– А, Виржиния, Нэйт! – махнул рукою Эллис, ничуть не удивившись нашему появлению. – А мы вас как раз дожидались. Видите ли, рассказ слегка затянулся, потом мы немного поспорили, обсудили кое-какие версии, а когда я вспомнил о времени, то вам уже, наверное, подавали десерт. Я до сладкого не охотник, так что решил дождаться вас здесь. Вы не догадались принести что-нибудь съедобное, чтобы я ночью не разграблял кухню? Ну, и Лайзо тоже разумеется.

– Я принес пирог с мясом, – ответил доктор, прежде чем я успела возмутиться: графине – и заботиться о пропитании для собственного слуги и для детектива! – Был ещё другой, с зеленью и с сыром, но ты вроде бы не любишь такое.

– Ну, можно было бы Лайзо скормить, – пожал плечами Эллис и, улыбаясь, протянул руки к пирогу. – Давай сюда. Лайзо, не возражаешь, если сначала я поем? Этот пирог не разломаешь, крошится…

– Ешь тогда уж весь, – усмехнулся Лайзо, и белые зубы влажно блеснули в полумраке. – Меня-то в таборе угостили. Влади, главный у них, человек хороший. Принял меня ласково, хоть я и не из кочевых… – сделал он многозначительную паузу. – А может, Нана подсказала, как обойтись со мною, когда своего разглядела.

– А кто такая эта Нана? – Доктор, нисколько не сомневаясь, уселся прямо на траву.

Я замерла в нерешительности. Юбку было жалко. Эллис вздохнул, а потом подвинулся, пуская меня на край своего пиджака. Поколебавшись недолго между перспективами нарушить немного этикет или единственной стоять стоймя, как маяк на берегу, я присела рядом с детективом. Правда, теперь приходилось смотреть на Лайзо снизу вверх. Зато бок мне грела тёплая спина Эллиса, и рядом с ним любая, даже самая абсурдная ситуация переставала быть неловкой.

– Нана? Шувани она, ведьма, – небрежно качнул ногою Лайзо. – Так вот, угостили меня на славу, да и рассказали немало любопытного.

– Излагай, – милостиво разрешил Эллис, дожевывая корочку от пирога. И когда успел с ним расправиться? – То же самое, о чем ты говорил последние часа полтора, но кратко. Описания красоток из табора можешь опустить. – Эллис бросил на меня странный взгляд. – Как и свои домыслы.

– Табор в здешних местах с самой осени стоит, – неторопливо начал Лайзо. – Беда всю зиму вокруг ходила, а на излёте в двери постучалась. К весне ближе Янко пропал, слепец. Он пел знатно, его в таборе любили. До сих пор себе Нана простить не может, что не уследила. Ушел на реку, прогуляться, да и сгинул – вместе со своим псом. Искали-искали, но так и не нашли, решили, что утонул. А в самом начале лета, когда поля зацвели и табор с места сниматься стал, пропала Шанита. Тут уж все не на шутку взволновались. Шанита ведь за себя постоять могла. Она, бывало, по ярмаркам ходила, гадала… Руки у неё были ловкие, – добавил Лайзо таким голосом, что сразу стало ясно – Шанита этими руками творила вещи не совсем законные. – Однако же сгинула. Влади, Нана и мать Шаниты ходили в деревню, пытались выспрашивать, не видал ли кто девушку. Так Уолш с доктором на них людей натравили вместо помощи! Еле ноги унесли. Всем табором искали Шаниту, но без толку. Потом уже, когда через месяц она не вернулась – оплакали по нашему обычаю. А там уже и ярмарка в Бромли на носу была, решили до конца лета подождать, а потом откочевать дальше от этого злого места. Вот такие дела, – подытожил он.

Повисло молчание. Большой ночной мотылёк, прилетевший неведомо откуда, бился в мутное фонарное стекло, рискуя опалить крылья. Мне было жутко смотреть на это, и я отвернулась. Но покоя не было даже в небе. Густо-фиолетовое на западе, иссиня-чёрное на востоке… Тревожное, тёмное, злое.

– И что же станешь теперь делать? – негромко спросил Эллиса Брэдфорд, разбивая хрустально хрупкую тишину.

– Как что? – неприятно улыбнулся детектив. – Выписывать обученных собак из Бромли. Пусть вышлют хотя бы трёх. Будем искать старые трупы… Вдруг нам повезёт. Как вы думаете, Виржиния?

Я вообще никогда не думала, что найти старый труп – это везение, но заставила себя кивнуть:

– Непременно повезёт.

– Вот и славно, – подытожил Эллис и встрепенулся: – Кстати, Нэйт, что там с анализом крови? Утром результатов не было, а сейчас?

– Почему же, были, но приблизительные, – сдержанно возразил Брэдфорд. – Я провёл дополнительные анализы крови, тканей, мозга и содержимого желудка, и теперь могу сказать со всей уверенностью, что Бесси Доусон во время так называемой операции находилась под воздействием морфия. Раствор был введён внутривенно. Вероятно, жертву сначала оглушили ударом по голове – об этом свидетельствует гематома, и только потом сделали инъекцию морфия. В деревне наркотик достать невозможно, на это жаловался доктор Максвелл. – Брэдфорд размял травинку пальцами и рассеянно вдохнул терпкий запах. – Приходится ездить в Бромли или в один из пригородов – Найтскраун или Вуден.

Эллису эта новость понравилась необычайно.

– Значит, морфий? Приятно слышать. После того, как герцога Горинга обманутая служанка пыталась отравить морфием, Парламент обязал аптеки вести учет покупателей, которые берут значительные дозы этого наркотика или приходят за ним постоянно. Надо потом съездить в Найтскраун и Вуден, проверить записи за последние пару лет. В Бромли-то проверять – дело гиблое, там аптек как грязи. Кстати, а Максвеллу-то морфий зачем? Для обезболивания на операциях вроде используют хлороформ.

– Я поинтересуюсь у него, – пообещал Брэдфорд.

На этом разговор был окончен. Доктор любезно проводил меня до особняка, а Лайзо с Эллисом задержались ненадолго в саду. Я же, вернувшись в свои комнаты, не сразу легла спать, а сперва написала несколько писем – мистеру Уоткинсу, миссис О’Бёрн, а еще – Кэтлин Хэмбл: обращаться к самому баронету у меня не было ни малейшего желания. С Пауэллами мы уже давно договорились о встрече на этой неделе, а в остальных случаях требовалось лишь уточнить дату, что я и сделала. И, придирчиво просмотрев свое расписание, нахмурилась. Получалось, что мне придется выезжать из поместья каждые два дня. Утомительно, если учесть, что Лайзо по просьбе Эллиса занят в расследовании, и на автомобиль рассчитывать нельзя.

Значит, снова лошади. Как же я не люблю верховую езду!

 Осень. Бромли тонет в ледяных туманах. Промозглая сырость сочится изо всех щелей, и от неё одеяла делаются влажными и тяжёлыми. Единственное спасение от холода – камин. В самой маленькой гостиной особняка на Спэрроу-плэйс, в Семейной, как зовут её слуги, всегда тепло и приятно пахнет. Иногда – подогретым хлебом и кофе, иногда – специями и дымом.

А сегодня – горячим шоколадом. Котелок подвешен высоко, и рыжий огонь до него не достает; тягучий напиток не булькает, закипая, а томится на сильном жару.

– Замёерзла?

Леди Милдред – в плотном, жёстком платье из багряной шерсти, которое весит, кажется, как целая карета. Ворот его глухой, а юбки старомодно длинны. На плечо падает одна-единственная прядь, выбившаяся из гладкой «анцианской раковины» на затылке. На правой руке у бабушки скромно поблескивает кольцо – роза из чернёного серебра.

Зябко переступаю с ноги на ногу. Детское домашнее платье мне, взрослой женщине, коротко и узко.

– Да. Можно? – киваю на котелок с шоколадом.

Ковш медный, а ручка у него из красного дерева, как у моей любимой турки в «Старом гнезде». Чашка – фарфоровая, тонкая, белая; снаружи она расписана голубым и золотым. Шоколад не льётся из ковша – тягуче перетекает бархатно-коричневым языком. 

На вкус – горьковато-пряный. Милдред любит добавлять в напитки перец и мускатный орех. Но сейчас это сочетание отчего-то меня не греет.

– Мир – бесконечная зимняя ночь, Гинни, – задумчиво произносит она. – Те, кого мы любим и кто любит нас – дар тепла и света. Без них жизнь становится борьбою и мукой… Но те, кто никогда не знал тепла и света, страдают без них куда меньше тех, кто знал, но утратил…

Заставляю себя улыбнуться.

– Со временем к морозу привыкаешь и перестаешь ощущать его укусы. А глаза начинают видеть в темноте.