— Изготовились. Будут стрелы! — прозвучала команда полусотника Никифора.

Все напряглись, максимально ужались и постарались спрятаться на щитами. Некоторые воины в первой линии чуть наклонились вперед и таким образом своими щитами захватывали чуть и верных своих спутников, коней. Но у этих ратников на кольчуге, в том числе и со спины, были наклепаны металлические пластины, которые сильно улучшали прочность защиты. А вот у меня была лишь кольчужка, спасибо, что хотя бы такую получилось сторговать не без помощи Спирки. Главное, что защита есть и она не сильно стесняет движения.

Улыбнуло. Представил, как этот слабосилок-дьячок сейчас сидит за перевернутой телегой, которые выставили полукругом в некотором отдалении от конного построения, как напрягается куда-нибудь целиться. Абы только по своим не лупанул. Со страху, может.

— Взсуш, — просвистели стрелы.

— Тум! Тум! — ударялись они о щиты и брони ратников.

Заржали кони, какую-то сконтинку все же резануло наконечником стрелы. Слышались и сдержанные звуки, перемежающиеся с проклятиями. Так ратники реагировали на то, что по ним прилетели оперенные острозаточенные подарки.

— Исусе Христе, — сказал кто-то из младшей дружины, еще вчерашний новик.

— Ой! Яй! — не сдержал своего возмущения еще кто-то.

— Как жизнь вся пролетела! — сказал, находящийся по правую сторону от меня, Боброк.

Я удивленно посмотрел на него. Вот уж не думал, что эта идиома имеет такие глубокие исторические корни. Или же, действительно, жизнь пролетает в моменты опасности. У меня не пролетала, ко мне «прилетела» новая жизнь.

Пусть стрелы и не пробивали доспехи, как быстро успели определить старшие дружинники, половцы пускали не бронебойные наконечники, но удовольствия мало от того, что тебе в руку, или в спину прилетает. Сразу пришло сравнение с тем, как бронежилет сдерживает пулю, но гематома, в самом лучшем случае, все равно остается, а то и ребрышки трещат, бывало бойца и убивало кинетической силой удара. Хотя, со стрелами все же чуть попроще.

— Не робей, други! Жди, что ближе будут подходить, — подбадривая, выказал свое предположение Никифор. — Так токмо стрелы расстреляют бесцельно и делов.

Да, экономика всегда кровь войны. Каждая стрела — это труд, причем и плотника и животновода, который птицу вырастил для оперения, может и охотника, который птицу изловил. Ну, и конечно — это кузнец, штучный специалист. Потому стрелять абы куда без существенного эффекта — не просто не рационально, а преступно. Вот уж не думаю, что у половцев где-нибудь в районе будущего Луганска металлургический заводик стоит. Уверен, что с металлом у них не так, чтобы отлично.

— Изготовились. Нынче еще стрельнут и сближаться будут, — комментировал Никифор вялое пока сражение.

Ему бы немного эмоциональности и чуть больше словарного запаса и вполне себе комментатор получился. «Князь Иван врывается в построение кипчаков, обходит одного, второго, уворачивается, вытягивает руку для удара в сторону главного злодея. Удар! Хрен! Штанга…» — вот такой текст пришел в голову. Какая только хрень в голову не приходит, когда вроде бы и бой, а динамика нулевая.

Новый рой стрел только свистел грозно, но вновь не принес существенного результата для нашего противника. Однако, все же два ратника выбыли из строя, из коней подранили и эти воины, бурча что-то определяющее разочарование, побрели к повозкам. Теперь они… фу… даже подумать стыдно, — пешцы!

— Нынче токмо за телегами и стоять, — прокомментировал ситуацию Воисил.

— Поспеют коней сменить и стать с нами! — не согласился со старым ратником десятник Мирон.

Обнаружился еще один функционал табора, ну или гуляй-поля, хотя тут никак не давали определения укреплениям. Они еще и для того, чтобы там концентрировались безлошадные воины, или раненые. В таком ключе место кажется чуть более полезным.

Ох, как же здесь недооценивают пехоту. Пеший воин только по одной причине таковой — у него нет средств для приобретения коня. Пехота есть, это мне подсказывал распакованный архив под условным названием «Примитивное понимание тактики и стратегии ведения боя. Уровень отрока». Но чаще пехотинцы — это черные люди, то есть ополчение. А само слово «пешец» — оно даже имеет унизительную коннотацию.

— За мной строем! — скомандовал Никифор.

Наша полусотня сдвинулась с места и, вопреки моему ожиданию, мы не направились в лобовую атаку, которую я более всего ожидал, а построение отправилось вправо, как бы стремясь зайти на нашего неприятеля с фланга. Почему «как бы» теперь это более чем понятно. При подобном сценарии мы, получается, оставляем без прикрытия наши перевернутые повозки. На секундочку, там всего-то полтора десятка человек, пусть я и видел, что это были лучники, а еще у них длинные копья. Но даже профессиональные универсальные бойцы, они разве удержат оборону?

Удержат! А мне нужно смотреть и привечать. Грамотно и с выдумкой воюет князь. Ночью в ста, или чуть ближе, шагах от повозок были выкопаны не глубокие, но все же волчьи ямы. Это мы всю ночь охраняли «инженерную команду», которая и копала ловушки. Чаще это были метровые ямки, в которые вертикально, но чуть под углом, прикапывались полуметровые заостренные колья. Кое-где и просто копались ямы, без кольев, да и не глубокие, но частые. Конечно же, все это маскировалось.

Мало того, опять же ночью, пара ратников ползала в шагах ста двадцати от укреплений и оставляла после себя какие-то заточенные со всех сторон железки. Память мне подсказала, что это так называемый «чеснок» — своего рода средневековая мина против вражеской конницы. Если коняка наступит на такой чеснок, то не помрет в ту же минуту, но перестанет быть боевой единицей. Что такое степной воин без коня? Нет, не младенец, но явно растерявшийся воин, оказавшийся не в своей стихии, оттого уже ослабленный. Фу, — пешец! Еще сильно худший, чем может быть русич.

Вот таким пешцем может числиться и Спиридон, который не спал ночь, потому как его, как и некоторых обозников, не воинов, скорее обслуги, припрягли к работам по подготовке системы обороны. Таких вот нератных было всего-то семь человек, это вместе с одним моим знакомым воинственным дьячком, который свято верит, что сможет взять свою кровь при помощи одного единственного выстрела из самострела. Вот такие тут попы кровожадные. Какое время, такие и люди. Впрочем, именно люди, и в чуть меньшей степени внешняя среда, и формируют время.

— Улла! Ла-ла! — послышался крик разгоняющейся вражеской конницы.

У половцев так же было построение в две линии. В первой большинство степных воинов были облачены в кольчуги. Это были усачи. А вот безусые шли во второй линии. Берегут кипчаки свой молодняк, наверное, как все это делают. Вот только, у противника молодняка в разы больше.

Они реально клюнули на такую вот примитивную ловушку? Но глаза не обманывали, сотня, или около того, степняков, устремилась вперед на наши повозки. Да, обоз и малая его защита казались очень лакомым призом, но есть же наша полусотня, уходящая вправо, есть полусотня Вышаты, которая маневрирует влево. Еще остаются два десятка ратников, собственной охраны князя. Там же гарцует взволнованный княжич. Князь находится слева и будто в резерве, чуть в стороне от событий.

— Изготовиться! — кричал Никифор, явно возбужденный предстоящей схваткой. — Строй держать, вперед не лезть, но и не отставать!

Наша двурядная линия выровнялась и недвусмысленно показала, развернувшись по фронту в сторону летящих на обозы половцев, что готова атаковать неприятеля во фланг. То же самое сделали воины Вышаты с противоположной стороны. Но они явно чуть запаздывали. Удар с двух флангов по врагу, на встречных? Тактически мы уже победили. Осталось только завершить бой своей победой.

— Улла! — прозвучал новый боевой клич.

Эти звуки можно было бы не услышать, они доносились издалека, но облако пыли, все более нарастающее далеко слева говорило о том, что противник не идиот, он подготовил свою ловушку. Первым под удар засадной степной сотни, не меньше, должен был попасть отряд личников князя.