— А-а-а!.. — разрывал ветер его слова.

Они заходили в глухую чащу и там, скрытые ото всех, долго целовались.

Таня закончила училище, и ее направили на работу в Сибирь. Они не знали, что такое разлука, и радовались расставанию как чему-то новому в их жизни. Вскоре и Юрия Морозова взяли в армию. Целых два года прослужил он на севере.

Возраст ли добавлял что-то новое в их отношения, действовала ли разлука или огромное расстояние, которое легло между ними, но только с зимы тон писем, которые они часто писали друг другу, переменился. До этого они дышали прежним чувством, воспоминанием деревни. Теперь же появилось какое-то сомнение.

Получая ее письма, он торопливо читал, отыскивая желание, водившее ее рукой. Потом переписка оборвалась. Через месяц из письма матери он узнал, что Таня вышла замуж.

Может быть, в другой обстановке Морозов не стал бы так переживать, но здесь все располагало к этому, — через день караульная служба, уединение на посту. Ему было не столько горько, сколько досадно — самолюбие его было уязвлено. Он-то думал, что их любовь особенная, не похожая ни на какую, любовь с детства, деревенская, в ней много поэзии, ведь их свидания проходили не на танцплощадках в городских ухоженных парках, а на лесных тропинках, на крыльце избы, на берегу реки, у стога сена, у выбитого в траве пятачка около сельского клуба под скрип гармони или баяна.

Его самолюбие саднило, как содранная кожа. Однажды, в свой первый приезд в деревню, в густой августовской тьме Юрий, как вор, подкрался к дому, глянул на крыльцо, где они когда-то сидели вдвоем и где им было так уютно, и прежнее чувство, словно оно тут без них жило все эти годы, пахнуло ему на душу. Морозову стало пронзительно грустно. Казалось, он больше не познает счастья любви. А было ему тогда чуть больше двадцати лет.

Морозов так и не уснул. В скирде попискивали мыши. Под утро стало холодно.

Остаток ночи Юрий провел на опушке леса у костра. Костер потрескивал, освещая ореховые кусты и осину, на которой стволом вниз висело его ружье. Закрапал дождь, и он огорчился, что утренняя охота будет испорчена. Но, видно, это была последняя маленькая тучка. Она быстро прошла над головой, и снова засветились звезды, ярко горела луна, клонившаяся к закату.

Он сидел на пне и шевелил палкой в костре. Вверх поднимались искры, похожие на звезды, а звезды на небе начинали представляться негаснущими искрами его костра.

Куда ушла из него та боль? Теперь ему приятно вспоминать о своей юношеской любви. Он испытал любовь, и было в ней все: и радость, и муки.

Его стало клонить в сон, хотелось упасть на землю и уснуть. Ресницы преломляли свет костра, и в дремлющем сознании возникали странные цветные картины. Красные, желтые, зеленые круги быстро вращались. Он напрягал волю, чтобы остановить вращение, но круги не подчинялись ему.

Морозов вздрогнул и разом очнулся. Он чуть не свалился с пня. Посмотрел на посеревшее небо и напугался, что проспал. В лесу было еще сумрачно, а на поле уже рассвело. Вся низина покрыта таким густым туманом, как будто там разлилось озеро с беловатой водой. Утки уже летали. Он торопливо вскинул на плечо влажное от росы ружье и пошел к болоту, которое веяло ему в лицо сыростью и прохладой.

Не встретиться им было невозможно, и они увиделись на другой день в тесном проулке под ветлами. Оба не успели ни испугаться, ни смутиться. Юрий остановился, охватывая ее взглядом, а Татьяна шла к нему навстречу. Она была по-прежнему красива, только красота стала зрелой. Татьяна, видно, понимала это и смело шла к нему. Обручального кольца на руке не было.

— Здравствуйте, — сказала она, останавливаясь перед ним. — Сколько же лет мы не виделись?

Голос ее тоже несколько изменился.

— Лет двенадцать-тринадцать, наверно, — ответил Юрий.

Он немного смутился, закурил и приглаживал волосы на затылке. А она держалась уверенно, и тени смущения не было в ее голубых глазах.

— Вы редко приезжаете сюда? — спросила Татьяна.

— Каждый год ездил. Только вот последние три года пропустил.

— А я, видно, стала бывать здесь, когда вы перестали… Как проводите время?

— Вначале скучал. Да и погода была плохая. Но вчера отправился на охоту и повеселел.

— Вы разве охотник?

— В душе. Охотиться же приходится редко.

Стоять долго было неудобно — и так какая-нибудь старуха уже смотрела ни них через частокол. Татьяна поняла это и медленно пошла по тропке.

— Сегодня в клубе кино. Вы придете? Хотелось бы узнать, как вы живете, — сказала она.

— Постараюсь прийти.

Юрий тоже пошел в другую сторону. Несколько раз он украдкой смотрел ей вслед.

Придя домой, он не мог ни на чем сосредоточиться и не слышал, о чем его спрашивала мать. Татьяна стояла перед его глазами — другая, изменившаяся, вытесняя ту, прежнюю.

Деревенский клуб был кирпичный, типовой, с мягкими креслами, но народу в нем собиралось намного меньше, чем во времена его юности. Тогда, если показывали кино, народу набивалось целый зал, сидели на грубых расшатанных скамейках, которые иногда даже ломались.

Морозов вошел в зал и сел с краю в кресло. Татьяна была уже здесь. В кино пришло всего человек пятнадцать подростков и несколько пенсионеров.

Во время сеанса Юрий иногда смотрел в ее сторону. Она казалась сосредоточенной, но лицо ее почему-то представлялось грустным, хотя он не мог в сумраке видеть его выражения. Ему тоже стало грустно. Как сложилась ее жизнь? Что она испытала за эти тринадцать лет?

Кино кончилось, зажгли свет, и все стали расходиться. Юрий увидел ее, как только глаза привыкли к темноте. Она тихо шла по сереющей дороге, и одиночеством веяло от нее. Заслышав шаги, она пошла еще тише, затем остановилась, поджидая его, и они пошагали рядом. Миновали последние избы и оказались за околицей.

— Сядем, — предложила Татьяна.

Здесь когда-то стоял тот самый дом, на крыльце которого они любили сидеть, — от него осталось лишь несколько бревен. Лес разросся и подступил ближе.

— Ну, рассказывайте, как вы жили, как живете, — попросила она.

— Как? Закончил вечерний институт, работаю на заводе… Женат, растет сын… — глухо отвечал Морозов.

— Очень подробно, — усмехнулась Татьяна. — Вы счастливы?

— У человека счастье остается позади или он ждет его впереди, а о настоящем никто определенно не скажет.

— Да, наверно, это так, — согласилась она.

— Обо мне интересного рассказывать нечего. Вы-то как жили все эти годы?

— О-о, у меня совсем неинтересно. Ращу дочь, уже большая, двенадцать лет. А с мужем я разошлась.

Юрий чуть не спросил ее, почему, но вовремя сдержался. Он сказал:

— Вы живете там же, в Сибири?

— Нет, уже переменила много мест. Кочевница, цыганка… Сейчас я живу в небольшом поселке недалеко отсюда. Захотелось поближе к старикам.

С Морозовым стало твориться что-то странное. Слыша ее голос, он переносился в прошлое. Ему казалось, что он — восемнадцатилетний и никуда не уезжал из деревни, каждый вечер они сидят на бревнах, оставшихся от дома, и он в любое время может обнять ее за плечи и прижаться к ее губам. Звездное небо, знакомые с детства запахи, шелест близкого леса — все это помогало ему забыться.

Морозов видел в ней близкое. Ведь чуть ли не с детства он любил ее, и они предназначались друг для друга, но этого почему-то не произошло. Они повернулись, нечаянно коснулись рук и в одном порыве разом кинулись в объятия.

— Ты вспоминал обо мне? — спросила Татьяна.

— Часто. Первые годы я и приезжал сюда, чтобы увидеть тебя.

— Это правда? Почему же я не знала, что ты ждал меня здесь? — В ее голосе слышались слезы.

Они встречались с большой осторожностью в лесу и уходили подальше от деревни. Погода установилась теплая, сухая, словно она была за них. Ничто не напоминало о прошлых дождях. Дороги давно подсохли, и от проехавшей машины тянулся хвост пыли. По голубому небу белыми лебедями плыли облака. Только где-нибудь в лесу на узкой дороге в глубокой выбоине оставалась вода, по которой скользили водомерки и плавали листья, преждевременно упавшие с деревьев. Вода была чистой, отстоявшейся, как родниковая.