Марина видела его глаза — хитрые, оценивающие. Он лгал. Ему нужна была именно её, старая, ни на что не похожая вафельница как прототип. Он уже чувствовал запах прибыли, видел, как эти трубочки с начинкой станут хитом во всех его заведениях.

— Это слишком дёшево, — упрямо покачала она головой. — Десять.

Торг был долгим, изматывающим, полным взвешиваний каждого слова. В конце концов, Иван Петрович с видом человека, совершающего великое одолжение, после подписания договора отсчитал восемь серебряных монет. Они упали на стол с глухим, но для Марины желанным, звоном.

Повертев в руках вафельницу, Иван Петрович передал её повару.

— Наделать таких трубочек. Много. И непременно с начинкой.

Главный повар поклонился и вышел.

— А вы… интересная девица, — задумчиво произнёс Иван Петрович, разглядывая Марину. — Не робеете, не опускаете глаз. Видно и правда из богатой семьи. Что ж, поговорим о вашей сгущёнке?

— Двадцать серебряных, — твёрдо сказала Марина. — И рецепт ваш. Я могу сварить её прямо сейчас, из ваших же продуктов.

— Дорого, — скривился управляющий. — Очень дорого даже для «Золотого гуся». А какие ещё сладости можете предложить?

— Если дорого, то за двадцать — рецепт сгущёнки, рецепт орешков со сгущёнкой и форма для них. Или для грибочков. А ещё я знаю несколько рецептов нежнейших паштетов, — она сыпала предложениями, как фокусник конфетти из шляпы.

— Паштеты — это хорошо. А что есть из салатов? Гарниров? Удивите меня, и я, возможно, подумаю над вашими условиями.

— Секунду, я так и не помню, — Марина достала из сумки старую потрёпанную тетрадь в коричневой обложке. — Сейчас зачитаю, что могу предложить вашему изысканному ресторану.

— Слушаю, — он придвинулся ближе, и в его глазах вспыхнул неподдельный, жадный интерес.

— Салат «Цезарь» с креветками или цыплёнком; салат «Капрезе»; салат с жареной свёклой, козьим сыром и кедровыми орехами; тёплый салат с телятиной, грибами и трюфельным маслом. Салат из авокадо с креветками и цитрусовой заправкой; салат с утиной грудкой, манго и рукколой. Салат из копчёного угря с яблоком и свекольным пюре; тёплый салат из телячьих язычков с маринованным луком и гречневыми гренками. Салат «Нисуаз» с тунцом и яйцом пашот. Так, салаты всё, теперь гарниры, — Марина быстро листала страницы.

— Некоторые мне знакомы, — задумчиво произнёс ресторатор.

— Картофельное пюре с трюфельным маслом; жюльен из грибов в порционных кокотках; гратен из картофеля; тыквенный суп-пюре с имбирём и сливками. Рис с шафраном и миндалём; пюре из пастернака и груши. Артишоки, фаршированные крабом или грибами; тёплый салат из зелёной стручковой фасоли с миндалём; жареные лисички с луком шалот и тимьяном. Грушевая Мостарда; тыква, запечённая с розмарином и козьим сыром; крем-суп из шампиньонов с трюфельной стружкой; пюре из зелёного горошка с мятой; капуста романеско, запечённая под сырным соусом Морне; жареные грецкие орехи в меду с розмарином; фаршированные финики в беконе; рис с изюмом, фисташками и шафраном.

— Стойте! — наконец, поднял руку Иван Петрович, и лицо его выражало смесь изумления и алчности. — Я понял. Вы обладаете сокровищем. Некоторые блюда мне знакомы, о других я слышу впервые. И вы всё это… сможете приготовить?

— Почти всё, — Марина захлопнула тетрадь, прижимая её к груди. — Я назвала лишь то, что достойно ресторана вашего уровня.

— Я покупаю эту тетрадь, — быстро сказал он. — Тридцать серебряных. Но с условием: вы будете приходить каждый день и обучать моих поваров. Половину — сейчас, половину — по окончании обучения. И ещё: ни слова о нашей сделке, и никогда — слышите? — никогда больше не будете готовить эти блюда. Всё будет заверено у законника.

— Тридцать сейчас и тридцать потом, — твёрдо ответила Марина, поглаживая кожаную обложку.

— Дорогая моя, послушай, моё предложение невероятно щедрое, ты нигде не сможешь продать эту тетрадку дороже, если вообще, кто-то захочет тебя слушать.

— Нет. Продавать бабушкино наследие за тридцать серебряных я не стану.

— Марина, опомнитесь! — в голосе его впервые прозвучали стальные нотки, хотя лицо оставалось добродушным. — Серебро вскружило вам голову! На тридцать серебряных в деревне можно жить года два, не зная забот! Или землю купить, или дело открыть! Подумайте. Вернитесь домой, обдумайте моё предложение и завтра приходите с ответом.

— Хорошо, — кивнула Марина, поднимаясь. — Договорились.

Она вышла, унося с собой восемь серебряных, и твёрдую, хотя и тревожную, надежду выторговать завтра пятьдесят монет взамен шестидесяти.

Едва дверь закрылась, лицо Ивана Петровича исказила гримаса холодной ярости.

— Слышал, Артём? — он повернулся к потайной двери, скрытой за книжным шкафом. — Какая наглая девица! Тридцать серебряных за кота в мешке ей мало! Я хотел по-хорошему… — Он тяжко вздохнул, и в его глазах погасла последняя искра снисхождения. — Пусть сама себя винит. Артём, возьмёшь людей, проследишь за ней, а как будет возвращаться, ограбите её на дороге. К вечеру я хочу видеть эту сумку на своём столе. Уверен, что в ней остальные формы. Даже интересно, из какого она обедневшего рода. Глаз не опускает, разговаривает на равных… — Он замолчал, и в тишине кабинета его следующая фраза прозвучала как приговор: — Сумка должна быть у меня. Любой ценой.

— Слушаюсь, Иван Петрович, — из темноты потайного хода донёсся тихий голос. Тень отделилась от стены и бесшумно растворилась в коридоре.

Апрельское солнце, уже набравшее силу, заливало рыночную площадь мягким, золотистым светом. Воздух был тёплым и подвижным, пахнущим талой землёй, конским навозом, дымком от ближайшей пекарни и едва уловимыми нотами первой зелени, пробивавшейся кое-где из-под заборов. Гул десятков голосов, скрип тележных колёс по подсохшей грязи, блеяние овец из загона и отрывистые выкрики торговцев сливались в оживлённый, весенний гомон. Марина, прижимая к себе скромные покупки — небольшой кулёк с мукой и завёрнутое в грубую бумагу мясо, — пробиралась к краю площади, где стояли телеги и кареты.

Ей нужно было найти извозчика до Пашнино. Мысль о предстоящем вранье Карине вызывала тошнотворный комок в горле, но иного выхода не было. Придётся сказать, что её наняли на подённую работу, мыть полы в лавке или что-то в этом роде. А эти скромные гостинцы, купленные на вырученные деньги, должны были послужить доказательством её «честного» заработка и ненадолго смягчить яростный нрав невестки.

Она подошла к группе извозчиков, расположившихся в ожидании седоков. Большинство из них, пользуясь затишьем, дремали, растянувшись на своих повозках, или лениво перебрасывались редкими словами, грея лица в лучах весеннего солнца. Её внимание привлёк один — щербатый, с лицом, обветренным до цвета старой кожи, и полуприкрытыми, хитрыми глазами. Он сидел на облучке своей простой телеги, лениво пережёвывая соломинку и безучастно наблюдая за суетой.

— Прошу прощения, — робко начала Марина, подходя ближе. — Скажите, а сколько будет стоить по деньгам доехать до деревни Пашнино?

Мужчина медленно, нехотя перевёл на девушку взгляд, оценивающе скользнув по её простому платью и небольшой ноше.

— Вон та, в сиреневом платке, — ленивым движением головы он указал на телегу, у которой возилась дородная женщина, — та как раз мимо Пашнино проедет. Чего ко мне пристала? Впервой, что ли, из города выбираешься? Иди договаривайся с ней.

Сказав это, он с преувеличенным безразличием сплюнул соломинку, развернулся на сиденьи спиной к Марине и уставился куда-то вдаль, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Было ясно, что короткая поездка до соседней деревни не сулила ему выгоды, ради которой стоило бы шевелиться в такой погожий, располагающий к лени полдень.

— Добрый день, — вежливо окликнула Марина, подходя к указанной телеге.

Женщина, к которой она обратилась, оказалась молодой и деловитой. Её лицо, обветренное и краснощёкое, дышало практичностью, а быстрые руки, не знающие устали, перебирали поклажу в телеге, будто выверяя каждый свёрток. На голове у неё был повязан сиреневый платок, из-под которого выбивались пряди тёмных волос.