Все эти экстравагантно доступные кредиты сами по себе не были причиной бума, так же как топливо само по себе не создает огонь. Для горения в финансовом мире, как и в физическом, требуется не только топливо, но и кислород, и зажигание. Ни одному наблюдателю не удалось точно определить искру, из которой разгорелся пожар, охвативший и в конце концов поглотивший рынки ценных бумаг в 1928 и 1929 годах. Однако очевидно, что кислород для его поддержания был связан не только со сложными рыночными механизмами и техническими приёмами трейдеров, но и с простой атмосферой — в частности, с настроением спекулятивных ожиданий, которое витало в воздухе и вызывало фантазии о легком богатстве, превосходящем мечты скупости.
Многие возлагают вину на бездействующую Федеральную резервную систему за неспособность ужесточить кредитование по мере распространения спекулятивного пожара, но хотя можно утверждать, что политика легких денег 1927 года помогла разжечь пламя, факт остается фактом: к концу 1928 года оно, вероятно, уже не поддавалось контролю с помощью ортодоксальных финансовых мер. Федеральный резервный совет обоснованно не решался повысить ставку редисконтирования, опасаясь наказать неспекулятивных бизнес-заемщиков. Когда в конце лета 1929 года он все же установил ставку редисконтирования на уровне 6 процентов, проценты по кредитам до востребования составляли почти 20 процентов — спред, который ФРС не смогла бы преодолеть без катастрофического ущерба для законных заемщиков. Кроме того, ФРС досрочно исчерпала свои и без того скудные возможности по привлечению средств путем продажи государственных ценных бумаг на открытом рынке. К концу 1928 года объем таких ценных бумаг в системе едва превышал 200 миллионов долларов — ничтожные суммы по сравнению с почти 8 миллиардами долларов кредитов до востребования, находившихся на тот момент в обращении. По обычным меркам, кредит после 1928 года был очень ограничен. В основе зла, которое вскоре постигло Уолл-стрит, лежали не деньги, а люди — мужчины и женщины, чья жажда быстрой наживы отбросила все ограничения финансового благоразумия и даже здравого смысла.
Первые сигналы бедствия прозвучали в сентябре 1929 года, когда цены на акции неожиданно упали, но быстро восстановились. Затем в среду, 23 октября, началась лавина ликвидаций. Огромный объем акций, превышающий шесть миллионов штук, перешел из рук в руки, уничтожив бумажные ценности на сумму около 4 миллиардов долларов. Телеграфный тикер, передававший информацию о сделках трейдерам по всей стране, отставал почти на два часа.
В этой атмосфере тревоги и неопределенности рынок открылся в «чёрный четверг», 24 октября, лавиной ордеров на продажу. Было продано рекордное количество акций — 12 894 650. К полудню потери составили около 9 миллиардов долларов. Тикер сработал с четырехчасовым опозданием. Но когда в 7:08 вечера отстучала последняя сделка дня, оказалось, что небольшое восстановление цен позволило сдержать потери сессии до трети от уровня предыдущего дня.
Если четверг был чёрным, то что можно сказать о следующем вторнике, 29 октября, когда было куплено и продано 16 410 000 акций — рекорд, продержавшийся тридцать девять лет? «Чёрный вторник» накрыл Уолл-стрит плащом мрака. Трейдеры потеряли всякую надежду на то, что страшное потрясение можно как-то предотвратить. Ещё две ужасные недели цены на акции продолжали свободно падать в те же небесные пустоты, через которые они недавно так чудесно поднимались. Теперь открылась суровая правда о том, что леверидж работает в двух направлениях. Умножение стоимости, которое стало возможным при маржинальной покупке на растущем рынке, действовало с беспристрастной и страшной симметрией, когда стоимость падала. Пропасть даже на несколько пунктов в цене акции заставляла требовать возврата маржинальных кредитов. Заемщику приходилось вносить дополнительные средства или соглашаться на принудительную продажу ценных бумаг. Миллионы таких продаж, происходивших одновременно, выбили пол из-под ног многих акций. Безжалостное падение продолжалось в течение трех недель после «чёрного вторника». К середине ноября испарилось около 26 миллиардов долларов — примерно треть стоимости акций, зафиксированной в сентябре.[60]
Вокруг этих драматических событий осени 1929 года сложилось множество мифов. Пожалуй, самым устойчивым заблуждением является представление о том, что крах стал причиной Великой депрессии, продолжавшейся на протяжении всего десятилетия 1930-х годов. Этот сценарий, несомненно, обязан своей долговечностью интуитивному правдоподобию и удобному соответствию канонам повествования, которые требуют, чтобы исторические рассказы имели узнаваемые начало, середину и конец и объясняли события в терминах идентифицируемых истоков, развития и разрешения. Эти условности успокаивают; они делают понятными и, следовательно, терпимыми даже самые страшные человеческие переживания. Рассказчик и шаман иногда удовлетворяют одни и те же психические потребности.
Однако неприятная правда заключается в том, что самые ответственные исследователи событий 1929 года не смогли продемонстрировать ощутимую причинно-следственную связь между крахом и депрессией. Никто не возлагает на биржевой крах исключительную ответственность за то, что за ним последовало; большинство отрицает его первенство среди многочисленных и запутанных причин десятилетнего экономического спада; некоторые утверждают, что он не сыграл практически никакой роли. Один из авторитетов прямо и резко заявляет, что «с помощью эмпирических данных никогда не была доказана причинно-следственная связь между событиями конца октября 1929 года и Великой депрессией».[61]
Конечно, современники придерживались именно такой точки зрения сразу после краха, когда 1929 год уступил место 1930-му. Иначе и быть не могло, ведь на самом деле никакой явной депрессии, «Великой» или иной, объяснять было нельзя. Позднее некоторые авторы высмеивали Герберта Гувера за то, что 25 октября 1929 года он заявил, что «основной бизнес страны, то есть производство и распределение товаров, находится на здоровой и процветающей основе».[62] Однако в ретроспективе это заявление кажется разумно и ответственно точным. Конечно, к середине лета 1929 года можно было обнаружить замедление деловой активности, но пока не было причин считать его чем-то большим, чем обычным спадом в деловом цикле.
Что было явно ненормальным, так это взрывной рост цен на акции почти в два раза с 1928 года. Гувер давно предостерегал от спекулятивных излишеств и теперь мог с полным основанием рассматривать крах как давно предсказанную коррекцию, которая наконец очистит экономическую систему от нездоровых токсинов. В этом мнении у него была многочисленная компания, в том числе и выдающаяся. Джон Мейнард Кейнс писал из Англии, что «чёрный четверг» был здоровым событием, которое перенаправит средства со спекулятивных на продуктивные цели. Уважаемый финансовый писатель «Нью-Йорк Таймс» Александр Дана Нойес назвал крах «реакцией на оргию безрассудных спекуляций» и повторил оценку Гувера, добавив, что «подобных эксцессов торговля и промышленность ещё не практиковали». Американская экономическая ассоциация в декабре 1929 года предсказала восстановление экономики к июню 1930 года. В начале 1930 года газета New York Times косвенно указала на современную оценку значимости краха, заявив, что самой важной новостью 1929 года была экспедиция адмирала Берда на Южный полюс.[63]
Поведение самих финансовых рынков подтвердило эти настроения в течение нескольких недель после краха. К апрелю 1930 года цены на акции восстановили около 20% потерь предыдущей осени. Средний показатель промышленных акций по версии New York Times находился примерно на том же уровне, что и в начале 1929 года, что было примерно вдвое выше уровня 1926 года. В отличие от предыдущих паник на Уолл-стрит, эта пока не привела к краху ни одной крупной компании или банка. По мере того как последние мгновения 1929 года ускользали, великий крах можно было с полным основанием рассматривать как событие неординарное, но, вероятно, странное. Для многих отдельных держателей акций крах, несомненно, стал бедствием, но это бедствие не было депрессией. Пока нет. Ещё одна басня, дошедшая до нас из той бурной осени — во многом благодаря огромной популярности ностальгического очерка Фредерика Льюиса Аллена «Только вчера», написанного в 1931 году, — рассказывает о легионах ушлых мелких держателей акций, опьяненных мечтами о бредовом десятилетии, которые внезапно были уничтожены крахом и массово погрузились во мрак депрессии.[64] Эта привычная картина тоже сильно искажена. Аллен, вероятно, опирался на оценку, сделанную Нью-Йоркской фондовой биржей в 1929 году, согласно которой около двадцати миллионов американцев владели акциями. Позже выяснилось, что эта цифра сильно преувеличена. Главный актуарий Министерства финансов подсчитал, что в 1928 году ценными бумагами владели только три миллиона американцев — менее 2,5 процента населения, а брокерские фирмы сообщили о значительно меньшем количестве клиентов — 1 548 707 человек в 1929 году.[65]
