Я на слова своего родственника лишь ухмыльнулся. Когда более пяти тысяч здоровых крепких мужиков с хорошими лопатами, с кирками, носилками и тачками приступают к работе, они способны, если только правильно организовать людей, за один день поставить немалую крепостицу. А у нас на обустройство всех позиций было более, чем две недели.

Меня поставили командовать центром всего русского построения. И задача была не столько воевать впереди, сколько сдерживать любые натиски противника. А в это время царь самолично будет командовать правым флангом, где располагалось огромное количество русской тяжёлой конницы.

В моём подчинении осталось только шесть сотен ангелов-братьев, правда, это тяжёлая конница, я уверен, что лучшая в мире. Они и вооружены великолепно, и даже не столько тяжёлой конницей можно считать их, сколько чем-то похожим на рейтаров, так как у каждого бойца был трёхзарядный арбалет, который, благодаря улучшенной конструкции и использованию металлов, не сильно уступает по дальности поражения и мощности своим собратьям пехотных образцов.

Так что, прежде чем вступить непосредственно в бой, мои ангелы способны выпустить три смертоносных болта в своих противников. А это огромнейшее преимущество, практически гарантирующее победу в противостоянии большому числу врагов.

Конечно же, опора всей нашей обороны будет держаться на артиллерии и на пехотном построении, в рядах которых было уже немалое количество бойцов с дробовиками.

— Мы бы и сами победили сельджуков, без царских войск, — горделиво сказал Аепа.

Я улыбнулся своему другу, прекрасно понимая, что он несколько обижен. Пятнадцать тысяч половцев, которые были переданы центру, словно ненужные воины, пригодились бы на любом из флангов, так как именно там, как считалось, должно все решиться. Я был менее категоричен, чем мой родственник. Построение центра было таковым, чтобы половцы могли закидывать во врага стрелы при приближении противника, быстро уходить через оставленные проходы между флешами и тремя небольшими крепостицами, что составляли основу нашей обороны. Так что поучаствовать в бою, да и сделать свой вклад в разгром противника половцам удастся.

Я мирно спал почти безмятежным сном, здесь у меня дом, любимая жена, дети… Они мне снились и тут… затрубил рог, застучали барабаны, сообщая, что началось… Я резко поднялся и стал самостоятельно облачаться в доспех, выкрикивая своих оруженосцев.

Впервые я буду участвовать в сражении в сияющих доспехах. Ранее считалось, что это, скорее, будет вредить, чем как каким-то образом помогать. Да, с одной стороны, собственные воины будут видеть своего предводителя, ориентироваться на него, но, с другой стороны, будут же видеть и противники, которые сконцентрируют удар на предводителе, то есть на мне.

Всё, что может пойти во вред, почти всегда можно использовать и во благо. Так что я решил, что ради этого сражения несколько «поторгую» своим лицом. Пусть сельджуки точно клюют на уловку и поспешат меня убить. Да, подобную хитрость можно было бы сделать, облачив в мои доспехи кого иного. Однако, несмотря на то, что я привнёс в военное дело Руси очень много нового, и командир сейчас уже не обязан быть первым, а должен организовать и вести управление своими бойцами, и всё равно прежние порядки частично остались. И будет уроном чести, даже позором, если я стану прикрываться кем-то иным. Ума не приложу, как в иной истории Дмитрий Донской, на Куликовском поле, переодевшись в простого ратника, а свои доспехи отдав другому, смог объяснить воинам такие метаморфозы.

Первые сражения начались сельджуки, что не могло не радовать. Огромная толпа конных лучников устремилась на наши порядки. Конные русские полки на флангах, оттянулись за рогатки и выставили частокол. Этим мы вынуждали противника действовать по центру.

И вот начала вышагивать русская пехотная фаланга-терция. Сражение начиналось.

— Шаг! Шаг! — за спинами половецких конных лучников выступали две линии пехоты Братства.

Разделение пехотинцев на две линии было вызвано необходимостью дать больше возможности для манёвра половецким конным. И на учениях мы, наверное, не меньше сотни раз отрабатывали, как должны будут отступать половцы. Если бы мы совершали подобный манёвр впервые, то случилась бы катастрофа. Потому как на учениях была такая мешанина, при которой даже случались летальные исходы.

А еще разрыв, «ворота», между линиями пехоты должны были привлекать противника, чтобы ударить именно сюда.

Конные лучники обменивались стрелами, когда наша пехота уже подошла достаточно близко к вражеским конным. Впереди пехотинцев несли большие щиты, чтобы можно было гарантированно защищаться от стрел. Однако, мы не закрывались полностью, чтобы у врага сложилось впечатление, что ударом тяжёлой конницы можно что-то решить.

Султан Санжар удивил. Он пустил в бой не свою пресловутую тяжёлую кавалерию, а пехоту, набранную им в основном из иранцев. Наверное, впервые истории Руси XII века сложилась ситуация, когда пехотинец противостоит другому пехотинцу и от этого противостояния решается исход сражения.

Стройными рядами, ощетинившись, вражеские пехотинцы приближались, передвигаясь лёгкой трусцой, при этом их строй почти не ломался, что говорило о высокой выучке пехоты врага.

— Сигнал! Всем стоять! — скомандовал я, и скоро наша пехота остановилась и приготовилась противостоять вражеской.

Было видно, что стрелы мало причиняют ущерба вражеской пехоте, а вот выдвинувшиеся вперёд половцы в значительной степени мешали и обзору, и сохранению построения нашим походным линиям. Так что я приказал пехотинцам остановиться, а после последовал приказ половцам, чтобы они ушли за ряды пехотных линий, а оттуда продолжали посылать свои стрелы во врага.

Пехотинцы выставили щиты, приготовились к встрече численно превосходящего врага. Даже навскидку, против моих двух тысяч пехотинцев султан выставил порядка пятнадцати тысяч своих. Конечно же, при таких раскладах, противник должен быть уверен, что сейчас мы и вовсе должны побежать в ужасе и страхе, тем более, что позади иранской пехоты так же находились отряды степняков, которые поливала дождём из стрел уже наше пехотное построение.

Вооружение брата-пехотинца сейчас состояло из широкополого шлема, панциря, усиленных латных наплечников и нагрудников. Все пехотинцы были в железных перчатках. Так что стрелы кочевников были, считай, нипочём. А вот стрелы наших союзников то и дело, но выбивали десяток-другой воинов противника каждые секунд десять.

Между тем, вражеская пехота приближалась и уже находилась в ста шагах от нашего построения. Можно было уже начинать обстреливать противника из арбалетов, но грамотные командиры знали своё дело.

— Вторым каменным порокам изготовиться! — приказал я.

Все катапульты, пороки у нас были разделены на первые, вторые и третьи. Если третьи пороги были предназначены в основном для метания больших камней и, скорее, по оборонительным сооружениям противника, то вторые определялись просто дальностью полёта снарядов, они пускали свои снаряды в полет на большее расстояние, чем первые пороки.

Наше пехотное построение находилось примерно в двухстах метрах от ближайшего места, где могут быть выставлены пороки. Там, на гребне холмов, специально под них и были предназначены места за артиллерийскими расчетами. Всё говорило о том, что, когда начнётся мясорубка, и пехота врага схлестнётся с моими пехотинцами, Анжару придётся делать выбор: либо бесславно отводить свою лёгкую конницу, а также оставшихся в живых пехотинцев, либо вводить в бой тяжёлых конных. А дальше в бой вступила бы артиллерия.

И вот, пятьдесят метров — то расстояние, которое разделяет моих пехотинцев от вражеских.

— Бах! Бах! Бах! — зазвучали выстрелы дробовиков, следом за ними из-за счетов стали выходить арбалетчики и спускать тетивы своих самострелов.

Вражеская пехота опешила. Наверняка ручное огнестрельное оружие для них было неожиданным. Вот теперь начиналась та фаза противостояния пехотинцев, которая окончательно и надолго утвердит тактику использования пехоты в крупных сражениях. Если сейчас мы победим, то государю ничего не останется, как всё-таки внять моим предложениям и начать готовить пехоту уже на государственном уровне. В конце концов, я же ему передал большую часть своих воинов, а он мне оставил всего лишь пехоту. Вот и докажу, что пехота — это «не всего лишь», а сила, которая может многое.