Мой ответ был быстрым и отрывистым:

— Это противоречит правилам — обсуждать расследование с другими офицерами, сэр.

— А мне плевать! — сказал он. — Расскажи мне, что произошло, расскажи, что планирует расследователь, и немедленно!

Я позволил себе взглянуть на него. Обычно я замечал злобу в глазах Таламиса, но на этот раз я заметил голод. Этот человек был здесь с заданием, и не со своим собственным. Интересно.

— Сэр, — сказал я, — вы сможете ознакомиться со всем этим, когда я официально представлю свой отчет в Юдекс. Но делиться информацией о расследовании сейчас противоречит политике Юдекса.

— Что там произошло, сигнум? — прорычал он.

— Такова политика, сэр, — сказал я. — Я не могу это обсуждать. Это может поставить под угрозу расследование.

— Ты маленький сукин сын, — сказал он. — Если я прошу тебя проинформировать меня о том, что ты делал, тебе, черт возьми, лучше это сделать!

— Но вы мне не командир, сэр, — сказал я стоически. — Больше нет. Апоты командовали мной после моего изменения, но все изменилось, когда меня назначили к иммунису Долабра из иялета Юдекс. Мне разрешено обсуждать сцену смерти только с ней.

Взгляд Таламиса стал холодным и безжизненным.

— Ты думаешь, — сказал он, — что, раз ты попал в такое положение с этой... с этой сумасшедшей, то можешь прятаться от меня. Но позволь мне рассказать тебе историю, Кол.

Он начал ходить вокруг меня кругами. Это напомнило мне волка, поджидающего белку на дереве.

— Студент приезжает в Даретану чтобы стать сублимом, — сказал он. — И все же, несмотря на то что он платит за суффозии и получает их, этот студент остается ужасно, невероятно глупым. Читает медленно, пишет совсем плохо. Пытается вступить во все иялеты — Легион, Инженерный, Апотекальный, Казначейский — но проваливает все экзамены, причем проваливает их с треском. Как будто ребенок сдавал за него тесты. Вскоре всем становится очевидно, что он самый тупоголовый из всех, кого когда-либо оценивали, и, возможно, самый тупой гребаный болван во всем кантоне.

Кровь у меня забурлила в жилах. Как было бы чудесно вонзить нож в один из маленьких прищуренных глаз Таламиса.

— Но затем, — сказал Таламис, — Сенат назначает в Даретану расследователя Юдекса. И она просит нанять запечатлителя. Это специальная должность, для выполнения которой требуется необычайно талантливый сублим. И вдруг, откуда ни возьмись, выплывает лебедем этот юный сублим и получает высшие баллы по Юдекс-тесту. Совершенно феноменальные результаты — настолько, что он сдает еще один Юдекс-тест, просто чтобы убедиться, что это реально. И снова он получает высшие оценки. И вот, эта расследователь выбирает его. Я бы сказал, что это замечательно... но это неправильное слово, не так ли? Я думаю, что лучший вариант — невероятно. Или даже невозможно.

Я сосредоточился на своем дыхании, на своей позе, на чем угодно, только не на лице передо мной.

— Я выясню, как ты сжульничал, Кол, — сказал Таламис. — И когда это произойдет, твое пребывание здесь станет бесполезнее, чем у забитой свиньи. И все твои распределения, а также любые земли, которые ты мог бы получить в награду по окончании срока твоей службы, пропадут. Но прежде, чем ты уйдешь, я прикажу выпороть тебя — еще раз — просто за то, что ты тратишь мое время впустую. Это ясно?

Я ничего не сказал.

— Это ясно, сигнум?

— Я понимаю, сэр, — неохотно сказал я.

Он отступил назад.

— Но, может быть, мне не придется ждать так долго, сигнум, — сказал он. — Может быть, ты так разозлишь Хаза, что они найдут способ расторгнуть твое ученичество.

Он ушел. Я стоял на темной улице, по-прежнему вытянувшись по стойке смирно. Я чувствовал, как кровь стучит у меня в ушах, а дыхание обжигает ноздри. Я смотрел вслед уходящему Таламису, жалея, что не его, а Бласа разорвали на куски те деревья.

И все же я помнил голод в его глазах и его очень конкретные вопросы.

Внезапно у меня возникло ощущение, что капитан Таламис работает на Хаза. Это показалось мне ценным.

И все же я спросил себя — сколько еще офицеров были друзьями Хаза? Во что именно я вляпался сегодня утром? И что знала Ана?

Я полагал, что выясню это завтра. Я повернулся и прошмыгнул в постель.

| | |

На СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО я привел своих трех неохотных свидетелей в дом Аны, на моем поясе слева болтался тренировочный меч, а справа позвякивали узы запечатлителя. Меч было неудобно носить, так как лезвие было сделано из свинца и дерева для придания прочности, поэтому он был намного тяжелее обычного меча. Геннадиос двигалась медленнее всех троих, высоко задрав раскрашенный нос. Возможно, это было сделано в знак протеста, но она также носила деревянные сандалии на платформе, которые ассоциировались со служанками высшей знати и заставляли ее шаркать по грязным улицам. За ней следовала Эфинас, старшая служанка, а затем Уксос, садовник. Оба они казались совершенно перепуганными.

После того, что показалось нам чертовски трудным днем ходьбы, мы добрались до крыльца Аны. «Мне нужно убедиться, что ни у кого из вас нет оружия», — сказал я им.

Маленькие блестящие глазки Геннадиос расширились.

— Ты не посмеешь, — сказала она, — и пальцем меня тронуть. Или моих людей.

— Я прикоснусь к вам только через одежду, мэм, — сказал я.

— Никогда! — сказала она.

— Я должен, — сказал я. — Это мой долг. — Я хотел сказать ей, что мне это, конечно, не доставило бы никакого удовольствия, но в тот момент это показалось мне недипломатичным.

Она сердито задышала, затем сказала:

— Я поплотнее закутаюсь в свою одежду, и Эфинас сделает то же самое. Тогда ты увидишь, что у нас нет при себе клинков. Конечно, Уксос может поступать, как ему заблагорассудится.

Эфинас и Геннадиос так и поступили, плотно прижав одежду к телу, пока я осматривал их, краснея, потому что находил это более унизительным, чем просто обыскивать их. Затем я прочистил горло и обыскал Уксоса, проверив его талию и леггинсы. Ничего.

— Доволен? — спросила Геннадиос.

Я проигнорировал ее и постучал в дверь Аны. Услышав короткое «Войдите!», я открыл дверь.

Ана сделала перестановку. Все книги и проекты были убраны из комнаты для встреч. Вместо этого она поставила небольшой письменный стол и сидела за ним на своем коротком мягком стуле, ожидая нас, с повязкой на глазах.

Она улыбнулась, когда мы вошли.

— Доброе утро. Я расследователь Долабра. Пожалуйста, присаживайтесь.

Она жестом указала перед собой. Свидетелей ждали два стула и стопка книг в качестве третьего места.

Трое слуг уставились на нее. Я занял позицию позади Аны, держа руку на тренировочном мече. Казалось маловероятным, что эти встревоженные люди что-то предпримут, но Ана сказала мне быть готовым, и я был готов.

— Извините, — сказала Геннадиос. — Но... расследователь слепа?

— Только иногда, мадам Геннадиос, — сказала Ана. — Я обнаружила, что ослабление одного или нескольких чувств часто значительно облегчает восприятие информации и размышление. Пожалуйста, садитесь.

Они так и сделали, причем Уксос сел на стопку книг.

— Спасибо, что присоединились ко мне сегодня утром, — сказала Ана. — Я знаю, что это необычно, но, с другой стороны, это необычные обстоятельства. Человек мертв, убит самым необычным образом. У меня есть несколько вопросов к каждому из вас, которые, как я подумала, лучше задать напрямую.

Геннадиос приняла ту же чертову позу, что и дома: колени вместе под углом, все ее тело повернуто в сторону, как будто на Ану не стоило смотреть. Я был удивлен, увидев, как она обращается с офицером иялета, но потом вспомнил, что Ана говорила о джентри: Такие люди не обязательно чувствуют, что они должны постоянно соблюдать все наши законы.