— Пойдем, — сказал он, и голос его звучал как-то по-новому, низко и тепло. — Покажу тебе одно созвездие.

Он вывел Марину во двор, помог подняться по лестнице на чердак, а оттуда на крышу, откуда открывался вид на деревню и красиво текущую реку. И Марина вскрикнула от восторга, забыв все на свете.

Небо. Оно было не просто черным. Оно было живым, бархатным и бездонным, будто вытканным из самой темноты. И на этом бархате горели, искрились, переливались мириады звезд — таких ярких, таких близких, что, казалось, протяни руку, и пальцы ощутят их ледяной, колющий жар. Млечный Путь раскинулся через весь свод ослепительной, призрачно сияющей рекой, заливавшей мир таинственным серебристым светом. Это было захватывающее дух зрелище, чистое и величественное, от которого щемило сердце и хотелось плакать от необъяснимого счастья.

Егор помог жене сесть, опустился рядом, наклонил голову к Марине, его теплое дыхание касалось ее виска. Марина нежилась в крепких объятьях, прижимаясь к широкой груди, губы Егора коснулись маленького уха в нежном, едва уловимом движении.

— Видишь ту, самую яркую? — прошептал он, вытянув руку и указывая на небо; от его шепота по коже пробежали мурашки. — Это твоя звезда. Зажглась сегодня.

Марина медленно повернула голову. Их взгляды встретились. В серебряном свете звезд его глаза были темными, как лесная глушь, но в их глубине плясали те самые искры, что горели над ними. В ее — отражалось целое небо, широкое и ясное. Она видела в его взгляде восхищение, бережность и ту жажду, от которой у нее перехватило дыхание. Их губы, приоткрытые от волнения, были так близко, что она чувствовала его теплое, пряное дыхание.

Мир сузился до этого взгляда, до пространства между их лицами. Они ласкали друг друга мыслями, читали в глазах целые истории обещаний и трепетного ожидания. Он медленно, будто боясь спугнуть, приблизил лицо. Его рука мягко скользнула по ее щеке, большие пальцы коснулись уголков ее губ.

И тогда их губы встретились.

Это был не поцелуй. Это было прикосновение, легкое, как дуновение ветерка с того самого звездного поля. Соприкосновение двух теплых, мягких очертаний, робкое и невероятно интимное. Он позволил себе роскошь медлительности: его губы мягко исследовали контур ее губ, скользили, прикасались, словно читая по ним тайную надпись. И она ответила ему — так же нежно, так же трепетно, позволив губам слиться в едва уловимом, сладком движении. В воздухе запахло хвоей, ночным цветком и чем-то бесконечно желанным. Это был поцелуй-обещание. Поцелуй-начало, от которого кружилась голова и все внутри замирало в сладком, возбуждающем трепете.

Поцелуй сам собой перешёл в неспешные, едва уловимые прикосновения, а затем и в лёгкую, счастливую паузу. Их лбы остались прижатыми друг к другу. В глазах Егора пылали уже не искры, а целый пожар.

— Моя жена, — выдохнул он, и это звучало как самая страстная клятва под их безмолвным, сияющим небосводом.

Первое утро в своем доме встретило Марину полнозвучным хором пробуждающегося леса. За высоким окном, выходящим на опушку, не просто щебетали, а звенели, переливаясь, первые дерзкие соловьиные трели. Им вторили певучие, будто вопросительные флейтовые свисты зарянок, а где-то в глубине ветвей старательно выводил свою незатейливую руладу пестрый зяблик. Сквозь приоткрытую форточку лился чистый, живительный воздух. Она потянулась, и тело отозвалось приятной, смутной усталостью.

— Спи, дорогая, любимая, — прошептал Егор, мягкие губы ласково коснулись ее щеки, виска, уголка губ. Он поправил одеяло, тёплая, надёжная ладонь на миг задержалась на ее плече. — Сегодня я сам приготовлю завтрак.

— Хорошо, — прошептала Марина, чувствуя, как по лицу разливается краска. Она прикрыла глаза, спрятав смущенную улыбку в складках полотняной подушки, которая чуть заметно пахла душицей.

Егор ушел, и комната наполнилась тишиной, которую лишь подчеркивало мягкое поскрипывание половиц из соседней комнаты. Спальня была просторной и светлой. Лучи восходящего солнца золотили краешек широкой кровати с резным изголовьем, ложились на дощатый пол и на массивный дубовый шкаф в углу. Уютный, прочный, он стоял в доме Егора в ожидании вещей хозяйки. Марина лежала, прислушиваясь к новому для себя утреннему покою, и сердце ее было переполнено счастьем.

Не прошло и десяти минут, как дверь тихо скрипнула и приоткрылась. В щель просунулась сначала голова Алевтины, а следом, стараясь быть незаметным, — Сени.

— Сестрица, как ты себя чувствуешь? — Аля, словно заговорщица, опустилась на колени у кровати и прошептала с серьезным видом.

— Всё хорошо, — улыбнулась ей Марина, откидывая прядь волос со лба. — А вы-то чего тут делаете?

— Так ведь нужно идти огород полоть, курочек покормить, — оживилась Аля. — Уверена, что Каринка еще спит. А в огороде, представляешь, сорняки опять полезли! Через недельку уже картошку окучивать придётся. И салат часть уже тянется — такой нежный, сочный. Как думаешь, продадим или с Кариной поделим и себе на стол возьмем?

Марина замерла на миг. Радостная суета детей столкнулась в ее мыслях с тихой пустотой, которую оставит после себя Карина. Как сказать им? Пока не надо. Пусть это утро останется безмятежным.

— Вы правы, деловитые вы мои, — ласково сказала сестра, садясь на кровати. — Пора вставать. Позавтракаем, и я с вами пойду, пока не жарко. В три пары рук мы с этими сорняками быстро управимся. А теперь бегите умываться да за стол, я скоро подойду.

Переодевшись в привычное, простое платье из прочной ткани, Марина подошла к шкафу. Свадебный наряд, еще хранивший в складках запах вчерашнего праздника и ночных трав, она аккуратно повесила на широкую вешалку. Рядом висели вещи мужа — добротные рубахи, прочный кафтан. Она с нежностью провела ладонью по грубой ткани и на душе стало тепло и спокойно. Марина улыбнулась этому тихому домашнему уюту и мягко закрыла резные створки.

— Марина, ты всё же встала? — в комнату заглянул Егор. В дверном проеме он казался еще более широкоплечим. — Дети разбудили?

Молодая жена, чувствуя новый прилив смущения и нежности, раскинула руки и подошла к нему, будто ища опоры и подтверждения, что все это не сон.

— Обнимашки, — прошептала она, прижимаясь щекой к широкой, родной груди, к ткани рубахи, пропахшей дровами и кашей. — Не смогла больше лежать. Да и в огород пора, я там столько всего посадила, ты удивишься.

— Тогда мне нужно тебя проводить, иначе как я увижу такую роскошь, — улыбнулся он, обнимая жену.

— Точно, — лицо Марины вдруг омрачилось легкой тревогой. — Там взошли очень редкие культуры. А что, если потом урожай украдут? Я не про соседей, они люди честные… Но места тут глухие, проезжие могут позариться. Дом-то будет пустовать… — посматривая на дверь, боясь, что дети услышат, она понизила голос.

Егор нахмурил лоб, обдумывая.

— А мы там временно поселим Грома, он умный пёс, я прикажу охранять, он будет там вдоволь бегать, никто не позарится. Всё равно будем приходить каждый день, еду приносить, сорняки полоть, поливать.

— Это ты хорошо придумал, — выдохнула Марина, и тревога отступила, сменившись благодарностью. В его словах была та же надежная прочность, что и в стенах этого дома.

После плотного, вкусного завтрака — от него в избе стоял душистый запах рассыпчатой каши на топленом масле, — вся семья, теперь уже вчетвером, двинулась в путь. Впереди бежал грозный на вид, но преданный Гром, виляя хвостом и оборачиваясь, будто проверяя, все ли идут. Они шли вдоль деревни, к старому, но такому родному дому, оставляя позади порог, за которым началась их общая жизнь.

Мимо проходившие соседи, улыбались и поздравляли молодожёнов, кто-то кидал весёлые шутки, кто-то просто желал счастья.

— На счастье, молодые! Долгих лет да крепкого дома! — кричали одни.

— Смотри, Егор, жену-красавицу в работу сразу загоняешь! Ой, сбежит! — поддразнивали другие, и смех звучал добродушно.