— Мой выход, — сказала я себе, и, спрыгнув с крыши на полосатый навес внизу, сэкономила минуть пять. С навеса — на землю, и — бегом до ворот. Лицо у меня было искусно перепачкано сажей так, что казалось, будто за утро у меня отросли усики, наподобие алладиновых и даже пушок на подбородке. Если присмотреться, женщины не так уж отличаются от мужчин внешне, особенно очень молодые или очень старые: немного краски там, волосы покороче, да одежда соответствующая — вот и вся маскировка.
— Эй, гуль, оставь в покое ребёнка! — я достала меч и вытащила из-за спины так и не отмытый от крови настоящего гуля щит. Путята тщательно ощерился, как я его учила. На дворцовой стене охнул и упал в обморок стражник. Ну или кто-то придавил мышь, а потом уронил мешок с картошкой. Каковой в это время и в этой местности не могло быть ни при каких обстоятельствах.
— Рррры, — неубедительно произнёс Путята. Шехзаде Баязид засмеялся, весело и заливисто, и выкрикнул зомби в лицо:
— Бу-у-у! — понятно, для него это была развесёлая игра, а в груди Путяты, когда он был жив, в груди воина билось доброе сердце. Видимо, сынок был чувствительнее своего папаши Боруха, но нам портило всю картину. Наконец Путята понял, что от Баязида — никакого толку, посадил его на низкую ветку какого-то дерева, и тоже достал оружие. Согласно мизансцене, он встал лицом ко дворцу, так, чтобы я оказалась к нему спиной. Это посоветовал король Артур, с дальним прицелом — чтобы мне не отрубили голову. Грустя и извиняясь, но всё же.
— Умри, порождение Иблиса! — или надо было сказать «Шайтана»? Вот чем плохи восточные сказки — там так много имён, фактов и событий, и многие имена повторяются по три-четыре раза, что к середине сказки забываешь, с чего всё начиналось.
«Порождение Иблиса» начало честно отражать мои удары, стараясь не поранить меня. Но несколько раз всё-таки Путята пустил мне кровь, что было даже хорошо. В принципе. Если бы он после каждой царапины, нанесённой мне, не застывал столбом. Хорошо, что мертвяк не умел говорить, а то наверняка осведомился бы: «Я вас не сильно зацепил? Не болит?» Нет, с этой командой во МХАТе нам не выступать. В лучшем случае, в очередном новогоднем фильме, сляпанном на коленке за пять минут. Там от актёров как раз и требуется бродить с остолбенелым видом и задавать невпопад тупые вопросы. Но я отвлеклась.
— Уйди же в преисподнюю, проклятый! — с моим возгласом и последним ударом Путята схватил Баязида и… действительно провалился сквозь землю. В стане гаремных жителей воцарился стон и ужас, многие царапали себе щёки, бились головой о землю и рвали волосы в буквальном смысле слова — пучками. Это и понятно — их всех ждала плаха. Или мешок с кошками и известью, брошенный в воды местной реки.
— Оо-о-о! — кричал толстый мужчина метра под два ростом, одетый в полосатый кафтан, зелёный с золотом и такие же шаровары. Носки его туфель загибались круче, чем стручок гороха. Это был главный евнух гарема. — О-о-о-о! Демон преисподней, забери лучше меня!
У его ног корчились две одинаковые девушки в розовых парчовых жилеточках и муслиновых юбках — прислужницы баш-кадын. До этого они играли в нарды, а сейчас сидели, обнявшись, и тянули на одной ноте:
— Ы-ы-ы-ы-ы!
— Схватить, убить, уничтожить! — это надрывалась баш-кадын, не забывая в промежутках между криками съесть засахаренный орешек. Ведь она отлично понимала: первое место в гареме ей досталось только из-за рождения сына. Сделать она сейчас ничего не может, здесь только судьба и воля Аллаха.
— Маленький мой, малыш! Солнце глаз моих, сердце моё! — это кричала няня-нубийка, которую с трудом удерживали двое крупных воров. Вот её мне было и вправду жалко, потому что кто и был шехзаде матерью, так это она. Все маленькие детали пьесы мгновенно промелькнули у меня перед глазами, но, знаете, это всё же не театр. Постановка обошлась достаточно дорого для того, чтобы просто на неё глазеть. Наступил третий этап мистификации. Уставшая и окровавленная, я преклонила колени и взмолилась:
— О Всемогущий! Усмири посланцев Шайтана, верни невинного ребёнка, потомка блистательного Боруха! Пощади этих людей, убереги их от гибели! — в общем, я очень цветисто завывала минут пять, произнося на память речь, сочинённую одним из воров — бывшим старшим писцом прошлого султана. Он чудом избежал казни, переменив имя и изуродовав лицо, но писателем оставался отменным. Слушатели замерли: я начала читать стихи:
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.
О Аллах, о Милостивый, о Милосердный,
Ты силен, и Ты защитник.
Я взываю к Тебе в этот трудный час.
О Тот, кто владеет небесами и землей,
Пошли мне ангела от Себя,
Чтобы он помог мне вернуть украденного ребенка.
О Господь, заставь сердца угнетателей смиловаться,
И открой им двери наставления.
Аллах, собери семьи вместе,
И верни нам тех, кого мы потеряли.
Воистину, Ты способен на всё,
Так услышь мою молитву, о Слышащий молитвы.
Аминь.
Если вы думаете, что это моё творчество — то нет. Это всё тот же непризнанный гений, которого, как я считаю, султан просто обязан взять к себе в советники. Большой мудрости человек. Если бы не собирались обнести дворец Боруха, я бы обязательно порекомендовала дядьку во дворец. С другой стороны, там, конечно, сытно, но не пришлось бы бывшему писцу и будущему советнику снова смазывать пятки верблюжьим салом, — но уже при султане Баязиде. Тем временем, как я знала, Путята пробирался подземным ходом в заброшенный дом на другом конце дворцовой площади. И там его уже ждали…
Раздался звук гонга: уже не такой тихий, и более отчётливый, чем в первый раз. И в ворота с помпой въехал Алтынбек в своём ангельском обличье. Во дворец заезжать не стал, остановился прямо под аркой. На руках у него спал Баязид: видно, утомился малец во время путешествия по подземным коридорам, шума, гама. Да и сладостями объелся.
Спрятанные в кустах у ворот с той стороны стены нищие раздули мехи. Крылья ангела затрепетали, лёгкий серебряный плащ раздулся:
— О, принц Дауд ибн Джамиль! Молитвы твои услышаны, и приняты. Я — ангел Солнца, посланный тебе в ответ! А это — спасённый силою Всевышнего ребёнок, враги Его посрамлены и унижены!
Много Алтынбек говорить не стал, он вообще неразговорчив. Раздался гонг, и «ангел» свалил, радостно цокоча копытами и размахивая крыльями, которые умельцы-нищие пришили не к тунике, а к ремням, опоясывающим грудь крест-накрест. Технологию им предложила я, остальное сделали они. В конце концов, рука уже набита на гриме и муляжах. Не хуже, чем у питерских художников Дениса Крайкова и Елены Голди… В общем, не отвалились крылья. А это был мой самый сильный страх, ведь упади крыло — и всё, шалость не удалась! Но всё обошлось, и я повернулась к ожившей гаремной публике, держа ребёнка в одной руке, а второй — тщательно закрывая глаза. И правильно: нельзя смотреть на жён и наложниц султана. Оттуда и все мои манёвры: начнёт султан спрашивать свидетелей, а те только мою спину и видели. Впрочем, женщины все как одна упали лицом на землю и закрыли головы подолами платьев и рукавами.
Ко мне бочком приблизился главный евнух — я видела это сквозь зажмуренные глаза — и сказал дрожащим голосом:
— О могучий воин, осиянный милостью Всевышнего! Благодарю тебя за спасение нашего шехзаде и позволь его забрать у тебя!
Но не успел он и руки протянуть, а я — ответить, как толстяка отпихнула няня-нубийка и выхватила Баязида у меня из рук. Не буду приводить список ласковых приторных слов, которыми она осыпала «золотого ребёнка», но меня чуть не стошнило. И тут рядом раздался приятный мужской голос:
— Открой глаза, юноша.
Я открыла. Передо мной стоял султан Борух, одетый в белое, и улыбался совсем не так, как надлежало улыбаться отцу, потерявшему, а потом нашедшему единственного сына. Нехорошо он улыбался, ощупывая меня глазами с ног до головы.
