Марина, краснела и кивала в ответ, здороваясь. Казалось, сама деревня благословляла их новый союз.

Но эта благодать рассеялась, едва они подошли к старому дому. Марина первой вошла в открытую настежь калитку, и ее сердце болезненно сжалось. Двор, обычно оживленный квохтаньем и суетой, был пуст и непривычно тих. Дверь в дом зияла темным провалом.

— Так, постойте тут, я проверю, — Егор мягко отстранил жену, обходя семью живым щитом, и шагнул в дом. Его широкая спина скрылась в полумраке, а через мгновение он уже вышел обратно. Лицо его было непроницаемым, но в глазах читалось холодное недоумение. — Никого. Вещей нет. Совсем. Даже посуды не осталось.

— Эй, соседушка, опоздали вы, — у калитки стояла женщина, что жила напротив. — Карина, стоило петухам пропеть, развила бурную деятельность, позвала соседок, сказала, что ей страшно будет жить одной в доме, и пока не вернётся Виктор, она уедет к родителям. Заплатила каждой по медяку, что бы мы помогли ей собрать все вещи и погрузить в нанятую телегу. Вот примерно полчаса назад и уехала. Вы чуть-чуть разминулись. А курочек… — женщина развела руками, — тех и вовсе мигом раскупили. Зачем продала — уму непостижимо. Марина, ты чего побледнела, словно полотно? Вернется она, поживет у родителей, соскучится и назад. Мебель-то жалко бросать.

— Спасибо, — прошептала девушка и ринулась к сараю. Её страшные опасения оправдались. Запасов не было. — «Теперь Карина знает, что у меня был свой сахар, тушёнка и масло».

Марину больше всего страшило то, что Карина может кому-нибудь показать пластиковые бутылки из-под пятилитрового подсолнечного масла.

«Чего я боюсь? — попыталась она урезонить себя, прислонившись лбом к прохладному косяку. — Пусть показывает хоть кому. Кто поверит, что это мое? Сочтут за бред или диковинную подделку».

Но в глубине души шевелилась червячком иная мысль:

«А если не станет показывать, а начнет шантажировать? Каринка не дура. Она попробовала ту тушенку… Поняла, что мука у меня непростая…»

— Марина, ты чего замерла, родная, — Егор приобнял жену за плечи.

— Мне нужно будет с тобой поговорить, Егор, — она посмотрела в родные глаза мужа и немного успокоилась. Он лишь крепче обнял ее и кивнул. Не сейчас. Здесь не место.

— Как это так? Куриц продала, вот ведь Карина, — взмахнула руками Аля, заглядывая в курятник. — Такие хорошие курицы были, так хорошо неслись. Мы бы за ними присмотрели. Вот же беда… Теперь придётся покупать яйца.

— Мы можем купить несушек, земля в сторону деревни моя, если хотите, и огород там разобьём, места хватит, всё вплоть до первого деревенского дома принадлежит мне. Выкупил за недорого, — предложил Егор.

— Ух ты! Марина, а может, и уточек заведём? Мы с Сеней их на речку будем гонять, — предложила девочка. Её улыбка была так заразительна, что Марина улыбнулась в ответ.

Пока две сестры и брат боролись с сорняками, Егор взялся за хозяйство: подтянул сорванные петли на двери, врезал новый крепкий замок, а потом долго и обстоятельно «беседовал» с Громом, обходя с ним каждый уголок участка. Псу временно отвели место у сарая, оставив старенькую дверь открытой, прицепив его цепь к длинной, туго натянутой проволоке вдоль забора. Хитрость была проста: для вида — надежно, но стоит Грому всерьез рвануться — и цепь освободится, давая псу полную волю.

— Вот тут ценные красные, острые перцы, — Марина подвела мужа к маленьким всходам. — Гром не потопчет?

— Нет, я с ним провел беседу. Он умный, всё учтёт, — заверил Егор.

Дни полетели за днями. Марина растворялась в заботах: полола, сеяла, ухаживала за новыми ростками, каждый вечер, возвращаясь под надежную сень охотничьего дома. Но тяжелый груз секрета, усугубленный кражей Карины, не давал покоя. Слова застревали в горле каждый раз, когда она ловила на себе открытый, доверчивый взгляд мужа.

Пока в одну прекрасную ночь не попала в свой подвал.

— Что это такое? — раздался рядом голос, и девушка поняла, что держит за руку Егора.

— Егорушка, не удивляйся… То есть удивляйся, но делай это быстро! — голос Марины, обычно такой мягкий, прозвучал с непривычной стальной ноткой, она выпустила руку мужа, заставшего в немом изумлении и быстро побежала к скоплению странных, ярких сумок в углу. — Я не волшебница, мы не воруем, всё это — мои личные запасы! Егор! — прикрикнула она. — Быстрее, через десять минут мы вернёмся в спальню. Набирай.

Она металась, как птица в клетке, хватая с полок невиданные сокровища: прозрачные бутыли с золотистой жидкостью, плотные мешки, маленькие цветные банки с немыслимыми рисунками.

— Осторожнее со стеклом, — через десять минут, Марина сидела на сундуке, на её коленях лежали: сахар, мука, масло.

Егор же стоял рядом, обвешанный набитыми до отказа сумками, как елка игрушками и держал жену за руку.

— На всякий случай, — прошептала она, и в её голосе впервые прорвалась беззащитная дрожь. — Вдруг… вдруг я уйду одна.

В следующее мгновение они свалились в мягкое ложе их собственной спальни.

— Столько удалось захватить! — вырвалось у Марины с горьковатым торжеством, пока Егор складывал тяжелые мешки на пол. Она рискнула взглянуть на мужа. Он молчал. Молчал так, что в тишине комнаты стал слышен только бешеный стук её сердца.

Пришлось рассказать о себе всё.

Исповедь лилась долго, сбивчиво, обрывочными картинами другого мира: машин, заменяющих коней, голубых экранов, хранящих знания, и бесконечных полок магазинов, ломящихся от еды. Егор слушал, не перебивая. Лишь иногда его темная бровь резко взлетала к волосам, а в уголках губ залегала глубокая складка — не осуждения, а предельного напряжения мысли, пытающейся вместить невместимое.

— Ты… ты мне веришь, Егор? — наконец осмелилась она спросить, через несколько минут мучительной тишины, поднимая на него глаза, полные от слез.

Ответ последовал не сразу. Егор переживал шок иного, глубинного порядка. Никакая встреча в лесу — ни с разъяренным секачом, ни с крадущимся в сумерках волком — не сотрясала так основ его мира. Страх и изумление сплелись в нём в тугой, ледяной узел. Он стоял на краю бездны, заглядывал в чужую вселенную, и эта вселенная смотрела на него глазами его любимой женщины. Это был страх иного рода — не за тело, а за душу. Будто почва под ногами, которую Егор считал единственной и нерушимой, вдруг оказалась тонким льдом над пропастью. И от того, что скажет сейчас эта женщина, зависело, рухнет ли весь его мир.

— Верю, — наконец выдохнул Егор, и голос его звучал глухо. — Своими глазами видел. — Он нахмурился, и эта гримаса была не гневом, а болью. В голову, острая и неумолимая, пришла мысль, от которой кровь стыла в жилах: «А что, если эта дверь между мирами откроется снова? И закроется, забрав жену навсегда?»

— Ты злишься? — робко спросила Марина, неправильно истолковав его мрачное выражение. — Я так боялась сказать… Но так хотела.

— Не злюсь, любимая, — он потянул её к себе, прижал к груди так крепко, будто силой мог удержать в этом времени, в этой реальности. — Боюсь, — прошептал он прямо в её волосы, и это признание стоило ему большего мужества, чем прыжок на медведя. — Боюсь, что в один день ты исчезнешь, как сон. И останется от тебя только тишина да эта… пустота в сердце.

— Этого не будет! Никогда! — она вырвалась из объятий, и в её руке, сжатой в кулак, блеснул металл кулона. — Если хочешь, я выброшу его! Раздавлю в порошок! Чтобы ты спал спокойно!

— Нет, нет, нет, — замотал головой Егор. Он схватил её сжатую в кулак руку, но не чтобы отнять, а, чтобы прикрыть её своими ладонями, согреть. — Никогда не предлагай такого. Это — память. Часть твоей души. Единственная ниточка, что связывает тебя с твоим прошлым, с твоей бабушкой. — Он заглянул в любимые глаза, и в его взгляде бушевала буря: ревность к неизвестному миру, ужас потери и безграничная, побеждающая всё нежность. — Я не отниму у тебя твоё. Я только прошу… Пообещай, что, если дверь откроется снова, ты возьмешь меня с собой. В любой мир. Лишь бы не отпускать твоей руки.