— Милый, — говорила сквозь резную решётку баш-кадын своему супругу, султану Боруху, — бабушка Лейлах хочет поговорить с тобой, попросить за своего внучка. Хочет пристроить его во дворец.

— За чем же дело стало, — отвечал султан, лениво обсасывая сахарную сливу, — пусть поговорит с начальником стражи, я велю принять.

— Милый, но она хочет показать мальчика тебе. Говорит, он пригоден для того, чтобы прислуживать самому султану…

— Чем же тебя подкупила эта Лейлах? И ты не ревнуешь? Может, мальчик будет красивее тебя, и я буду смотреть, как он танцует чаще, чем проводить с тобой ночи? — султан явно насмехался над женой.

— Ай, не верю твоим словам, милый! Ты не такой! Но красивый мальчик вырастет в красивого юношу, и тогда…

-… и тогда ты будешь смотреть, как он танцует? — Борух отправил в рот вторую сливу. — Места в гареме я ему не дам: мальчики быстро взрослеют, а твоя бабушка Лейлах вряд ли желает парню судьбы евнуха. Поэтому я могу взять его в помощники моего драгомана, то есть — переводчика. Красивый дипломат всегда может запудрить мозги хоть царю, хоть псарю. А верность его мы обеспечим… Так и поступим. Пусть приводит, я посмотрю. Если же мальчик страшен, как иблис, то отправим его на кухню: постигнув мастерство изысканных блюд, он станет султаном султанов, ибо я не знаю ни одного султана, который может обходиться без пищи. Зато очень часто нашего брата травят, — Борух съел ещё одну сливу.

— Скажи ей, пусть ведёт. Я устал уже, — и просунул пальцы сквозь решётку. Баш-кадын поцеловала руку мужа и поспешила к Лейлах: за эту весть бабушка обещала дать ей волшебный состав, уничтожающий седину. Один шаг до вечной молодости, ах!

— О, великий султан, вот тот самый мальчик, внук старухи Лейлах, — отрекомендовал глава стражи и впихнул в султанский личный хаммам мальчишку. Бабку, понятно, оставили снаружи. Султан посмотрел на вошедшего, мановением руки удалил стражу и лично подошёл к мальчишке. Тот был ослепительно красив, как Борух и предполагал: большие глаза, как у оленя, тонкая талия, выразительный рот. Страшного мальчишку вряд ли сватали бы в султанский дворец.

— Вырастешь — будешь брать любую женщину по щелчку пальцев, малыш, — он приподнял лицо мальчика за подбородок и добро улыбнулся. — Ну, что молчишь?

Паренёк вырвался, отступил на шаг и показал, что немой.

— Но слышишь? — уточнил Борух.

Мальчишка кивнул.

— Да ты подлинное сокровище! Сколько в мире болтливых мальчишек, а мне достался немой! Что же, никаким драгоманом тебе не быть, зато станешь хранителем султанских секретов и послом по особым поручениям. За такую честь даже главный визирь сам откусил бы себе язык, но не может этого сделать. Знаешь, почему?

— Он настолько старый, что у него во рту не осталось зубов! — искромётно пошутил Борух, сам посмеялся, и настроение у него улучшилось ещё больше. Он встал, походил из угла в угол, подметая пол роскошным белым халатом из нежнейшей махры, и позвонил в колокольчик. Вошел служитель хаммама.

— Ты, безымянный, приведи ко мне визиря и человека с сундуком!

Не прошло и пяти минут, как перед султаном предстал красный, распаренный визирь (у которого и вправду во рту болталось всего три зуба) и огромный чёрный араб, у которого к шее, поясу и запястьям был прикован небольшой ларец. Борух порылся в ларце, достал лучистую звезду на зелёной ленте и навесил мальчику на грудь.

— О великий султан! — бухнулся на колени визирь. — Ты даёшь этому безродному орден Льва и Знамени?! За что? Даже у меня его нет!

— И не будет, старый пень, если ты будешь вести себя как отставленная жена. Это — ухо султана, считай, моя часть. Что, я не могу наградить своё ухо орденом? Отказываешь мне в этом праве?

— Нет-нет, о великий, я просто не понял сразу, прости! Но что ж твоё ухо ходит в таком затрапезном наряде?

— Для того я тебя и позвал: мальчишку — пока не знаю, как назову его, пусть будет пока Али, — одень и накорми, дай ему лошадь, во дворце комнату рядом с моей. Бабке, что ждёт снаружи — вынеси мешок с тремястами динарами, заслужила. А этого… глаз с него не спускай, чтобы не сбежал. И знай: мальчишка — немой, не мучай его расспросами. Иди!

Визирь и человек-сундук, пятясь, вышли прочь. Борух задержал кийну:

— Не знаю, как тебя назвали, да это и неважно. Скажи, ты умеешь писать и читать, Али?

Кийну кивнул.

— Твоя задача — слушать то, что будут говорить при тебе. А они не станут опасаться. Запоминай всё, что касается меня, моей семьи, государства и вообще всего, что покажется важным. Сейчас, когда поедете во дворец, визирь будет бубнить, чем он недоволен. Запишешь и отдашь завтра утром, после намаза. Но не показывай, что слышишь: люди ведь думают, что раз ты немой, то и глухой… И так будешь писать обо всём. Это и будет твоя служба.

Кийну кивнул.

— Не справишься — казню, — улыбнулся Борух, но стало понятно, что он вовсе не шутит. Кийну кивнул в третий раз, после чего был отпущен.

Вообще у султана было прекрасное настроение, потому что судьба сделала ему сегодня ещё один подарок — банщика Месроба, который унял боль в левом плече, терзавшую султана последние десять лет. И убрал складку с живота, которая портила всё ещё стройную фигуру Боруха. Складка эта попадала как раз под перевязь с саблей, и та натирала кожу немилосердно. Три часа под руками Месроба — и оп! — талия Боруха снова как у юноши. Определённо хороший день. И прекрасно было то, что теперь Месроб будет принадлежать только Боруху, и можно наслаждаться хаммамом хоть каждый день, без всех этих плясок со слонами и бабами. Почему? Да потому что Месроб подсказал Боруху пристроить ко дворцу собственный хаммам с новейшими комнатами удовольствий, и сам пообещал следит за строительством. Которое, к слову, уже началось, потому что слово султана — закон.

Я, конечно, не знала, что происходит за стенами, и что Яга с Сэрвом немного переиграли сценарий. Но что с того? Главное было сделано: Месроб переместился в султанский дворец как управляющий нового хаммама; бабка завела знакомства среди всех влиятельных женщин Аграбы — ночных кукушек, которые перекукуют любую дневную; кийну вообще получил доступ к султану напрямую. Всё складывалось как надо. Не подвели бы головорезы Артура, а для этого мне следовало найти бежавшую Ануш, которой никто так и не хватился. То ли девка была в гареме недавно, то ли занимала там настолько низкое положение, что её и не замечали — как бы то ни было, любой расклад был только на руку.

— Эй, ты что тут делаешь, парень? — меня подняли за шкирку и вытащили из розового куста, как фокусник вытаскивает кролика из шляпы. — Ты кто такой?

Не давая стражнику опомниться, — а дядька был метра два высотой, чёрный и страшный, с руками как мои ноги, — я пнула его обоими каблуками в лицо, вывернулась как кошка, и метнулась через забор. Сердце колотилось как бешенное, а проклятое пишмание прилипло к горлу и мешало дышать. Как я добежала до окраины Аграбы — не помню: перед глазами мелькали бесконечные дворы, ломаные деревянные решётки окон, синие двери с отломанными ручками, стены, увитые виноградом и увешанные бельём. Держась за рёбра, я еле переводила дыхание, прислонясь к белёному забору-дувалу у домика, чуть не последнего в своём ряду.

— Пф-ф-ф-ф-х-х-х-х, — дышала я. Как ни крути, даже богатырская регенерация не будет работать как надо, если вместо постельного режима скакать, как бешеная коза, то по барханам, то по розовым кустам.

— Юноша, эй, юноша, — через стену перегнулся какой-то слегка усатый паренёк в тюбетейке, — заходи быстрей, я открыл ворота. Мама будет молчать, мы тебя спрячем!

Я не заставила себя долго упрашивать: нырнула в дверь, меня тут же впихнули в глиняный тандыр — печь для хлеба — и прикрыли крышкой. К счастью, тандыр был холодный и, видимо, уже давно. Слышно было, как за стеной проскакали стражники, перекликаясь грозными голосами. Пришлось просидеть ещё полчаса прежде, чем меня выпустили, и тот же юный голос произнёс: