— Спокойно, — я вспомнила Сэрва, — у меня есть специалист, который превратит этих трёх красавцев в кляч. Временно, конечно. И хорошо, что их не съели гули. Значит, те двое были одни, а пока они починятся — пройдёт целая луна. Нас здесь давно уже не будет.
Девы смотрели на меня с обожанием, Алладин — ещё хуже. Нет. Нет. Никаким наставником я никому не буду, даже сказочному мальчику с лампой. Нет. Тем более, что завтра меня ждёт другой мальчик, и я не знаю, готовы ли Путята и попрошайки короля воров Артура. А без них — ничего не получится.
— Слушай, Алладин, — сказала я, зевая, — завтра у меня сложный день. Ты не мог бы покараулить нас, пока мы спим? А утром тебя покараулят Фатима с девочками, я уеду по делам, а ты поспишь, а?
Алладин кивнул. Его мысли явно метались между прекрасной Будур, родной мамой Марьям и обещанием служить мне. Ничего, пусть пострадает, мальчишка… В таком обществе лучше держать рот на замке, а мысли — на привязи, а то проживёшь не очень долго. У Алладина были все шансы закончить жизнь в бочке с гвоздями, мешке с котами, на виселице или под саблей. И спасало его, насколько я помню мифологию, исключительное везение. Вот пусть и поделится….
…Проснулась я на самом рассвете. Конечно же, девы дрыхли, прижавшись друг к другу, как котята. Костёр погас, а на его золе сладко спал Алладин. Пришлось пнуть его носком сапога:
— Эй, поднимайся! — понятно, что глаза у парня — мутные, движения — вялые, ведь до вчерашнего дня он никогда так усердно не трудился на благо общества, мамина любимая корзиночка. Одна надежда, что он исправится раньше, чем помрёт.
— Я беру коня и уезжаю по делам. Охраняй женщин, — честно, мне было уже всё равно, что там бормочет этот олух, заснувший на посту. Я опаздывала на встречу с ангелом.
Вот, в чем сила библиотекаря: можно сунуть руку в бесконечный мешок знаний, спрятанный у тебя в голова, и вытащить оттуда полезную информацию. Например, про ангела. В мире «Тысячи и одной ночи», который, конечно, не был полностью выдуман, а создавался на основе настоящей живой Аравии, существовала прорва ангелов. Ангелы плывущие и ангелы опережающие, ангелы, записывающие детей, и ангелы, помогающие паломникам. Но меня больше интересовали ангелы, которые живут на планетах, к которым не очень грамотные аравийцы приписывали Луну и Солнце. Особенно важны были ангелы Солнца.
Коник беглянки Ануш был прекрасен, как рассвет. И потому его надо было спрятать где-то у городской стены, а дальше идти пешком. Потому как-либо меня ограбили бы на базаре, либо коня узнали и отобрали бы стражники. Так что в прекрасную Аграбу я входила пешком. Отловив первого же попавшегося нищего, шепнула ему пару слов, и вот уже меня ведут потайными тропами к королю воров.
В знакомой уже зале с круглым столом меня застала тишина, и было, от чего молчать: со стола сняли трон короля, и теперь на нём красовался… ангел. Прекрасный облик его достигался, во-первых, роскошными крыльями, которые ободрали, наверное, с птицы Рух — такие они были большие, а, во-вторых, сиянием серебра. Лик ангела, руки, торс в полнорукавном доспехе, мощный лошадиный круп, хвост и даже копыта — всё было серебряным. За спиной развевался плащ из серебристого шёлка, который старательно раздували с помощью кузнечных мехов четверо оборванцев. Ещё четверо мелодично дудели в длинные трубы, извлекая тягучие пронзительные звуки. Девятый оборванец стоял наготове с гонгом, и тогда кентавр-ангел вскинул руку с зажатым в ней копьём (серебряным, разумеется), раздался оглушающий звон. Половина присутствовавших попадала на колени, а король Артур вцепился мне в руку и прошептал:
— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, как же это прекрасно!
— Было бы, если бы так всё не чесалось от этой проклятой краски! — откликнулся со стола Алтынбек, стоящий страшные рожи. Чесаться ему запретила я, чтобы не содрал краску.
А теперь, наверное, надо пояснить, откуда взялась идея с ангелом-кентавром и причём тут Солнце. В исламе среди множества видов потусторонних существ есть те, кто живут на Солнце — предполагается, по крайней мере. И вот солнечные жители имеют облик лошади. Но поскольку у ангелов должны быть крылья, то мы их и приделали, а поскольку земные лошади говорить не умеют, пришлось использовать имеющегося в наличии кентавра. Любая мистификация с потусторонними силами обречена на успех, а я могла рассчитывать только на мистификацию.
— Всё получилось как нельзя лучше, Ваше Величество! А теперь подкрасьте Алтынбека ещё разок, дайте ему попить и прогоним сцену ещё раз…
…В гареме утро начинается с рассветом, как и везде: время молитвы никто не отменял — от первого луча солнца до полного рассвета. Но потом девицы и дамы спят, похрапывают евнухи и мальчики на побегушках, и только часам в двенадцати все начинают просыпаться, голодные и раздражённые. Любимая жена султана Боруха и мать его наследника вставала раньше, и уже часов в восемь утра выходила с сыном и няньками в сад. Там-то её уже и подстерегала наша засада.
— Эй, невольница, — крикнула баш-кадын, — неси маленького Баязида, пока прохлада ещё не ушла! Иначе тебя накажут плетьми!
— Да, госпожа, — откликнулась чёрная как смоль тонкая девушка, держащая на руках пацана лет трёх.
— Дай его мне, о неуклюжее порождение гиены и пустынной собаки! — нежная мать протянула руки к сыну, который тут же начал плакать, как только покинул объятия няньки.
— Ты настраиваешь моего сына против меня?! — баш-кадын пыталась одновременно удержать сына, который извивался змеёй, и запихнуть ему в рот лукум.
— Нет, нет, госпожа! — невольница в испуге вскрикнула, закрывая рот руками, и рухнула на песок.
— Поди прочь, дрянь, и забери наследника великого султана! — баш-кадын была в гневе: сын разорвал на её шее, пока барахтался, драгоценную подвеску. — Успокой его и когда он прекратить кричать, приведи снова!
Я смотрела на эту сцену с крыши соседнего дома, и, конечно, не слышала ни слова. Но жесты были весьма красноречивы. И они мне не нравились: сын должен был остаться с матерью. Придётся ждать. К счастью, нубийка быстро успокоила малыша, что-то ему наговорив, и тот побежал к матери, ухватился за её одежды и прижался лицом к коленям. Баш-кадын подобрела:
— О, прекрасный шехзаде! О, мой Баязид! — и начала трепать сына по кудрям, сняв с него тюрбанчик, и совать ему сладости, которые тот хватал липкой ручкой, как обезьянка, и засовывал в рот. Небрежным жестом баш-кадын отослала нубийку к другим женщинам, сидевшим поодаль на валиках и подушках: под сенью большого цветущего граната они пили сладкую воду и бренчали на каких-то то ли домрах, то ли укулеле, и пели песни.
— Любишь ли ты свою мамочку, Баязид? — малыш согласно кивал головой, видно, разговор шёл не в первый раз, и его попросту дрессировали на нужные ответы. В утренней тишине раздался слабый звук гонга, но мало ли, что может случиться в Аграбе? Может, кто-то уронил котёл? На самом деле это был сигнал для Путяты и воров: привезённый из апельсинового сада вместе с бурдюком и закопанный заранее под розовым кустом, зомби встал во весь рост прямо перед окаменевшей баш-кадын. Четыре лучника, дежурившие на крыше, всадили в него по несколько стрел, но что это для уже мёртвого. Путята вырвал Баязида из рук матери и мерным шагом пошёл к воротам. Наперерез ему кинулась, отчаянно вопя, няня-нубийка, и тут же была схвачена оборванцем. Остальные наводили шороху среди придворных дам и евнухов, и лучники не осмелились стрелять в толпу. Тут и должен был наступить час «А».
Один из воров, не столько карманник, сколько опытный взломщик, ночью же, пока стражники спали, напившись вина, вынул винты из запора ворот, и те рухнули он первого же пинка.
— Аа-а-а-а! Шайтан! Иблис! Это гуль похитил шехзаде, а-а-а-а! — сначала панику наводили оборванцы, а потом крики подхватили жители гарема и даже стражники. Все метались как безголовые курицы, а Путята — спокойный и ужасный — уносил с собой маленького Баязида Боруховича, который даже и не испугался. Он играл ладанкой, висевшей на шее похитителя, и всё время пытался засунуть этот кожаный треугольничек в рот, но мертвец каждый раз аккуратно вынимал ладанку из цепких пальцев малыша. Тем временем, лучники перестали стрелять вовсе: а ну, как попадёшь в шехзаде? Тогда тебя будут убивать долго, мучительно и сладострастно, а потом ещё и не убьют до конца, а оставят искалеченное тело влачить жуткую жизнь. Тем более, что «гуль» не обращал никакого внимания на стрелы.
