В этот миг время для Егора словно остановилось. Он почувствовал под своими пальцами не просто узелок, а тепло ее руки, хрупкость ее запястья. Ему с внезапной, почти болезненной остротой захотелось сжать эти маленькие, трудолюбивые ладони в своих и больше не отпускать. Удержать эту частичку тепла и света, так неожиданно появившуюся на его пороге. Но Егор понимал — пока нельзя. Лишь на мгновение, чуть дольше, чем того требовала вежливость, его пальцы сомкнулись вокруг ее руки, передавая без слов все, что бушевало у него внутри.

— Спасибо, Марина, — проговорил Егор, и ее имя на его языке прозвучало как редкая, сладкая музыка. Молодой человек словно впервые пробовал его на вкус — нежное, мелодичное, полное тайны. — Марина, — прошептал он еще раз, уже только для себя, пытаясь осмыслить это новое, захватившее его целиком чувство.

— Егор, — так же тихо, почти беззвучно, ответила она, и в этом простом обмене именами был целый мир, рождающийся на их глазах. Она прислушивалась к бешеному стуку собственного сердца, которое, казалось, собиралось вырваться из груди, чтобы быть ближе к нему.

Идиллию нарушил восхищённый и испуганный возглас Сени.

— Ох, какая большая собака!

Руки Егора и Марины мгновенно разомкнулись, и узелок едва не полетел на землю, будто пойманный на месте преступления.

— Да, пёс хороший, — кивнул Егор, отступая на шаг, чтобы восстановить дистанцию и дать детям рассмотреть его сторожа. — Зовут Гром.

И это красивое и сильное имя идеально подходило его четвероногому другу. Из-за спины хозяина на гостей смотрел не просто пес, а настоящий богатырь звериного царства. Ростом он был с теленка, мощный, с широкой, лобастой головой и широкой грудью. Его шерсть, густая и темная, отливала медью на весеннем солнце. Но самое поразительное были его глаза — не свирепые, а спокойные, невероятно умные и проницательные. Они изучали незнакомцев без суеты, с достоинством, подобающим истинному охраннику. Пёс не рычал, и его молчаливая, уверенная мощь внушала не страх, а глубокое уважение. Это был не пустолайка, а мыслитель и защитник, и в его присутствии становилось ясно, почему Егор мог позволить себе жить в такой глуши в полном спокойствии.

— Нам пора идти, — тихо произнесла Марина, ее взгляд, полный невысказанных чувств, вопросительно скользнул по лицу Егора. Тот лишь молча кивнул, понимая, что удерживать их дольше — нарушить все правила, которые она так старательно соблюдала. — Но завтра я вернусь за тарелкой, — добавила девушка, и в голосе ее прозвучала легкая, почти кокетливая нота.

— Подожди, не нужно, — поспешно сказал Егор, разворачиваясь к дому. — Идти далеко. Я сейчас, одно мгновение, пересыплю…

Он не успел сделать и шага, как ее ладонь, легкая и теплая, легла на его мускулистое предплечье, заставив Егора застыть на месте. Прикосновение обожгло, как пламя.

— Егор… — ее голос прозвучал чуть слышно. — Ты… не хочешь меня видеть?

Вопрос, простой и откровенный, повис в воздухе, лишив охотника дара речи. Егор обернулся и утонул в ее глазах — ясных, ждущих, ничего не скрывающих. И все его осторожности, все условности рухнули в одно мгновение.

— Хочу, — громко и твёрдо ответил охотник.

— Тогда я приду за тарелкой, — на лице Марины появилась ласковая, нежная улыбка, которая тут же отпечаталась в сердце Егора. Он обязательно ещё не раз будет её вспоминать и любоваться.

— Подожди, идти далеко, — снова запротестовал он, уже не в силах скрыть свою заботу. — По лесу, с детьми. Это я должен… Я сам принесу тебе.

— Марина, мы завтра в лес собирались за хворостом, — хитро улыбнулась Аля, поняв, что этот угрюмый охотник понравился сестре. — Тарелку и там можно передать.

Егор, пойманный этим детским, но таким своевременным маневром, не стал сопротивляться.

— Тогда… я буду ждать вас на том месте, — быстро сказал он, обращаясь к Марине. — Где вы нашли ловушку на зайца. Помнишь?

— Хорошо, — ласково ответила Марина. — До свидания, Егор. Мы пойдём.

— Идите, — кивнул охотник, но тут же всполошился. — Подождите, я вас немного провожу.

— Не нужно, — отмахнулась Марина. — Мы с этой стороны спустимся в деревню, по улицам пройдём. До завтра, Егор.

— До завтра, — выдохнул он.

Долго еще стоял Егор у своих могучих ворот, оперевшись на косяк, а в ушах звенела тишина, оставшаяся после прекрасной Марины. Да и в сердце, таком же диком и нелюдимом, как этот лес, поселилось новое, незнакомое чувство, смешавшееся со сладким и тревожным ожиданием завтрашнего дня.

Солнце уже клонилось к вершинам деревьев, отбрасывая длинные, расплывчатые тени, когда к калитке, слегка пошатываясь от усталости, подошла Карина. В руках она с трудом тащила увесистую холщовую сумку, оттягивавшую её плечо.

— Ох, и намаялась я сегодня… — ее голос прозвучал хрипло, но без привычного ворчания с ноткой удовлетворения. С громким стуком она водрузила свою ношу на грубую деревянную скамью у крыльца. — Всё, что заказывали, купила. Мука, сахар… Всё самое дешёвое, как просили. — Она с наслаждением размяла затекшую шею и окинула двор оценивающим взглядом хозяина, вернувшегося из долгой отлучки. — А соседка наша, Тамара, не появлялась? Не заходила?

Этот вопрос она бросила Сене, который, заслышав ее шаги, застыл на пороге дома в немой, напряженной позе сторожа.

— Нет, — буркнул мальчик, тщетно пытаясь заглянуть вглубь сумки в поисках обещанных ботинок. — Еще не приходила.

Карина, сомкнув веки, глубоко втянула носом воздух. Из открытой двери дома плыл тот самый, уже знакомый и дурманящий, сладкий аромат свежей выпечки — ванили, растопленного масла и карамелизированной корочки. Пока она тряслась в телеге по пыльной дороге, в ее голове рождались и крепли честолюбивые планы. Она прикидывала и перебирала в уме цифры. Если каждый день эта стряпня будет приносить хотя бы десяток-другой монет чистой прибыли, поверх денег от продажи яиц… Жить можно будет уже не впроголодь, а с чувством. В ее воображении уже возник образ двух десятков купленных, упитанных, яро несущихся кур, которых она с гордостью будет показывать соседкам.

— Да, я уже всё доделала, — в дверном проеме, заслонив собой солнечный свет, возникла Марина. Она стояла, вытирая руки о передник, и ее лицо, обычно спокойное, выражало легкую озабоченность. — А ты чего так поздно? Мы уж начали волноваться, честное слово.

Карина застыла с приоткрытым ртом, словно язык ее внезапно онемел. Таких слов — не упрека, а участия и заботы — от золовки она не слышала, кажется, никогда. Это было настолько неожиданно, что на мгновение сбило ее с привычной колеи высокомерия и подозрительности.

— Я… — растерянно начала она, оправдываясь перед этим новым, непонятным ей выражением на лице Марины. — По городу немного погуляла… Чай в чайной попила. В лавке у старьевщика поторговаться пришлось, времени много заняло… Потом одежду искала… — Она произнесла это с нехарактерной для себя обстоятельностью, словно отчитываясь, и сама удивилась этому.

Когда последние припасы были убраны, Карина принялась за главное — стала выкладывать на грубый, потертый кухонный стол свертки с обновками.

Первой на свет появилась пара ботинок. Не новые, но крепкие, на целых подошвах, чей-то старательной рукой начищенные до матового блеска.

— О-о-ох, какие славные! — выдохнул Сеня, прижимая обувь к груди так бережно, словно это был заветный клад. Его пальцы с трепетом обвели аккуратные прошитые ранты. — Смотри, Марина, какой я теперь! — не дожидаясь помощи, он лихо зашнуровал ботинки, встал и выпрямился во весь свой невеликий рост, стараясь ступать с важным, громким топотом. — У других пацанов в деревне и в помине нет такой обуви!

Тут из детской комнаты появилась Аля. Она вышла медленно, почти церемонно, и на ее обычно серьезном лице сияла счастливая, застенчивая улыбка.

— А ты посмотри на мое платье, — прошептала она и сделала легкий оборот. Простой сарафан, цвета спелой вишни, был хоть и не нов, но удивительно хорош — без единой заплатки, с ровными швами. Он сидел на девочке ладно, делая ее похожей на спелую ягодку. — Совсем как новое… — добавила она, снова касаясь рукава, словно боясь, что все это чудесное видение вот-вот растает.