Наш первый ход был сделан.

Хороший день, чтобы победить…

Из ближайших лачуг на улицу повыскакивали кровокожи.

Первый бросившийся на меня воин получил дубиной по левому плечу. Его подкосило, сильный удар почти опрокинул воина, но он умудрился устоять, хоть это ему никак не помогло. Я откинул его от себя ударом ноги в живот. Слева прилетел сильный удар. Мой щит отозвался треском, но крепкая кость устояла. Я лишь моргнул, как второй нападающий упал к моим ногам с проломленной головой и тут же его тело начало медленно опадать, обращаясь в пыль. Мне было плевать, кто его убил. Я уверенно шагнул вперёд и добил свою первую цель тремя точными ударами по груди. Последний раздробил рёбра, позволяя костяному наконечнику без труда добраться до еще бьющегося сердца.

Первая настоящая бойня за долгое время. В глубине души я радовался, улыбка не сползала с моего лица. Каждый убиенный мною враг вызывал внутри меня трепет и дрожь, перетекающую в мои ладони. Может, это адреналин, по которому я успел соскучился? Я сильнее сжал рукоять булавы и ощутил сладковатый привкус на кончике языка. Поначалу я боялся, а теперь даже не могу представить себе битву без сладкого вкуса смерти.

С каждым убитым кровокожим мы погружались в деревушку всё глубже и глубже. Противник наваливался на нас волнами, пытался окружить и взять в кольцо. Но мы беспощадно проделывали дыры в обороне и собственноручно окружали мелкие группы, появляющиеся после развала кольца. Я лично загнал трёх бедолаг обратно в их нору, а затем зашёл следом, укрываясь за костяным щит. На костяной отросток обрушился шквал ударов. Топот ног слева, топот — справа. Рывком я ворвался во внутрь тесной лачуги, и даже кого-то отпихнул к дальней стене из связок длинных палок. Как лачуга устояла — чудо. Когда рубишь перед собой булавой, особо не думаешь ни о чем житейском. В голове лишь ожидание знакомого ощущения. Ощущения отдачи в ладонь, когда наконечник булавы залетает противнику в голову или в рёбра. Или попадает по челюсти, как сейчас, и разбивает маску в дребезги. Мужское лицо обнажилось частично; большая часть маски откололась вместе с нижней челюстью и повисла на куске плоти. Зрелище жуткое. Зубы рассыпались у наших ног и напоминали жирных личинок опарышей, извивающихся на почерневшей людской плоти. Бедняга даже не успел замычать, он даже не успел сделать вдох, как моя булава легла ему на голову.

Я тут же обернулся и успел перехватить щитом летевший на меня меч. Толчок в руку. Топом. Как же здесь тесно! Мне пришлось отступить, наступив на свежую кучку пепла. Щит перехватил еще один удар, после которого я открылся и ударил. Кровокож уже был готов обрушить на меня новый удар. За узкими щелями его маски невозможно было скрыть испуг и смятение. Залитые кровью глаза приковало к моей руку, уже рвущей воздух булавой по направлению к его виску.

Лачуга наполнилась до боли знакомым треском доспеха. В ладонь отдало с такой силой, что не нужно быть экспертом для определения минуты смерти моего противника.

К тому моменту третий кровокож успел вскочить на ноги, даже занёс меч, но, на удивление, не ударил. Будто хотел поиграть со мной. Резко дергался из стороны в сторону. Делал ложные выпады. В его движениях можно было уловить некий стиль борьбы, уникальный, присущий для кровокожих этой деревеньки. Но, к сожалению, отточить его до превосходства они так и не успели. Так и этот бедолага мог лишь красоваться, а когда дело дошло до драки…

Я вскинул щит и навалился на него. Он пытался улизнуть вбок, но я пристально следил за его сабатонами, увильнуть не выйдет. Щит принял несколько ударов, хороших, сильных. Особого труда не составляло подсчитать мгновения между ударами, и когда в третий раз вражеский клинок был обрушиться на меня, кровавое лезвие замерло, а затем откололось от ладоней и рухнуло наземь. Булава переломало обе руки кровокожу, превратив его в беспомощного кролика.

Я не стал наслаждаться мигом победы, или лицезреть страдания поверженного врага. Я лишь позволил себе зарычать и нанести смертельный удар, не причинивший никаких мук и страданий. Удар милосердия расколол голову и отшвырнул тело на стену лачуги.

Во рту остался странный привкус. Будто с голодухи сожрал целую кастрюли манной каши, а вкуса так и не почувствовал. Слюна стала пресной. Все вокруг стало пресным. Даже враги — и они стали пресными. В их слабости я не находил радости.

Выйдя из лачуги, я первым делом осмотрелся. Кровавые клинки в форме полумесяца беспощадно рубили вражеские доспехи и сносили вскинутые руки вместе с головами. Мое сердце стучало в груди размерено, смерть моих воинов особо не нарушала привычный ритм. Лишь редкие покалывания тревожили грудь, но не более того. Дорога от деревни Оркестр и до каменного города вызвала внутри меня боли и страданий куда больше.

Парой сердце прихватывало с такой силой, что я вынужден был замереть с застывшим на глазах осознанием большой утраты на поле боя.

Но здесь, на этой поляне с сотней сложенных из веток лачуг я не испытывал ничего подобного. Здесь смерть касалась своей дланью лишь врага. Против нас вышли еще до конца обученные воины, салаги, взявшие оружие в руки совсем недавно.

Не прошло и часа, как мы сомкнули плотное кольцо вокруг лагеря кровокожих. Меня с моими воины все время тянуло в левую сторону, и я испытал неописуемое чувство радости, когда услышал знакомый рёв Бэтси, прорывающейся к нам на встречу. Только потом я понял причину нашего невидимого маршрута, который привел нас к непохожей на все остальные лачуги…

Язык не поворачивался обозвать этот довольно приличный домик лачугой. Построенный из пальм огромный дом с просторной террасой явно принадлежал необычному кровокожу. Здесь обитал кто-то важный. Кто-то, за кем пришел монгол.

Хаган с необъяснимой жестокостью убил двух вставших на нашем пути кровокожих одним точным ударом двуручного меча. Их отбросило в разные стороны еще дышащими, но жизнь быстро покинула их тела через страшные раны на животах, не оставивших им никакого шанса. Монгол наступил на грудь тому, что лежал ближе. Доспех взвыл лопающимся стеклом, ступня скрылась в обширной ране на груди и дошла до самой земли, не встретив препятствия из костей и плоти.

Все обратилось в прах. Черный пепел испачкал кожаные штаны Кагана, оставив на них следы поверженных врагов. Пепле вместо пятен крови.

— Чей это дом? — спросил я монгола.

Каган выставил перед собой меч и уверенно двинул в сторону дома. Монгол не ответил. Ответ на мой вопрос громким мужским рыком пронёсся над нашими головами.

— Мой!

На веранде появился мужчина. Солнечный свет выхватил только его босые ноги, когда тот перешагнул границу тьмы и света на деревянном полу. Он не сошел с веранды, он не шагнул на землю. Его лицо скрывалось под сенью соломенной крыши, пробуждая во мне сильное любопытство.

— Что здесь происходит⁈ — взревел он. — Кто устроил бунт?

Один из моих воинов подбежал к веранде и смело бросился на мужчину. Всё закончилось очень быстро, всего несколько ударов сердца. Воин ударил серповидным мечом, и в тот же миг завалился на бок, обрушиваясь на плетёные стулья, стоявшие рядом с мужчиной.

Безупречное убийство. Мои глаза не успели уловить посторонних движений; мужик как стоял неподвижно, так и остался стоять на месте, грея непокрытые ноги на солнце.

В груди защемило. Моё сердце выдавило стук, похожий на хрип. На моих глазах мой воин обратился в пепел. Пустая смерть, вызвавшая неприятный смешок у мужика.

— Какого хуя здесь происходит? — взревел мужчина и ударом ноги разбил гору пепла. — Покажите мне виновника мятежа⁈

Темное облако засеребрилось в лучах солнца и стремительно поплыло по воздуху в нашем направлении, словно убегало от убийцы, прячущегося в глухой тени веранды. Но мужчина не нуждался ни в какой маскировке. Он целиком вышел на солнце и вновь проревел:

— Мятежник! Покажи себя!

— Я не мятежник! — крикнул я в ответ, с удивлением рассматривая мужика.