— Викочка приезжала в воскресенье, привезла, сказала, что вам квартиру надо сдавать хозяйке. Про деньги ничего не говорила, я не знаю, сын! — пожал плечами Михаил Федорович.

Егор судорожно полез за телефоном, набрал номер Вики и замер...

"Абонент вне зоны действия сети"

Но сын продолжал, заставляя робот повторять одно и тоже, будто заведенный, и никак не мог остановиться...

— Сынок…

— Черт, — пролетев мимо отца в коридор, Егор обулся, натянул свитер прямо на голое тело и куртку. — А где ключи?

— Так я Вике отдал. Она попросила для хозяйки, — удивился пожилой мужчина. — Что случилось, Егор?

Сын вдруг весь как-то сгорбился, будто внутри у него все скрутило от боли. Отец испуганно протянул руки к сыну.

— Ничего, пап! Все хорошо!

Он прямо в ботинках прошел в комнату и достал с полки красную бархатную коробочку.

— Все будет хорошо!

Когда дверь за сыном закрылась, Михаил Федорович еще долго в изумлении смотрел на то место, где только что стоял Егор. Отцу вдруг показалось, что огонь, всегда горевший в сыне, вдруг потух, сдулся, осталась одна маленькая искорка, и она еле теплится... Так уже было почти десять лет назад.

***

Все это время я жила в состоянии полного блока, не выходила в сеть, общалась только по мессенджеру по новой симке. Там, внутри меня жила пустота, там было холодно, но меня устраивало, это хотя бы не так больно. Уже стемнело, когда я приехала на квартиру. Надо вещи укладывать. Папа должен во вторник забрать на машине то, что я не заберу с собой в Москву. Мать Ани вывезла все коробки, которые я насобирала за последний месяц, еще в среду утром.

Снег хрустел под ногами, и вечер уже захватил город, желтый свет фонарей раздвигал темноту и золотил округу.

И это было дежавю, только снег не шел. Когда я подходила к подъезду, то заметила сгорбившуюся на лавочке фигуру. Но, только подойдя ближе, я поняла, как знакома мне каждая линия в этом силуэте.

Он курил, быстро затягиваясь, и все время кидал взгляд на мои окна.

— Егор...

Он подскочил.

— Ты где была? — он рванулся ко мне, навис, схватил за плечи, больно сжав. — Где ты была?

И вдруг, не дожидаясь ответа, обнял, прижал к себе крепко-крепко, его руки метались по моей спине и бедрам, от него безумно пахло сигаретами, так, что у меня запершило в горле. Пальцы зарылись в мои волосы, а лицо уткнулось в шею.

— Я уже все передумал. От плохого до ужасного. Но твои родители в порядке. Только молчат как партизаны. Я звонил раз сто. На работе тебя нет, говорят, что ты уволилась. Почему ты привезла мои вещи к отцу? Почему забрала ключи? Мы ведь ничего сдавать не хотели! Зачем купила новый ноут? Что за деньги, черт возьми, Вика, ответь мне?!

— За айфон, который ты подарил... А твой ноут... Он разбился, — решила я отвечать с конца.

— Да и хрен с ним, я бы всё купил, — он прижал меня к себе еще крепче. — А деньги... Какие деньги, ты с ума сошла?!

— Это я разбила твой ноут. Когда мне Саша сказал, что ты улетел в Черногорию к Алине.

Он замер.

— Я не летал никуда, — неверяще качал головой Егор, — что за чушь! Я ездил в Нижний Новгород к матери Насти, и он об этом прекрасно знает, он дал мне машину. Как ты и хотела! Я отдал деньги ей, она помогает людям с таким же диагнозам, она была волонтером в центре до смерти Насти, и ты права, она пустит их на благое дело. И мне, мне действительно стало легче. Ты опять была права! Погоди, — вскинулся вдруг он, — Саша сказал, и ты ему поверила?!

— Ты сам говорил, что доверяешь ему, что никогда не простишь мне того, что спрятала от тебя винт. Что я солгала тебе. Что я чужой для тебя человек.

Его глаза дико блестели.

— Вик, ты в своем уме! Я был зол! Я не понимал, что происходит, и как из этого вылезти, как уберечь тебя и отца. Я спятил бы, если бы с тобой что-то случилось. Я бы сам с балкона шагнул! Ты же это понимаешь прекрасно, ты же понимаешь, что я тебя люблю! Я за эту неделю в аду побывал!

— Я тоже, — прошептала я.

— Ты мне не веришь! — он всплеснул руками — Я клянусь тебе своей жизнью, я не встречался с Алиной. Да я с ней уже сто лет не говорил и не списывался.

— Я. Я верю...

— Слава богу, — он запрокинул голову и глубоко вздохнул, закрыв глаза. — А теперь пойдем домой, пожалуйста, мне как-то не хорошо.

— Я уезжаю, Егор.

— Что? Куда? — он непонимающе уставился на меня.

— Я переезжаю в Москву к брату. Эти дни я была там. Искала работу.

Он оступился и почти рухнул на скамейку.

— Ты? Ты… Меня бросаешь? Как брат?! — он мотал головой, будто только что словил хороший удар.

— Нет, я…

— Пожалуйста, не делай этого, Вика!

Он вскочил, прижал меня к себе, зашептал на ухо, обжигая горячим дыханием.

— Ты меня наказываешь, я понимаю, я виноват, я не брал трубку, но мне надо было проветрить голову. И меньше всего мне хотелось ругаться с тобой. Я понимаю, ты хотела как лучше. Ты даже видишь, как лучше. Ты наказала, я заслужил. Только, пожалуйста, остановись!

— Егор…

— Пожалуйста, — он рухнул на колени в снег, прижался лицом к моему животу, вцепившись руками в куртку, сжал с такой силой, что я почти застонала от боли, и все, что сидело глубоко в душе, полилось вместе со слезами наружу.

— Мне плохо здесь, очень плохо! Да, я совершила много глупостей, я причинила тебе боль. Но я не могу больше так. Я же живой человек, я не железная. Я не могу больше видеть все, что связывает тебя с Алиной, с Сашей, с Войцеховской. Я не могу оставаться одна, когда ты мне нужен. Ждать в ответ на десятки моих от тебя звонков и сообщений, которые не поступят, потому что тебе легче молчать, чем высказаться. Или потому что тебе просто все это не нужно, потому что с кем-то другим тебе гораздо легче и теплее... Мне очень больно... Не могу так... Я за эту неделю похоронила свое сердце, потому что твой друг, как оказалось, мне солгал, потому что ты молчал, потом что наши отношения — это мой один шаг вперед и десять твоих назад!

Он сжал меня еще крепче.

— Мы обязательно… Мы справимся! Вместе! Не по одному! Только не бросай меня, пожалуйста! Не бросай меня! — он полез дрожащими ледяными пальцами карман куртки и достал коробочку. — Я хотел... Когда все закончится. Выходи за меня...

Я обняла его голову и прижалась щекой к макушке. Он весь дрожал. Даже зубы выплясывали. Он болен.

— Егор! Егор, вставай, пойдем. Пойдем в дом, там тепло.

— Не предавай меня, пожалуйста.

— Все будет хорошо.

— Не бросай меня…

У меня у самой руки ходуном ходили.

В квартире было прохладно, и я щелкнула чайником и налила две пластиковые бутылки, они согреют кровать, а потом принялась за Егора, он так и стоял в коридоре, как манекен, привалившись спиной к двери, тяжело дыша.

Я уложила его в кровать, он весь пылал. Глаза закрылись, и он точно впал в беспамятство, температура почти сорок. А вскорости его скрутило так, что я еле успевала менять тазики.

К середине ночи пришлось вызывать скорую, потому что температура поползла за сорок. Приехавший врач вколол огромное количество лекарств, сбив ее до тридцати семи с половиной. Доктор сказал, если температура опять пойдем вверх в течение часа и продолжится рвота — ехать в больницу.

Она стала расти… только под утро. Пять часов. Замерла на отметке тридцать восемь и больше не поднималась. Рвоты тоже больше не было.

Я так испугалась, что забыла обо всем на свете. О прогоревших билетах, о работе, о дне и ночи, я только меряла температуру, поила его по часам, меняла простыни, потому что после каждой порции воды он уплывал.

И лишь трое суток вместо привычных 38 градусник показал 35. Егор спал спокойно, я укрыла его одеялом и пошла на кухню, упала диван и отрубилась, единственное, на что хватилось сил — написать квартирной хозяйке. Нам повезло, у нее пока не было жильцов, и, она, чуть завысив цену, разрешила пожить еще недельку). Мне было очень холодно, и во сне я ходила и искала среди морозной пустыни огонь. А когда нашла, он не обжег, наоборот, согрел и утешил.