– Теперь Носитель обращается к Карм, – сказал он.

– Что я должна сказать?

– То, что придет тебе в голову.

Йим некоторое время смотрела на темную фигуру в клубящемся пламени, прежде чем заговорить.

– Его звали Гатт. Он был Сарфом. Он пытался убить меня. Это все, что я о нем знаю. Я надеюсь, что ты проявишь к нему милосердие, потому что... – Йим сделала долгую паузу, собираясь с мыслями. – Потому что он, вероятно, не мог видеть, как совершаются поступки. Руководствуется ли он твоей волей? Тебе виднее, но я думаю, что ему было не так легко. Бывает трудно определить правильный путь. Очень трудно. Я знаю, ибо в этом я похожа на Гатта. Поэтому прошу тебя, прояви к нему милосердие, если он ошибся, как я надеюсь, что ты проявишь милосердие ко мне.

Хонус посмотрел на Йим, желая возразить ей и сказать, что она не похожа на Гатта. Но, увидев, как по ее щекам текут слезы, он понял, что ее слова прозвучали искренне, и придержал язык.

***

Наступила ночь, когда Дайджен, пошатываясь, вышел из подземной камеры. Капюшон скрывал его лицо от посторонних глаз, когда он спешил покинуть храм. Поэтому никто из священников не заметил его отрешенного лица и не стал гадать, чем оно вызвано. Некоторое время Дайжен бродил по темным улицам, почти не осознавая, где находится. Он чувствовал себя моряком, выброшенным на берег бушующим штормом, но вместо ветра и волн потусторонние силы били его, пока он укрывался в кольце крови. Казалось, что это испытание может закончиться только его гибелью, но каким-то образом он выжил. Нечто боролось со своим хозяином в темной комнате, и этот поединок едва не лишил Дайджена рассудка. Невидимые силы были настолько мощными, что воздействовали на его разум, как физические удары. Каждое нападение с той или иной стороны было агонией, хлопаньем всепроникающей боли, от которой он терял сознание и его тошнило.

Когда схватка наконец утихла, Дайджен почувствовал глубокое беспокойство. Он всегда считал Пожирателя всемогущим – неизбежным властелином мира. Однако в этой темной комнате он только что ощутил, что власть его хозяина поставлена под сомнение. После резни в храме Карм он не верил, что такое возможно. Для него Карм была божеством для слабаков, дарующим лишь бесполезные дары. Никто из ее последователей не мог обмануть смерть, колдовать или воспламенять разум людей. Однако какая-то сила помешала его хозяину, и Дайджен был уверен, что это богиня.

Размышляя о важности произошедшего, Дайжен задался вопросом, так ли уж бессилен Карм, как он предполагал. Возможно, богиня просто выжидала время и скрывала свою силу до подходящего момента, чтобы нанести удар. Эта Йим – не просто раздражитель, подумал он. Она должна как-то угрожать моему хозяину. Дайджен не мог представить, как смертный может это сделать, но в своем выводе не сомневался. Это делало уничтожение Йим еще более неотложным.

Дайджен переключил свои мысли на эту тему. В этой комнате он узнал мало полезного, ибо все наставления, которые давал ему хозяин, были неясны и затуманены. Ненависть Пожирателя к Йим была ярко выражена, но представление о ее местонахождении сводилось к беспорядочным фрагментам. Дайджен вспомнил горы, видневшиеся сквозь ночной туман. Он решил, что они находятся в Аверене, поскольку именно туда направлялась Йим. Другие образы, возникавшие в его сознании, растворялись так же быстро, как дым на ветру. Одна сцена возникала и исчезала с такой частотой, что ее кусочки застряли в памяти Дайджена. Горы. Здания. Он подумал, что одно здание могло быть обнесено стеной. Другие строения были меньше и располагались вокруг него. А рядом лежало что-то большое и яркое – возможно, озеро. Дайжен решил, что эта сцена указывает либо на место, где скрывается Йим, либо на цель ее путешествия.

Это было не так уж много, но это было все, что у него было. Дайджен направился к тавернам в квартале Аверен. По дороге он придумывал свою историю. Это будет видение, дар богини. Он перескажет разрозненные образы, которые видел, и скажет, что они намекают на то, где он может найти своего давно потерянного ребенка. Дочь по имени Йим. Набравшись терпения, я найду того, кто узнает место, которое я ищу. Дайджен уже представлял себя в седле нового коня и скачущим вперед, чтобы вернуть расположение своего хозяина.

После погребальной церемонии Cарфа было принято пировать, чтобы отметить его подвиги. Хонус считал, что жареный фазан – это форма, но не суть этого обычая. Он чувствовал, что праздновать нечего, и не мог заставить себя простить Гатта, даже если бы это сделала Йим. Он знал, что это его вина, но это знание не поколебало его сердце. Хонус только клевал еду, его аппетит был испорчен недовольством. Неприязнь к Гатту не была его источником. В то утро он чувствовал себя благословенным, и это благословение было отнято.

Хонус был зол, но не знал, куда направить свой гнев. Уж точно не на Йим. Она смотрела на него с такой любовью и печалью, что было больно смотреть в ее глаза. Она, так ловко обманувшая его, стала неспособна скрывать свои чувства. Они были очень сильными, и Йим казался измученным ими. Каждый раз, когда она смотрела на его лицо, она вела себя как птица, крадущая еду у кошки – осторожно и нерешительно, но при этом движимая нуждой. Ее очевидные мучения были одновременно и жалкими, и восхитительными. Хонус задумался, чем бы он мог смягчить ее страдания, но сомневался, что это возможно.

Неужели Карм так поступил с ней? Это какое-то испытание? И кого испытывают? Йим или меня? Хонус верил, что Карм – богиня сострадания, но подвергать ее такому испытанию казалось жестоким. Но когда Карм хоть раз сглаживала мой путь? Хонус вспомнил, как его забрали у родителей, как его жестко обучали, как больно было втыкать иглу в татуировку, как он прошел тяжелый путь с Теодусом, как ужасно погиб его любимый Носитель... И вот теперь это! Тем не менее, Хонус не мог гневаться на богиню. Она была колодцем святости, той самой святости, которая привлекла его к Йим.

Хонус задумался, стоит ли ему злиться на себя. Если он заставил Йим полюбить его, то он же стал причиной ее мучений. Ему было больно думать об этом, но чем больше он размышлял над этой мыслью, тем вернее она казалась. Но если Йим стала жертвой его любви, то и он тоже. Несмотря на себя, Хонус потянулся, чтобы взять Йим за руку, жирную от поедания фазана. Она не отдернулась.

– Прости меня, Йим.

– Не за что просить прощения, – ответила она.

– Так говорит тот, кто простил своего убийцу.

– Он не был моим убийцей. Он не убивал меня. – Йим сжала руку Хонуса. – Благодаря тебе.

– И все же я сожалею о боли, которую приносит тебе любовь.

– Эта боль – дар Карм, – ответила Йим, в ее голосе прозвучала ирония. – Большинство ее даров сопровождаются болью. Ты и сам это знаешь. Я много раз видела, как ты входишь в транс и возвращаешься, пораженный чужим забытым горем. И все же ты продолжаешь это делать.

– Я погружаюсь в транс, чтобы искать счастливые воспоминания, а не горестные.

– Значит, ты терпишь горькое ради сладкого. – Йим улыбнулся. – Твои прикосновения радуют меня, хотя и будоражат мою тоску.

Хонус вздохнул и отпустил руку Йим.

– Хонус, я научусь жить с этим. Я должна.

***

В Западном Пределе горящая деревня освещала ночь. Крестьянские солдаты закончили свою бойню и ушли, оставив Железную гвардию грабить и жечь. Надев шлем и нагрудник мертвеца, Хендрик сел у костра и уставился на свою руку. В лагере было многолюдно, и темнота была наполнена звуками людей, доведенных до крайности. Одни плакали от боли, другие смеялись с неистовством, граничащим с истерикой. Несколько человек, все еще охваченных боевым безумием, бессвязно ругались и ревели. Где-то закричала женщина. Но Хендрик отгораживался от этого шума, полностью поглощенный головоломкой на конце запястья.