Стимсон и генерал Лесли Гровс впервые подробно рассказали Трумэну о Манхэттенском проекте всего за дюжину недель до этого, 25 апреля. «В течение четырех месяцев мы, по всей вероятности, завершим создание самого страшного оружия, когда-либо известного в истории человечества, — читал Стимсон из тщательно подготовленного меморандума, — одна бомба которого может уничтожить целый город». Беседа продолжалась всего сорок пять минут. Ни один из трех мужчин не выразил сомнений в том, что бомбу следует применить, как только она будет готова.

В последующие недели различные группы вашингтонских политиков и ученых-атомщиков обсуждали последствия неминуемого успеха Манхэттенского проекта. Учитывая судьбоносные последствия бомбы и все последующие споры о её использовании, поразительно, как мало из этих людей, и практически никто из внутреннего круга принятия решений, всерьез не рассматривал возможность отказа от бомбы.

Сидя среди яркой листвы осеннего Гайд-парка, Рузвельт и Черчилль 19 сентября 1944 года договорились, что новое атомное оружие, если оно будет доступно вовремя, «возможно, после зрелого рассмотрения будет использовано против японцев, которых следует предупредить, что эта бомбардировка будет повторяться до тех пор, пока они не капитулируют». (В том же соглашении Черчилль и Рузвельт приняли меры, чтобы сохранить Манхэттенский проект в тайне от своего советского союзника. Не должно быть «никакой утечки информации», — приказали они, — «особенно русским»). Но задумчивое настроение той далёкой осени уже давно уступило место бешеному темпу последней весны войны. На фоне нарастающего шума по поводу прекращения кровопролития и в хаотических обстоятельствах внезапного восхождения Трумэна на пост президента «зрелые размышления» оказались химерическими. У истории был свой собственный импульс, и она не терпела промедления.[1318]

1 мая Стимсон назначил Временный комитет из восьми гражданских чиновников, дополненный Научной комиссией из четырех человек, чтобы проконсультировать его по поводу бомбы. Хотя позднее Стимсон описал Временный комитет как «тщательно рассмотревший такие альтернативы, как подробное предварительное предупреждение или демонстрация в каком-нибудь необитаемом районе», на самом деле комитет не сделал ничего подобного за время своей короткой работы. В той степени, которую последующие поколения сочтут примечательной, наступление ядерной эры было встречено без особых фанфар и ещё менее официальных обсуждений. События были в седле, и они ехали верхом на людях.[1319] Примечательно, что Трумэн поначалу не назначил своего личного представителя во Временном комитете, и в итоге эта должность более или менее по умолчанию досталась Джеймсу Ф. Бирнсу, который вскоре стал государственным секретарем. Ещё более показательно, что в поручении Стимсона комитету главным образом требовался совет относительно послевоенного контроля над ядерным оружием, и в этой связи о том, как, но не о том, следует ли применять бомбу против Японии. «Казалось, это был предрешенный вывод, — писал позже один из членов Научной группы, — что бомба будет применена». Лишь кратко и неофициально, во время обеденного перерыва в столовой Пентагона на встрече 31 мая, несколько членов Временного комитета обсудили «какую-нибудь поразительную, но безвредную демонстрацию силы бомбы, прежде чем использовать её таким образом, чтобы это привело к большим человеческим жертвам». Как это описывают официальные историки:

Вот вам и «тщательное рассмотрение» Стимсона. На следующий день Временный комитет представил свою официальную рекомендацию: «чтобы бомба была применена против Японии как можно скорее; чтобы она была применена на военном заводе, окруженном домами рабочих; и чтобы она была применена без предварительного предупреждения».[1320]

Некоторые ученые, работавшие над Манхэттенским проектом, особенно в Чикаго, попытались вновь поднять вопрос о демонстрации 12 июня. Они представили заместителю Стимсона, Джорджу Л. Харрисону, документ, автором которого был в основном Лео Сцилард, но названный по имени физика-эмигранта Джеймса Франка. Харрисон передал отчет Франка в Научную группу. Трумэн его так и не увидел. Через четыре дня ученые группы сообщили, что «мы не можем предложить никакой технической демонстрации, способной положить конец войне; мы не видим приемлемой альтернативы прямому военному использованию».[1321]

Это, по сути, решило вопрос. «Решение» о применении бомбы можно было бы лучше описать как серию решений не нарушать динамику процесса, который к весне 1945 года длился уже более трех лет и стремительно приближался к своей практически неизбежной кульминации. В глубоком смысле решимость применить бомбу в кратчайшие сроки была заложена в первоначальном решении создать её с максимально возможной скоростью. «Пусть не будет никакой ошибки», — писал позднее Трумэн. «Я рассматривал бомбу как военное оружие и никогда не сомневался, что она должна быть использована». Уинстон Черчилль выразился следующим образом: «Исторический факт остается фактом, и о нём следует судить в последующее время, что решение о том, применять или не применять атомную бомбу для принуждения Японии к капитуляции, никогда даже не было вопросом. За нашим столом царило единодушное, автоматическое, беспрекословное согласие; я никогда не слышал ни малейшего намека на то, что мы должны поступить иначе».[1322]

Когда Трумэн готовился к отъезду на Потсдамскую конференцию, оставались нерешенными два вопроса: что, если что, говорить русским об атомном проекте, и следует ли вносить какие-либо изменения в формулу безоговорочной капитуляции в отношении Японии. На последний вопрос многие американские политики давали утвердительный ответ. Лихи и Макклой рекомендовали это на судьбоносной встрече в Белом доме 18 июня. Бывший посол в Японии Джозеф Грю также убеждал Трумэна дать японцам гарантии относительно будущего императора. Стимсон был близок к аналогичной рекомендации. Он подвел итог своим размышлениям в подробном меморандуме, направленном Трумэну 2 июля. Вопреки распространенному заблуждению, Стимсон утверждал: «Я считаю, что Япония восприимчива к разуму… Япония не является нацией, состоящей полностью из безумных фанатиков с менталитетом, полностью отличным от нашего». Шок от атомной атаки, рассуждал Стимсон, «послужит убедительным доказательством нашей силы уничтожить империю», что позволит «либеральным лидерам» в Японии одержать победу над милитаристами и предложить мир. Таким образом, новое ядерное оружие предложило Трумэну возможную альтернативу страшному вторжению, которое столкнулось бы с «последней обороной, подобной той, что была предпринята на Иводзиме и Окинаве». А чтобы максимально увеличить вероятность того, что шок от взрыва бомбы может побудить японцев к капитуляции, Стимсон рекомендовал «добавить [к условиям мира], что мы не исключаем конституционной монархии при нынешней династии». Такая гарантия могла бы поставить под угрозу принцип безоговорочной капитуляции, но «существенно увеличила бы шансы на принятие». Глядя на форму послевоенного мира, Стимсон также отменил решение Гровса и вычеркнул древнюю столицу Киото, святыню японского искусства и культуры, из списка предполагаемых целей. «Горечь, которую вызовет такой необдуманный поступок, может сделать невозможным в течение долгого послевоенного периода примирить японцев с нами в этом районе, а не с русскими», — объяснил Стимсон. Четыре других города — Кокура, Ниигата, Хиросима и Нагасаки — остались в списке.[1323]