников Школы талант к такому искусству обнаруживали лишь два-три человека. Она знала лишь общий, видимый профану принцип действия камня.

— Я владею маятником, — отозвался Верратис. — И подтверждаю, что он в определенной степени может быть полезен. Но на живом человеке, а не на мертвом теле…

— Владеешь? — возопил Руджери. — На Ксеоссе нет традиции маятника, а в Фортьезе слушать камень не научат даже на кафедре природной механики! Ты самоучка! Выскочка и наглец, что гаже невежды, ибо «имеет мнение», не имея знаний!

— Довольно, маэстро, — ледяной голос Таорца заморозил назревавшую ссору. Спорщики умолкли и склонили головы.

— Свои претензии вы выскажете за пределами палаццо. Можете даже устроить дуэль и угробить друг друга, а тела достанутся Школе для изучения. Думаю, ученики валом повалят на такое занятие.

— Простите, ваша светлость, — проговорил Руджери. — Я лишь старался установить истину.

— Я выслушал вас, маэстро. Теперь мой черед.

Оттавиано Гвардари вплотную подошел к Верратису, положив руку на рукоять чикветты.

— Еще раз спрашиваю, лекарь, — медленно и четко произнес он. — Имеешь ли ты достаточные подозрения, или слова твои — лишь игра разума, жаждущего спора и низвержения авторитетов?