Отключаюсь, приближаюсь к подросткам вплотную. Они даже не дрожат, позволяют мне помочь им встать с земли. Сами помогают друг другу.

Ну да, если тебя бросили, то единственный выход — найти подобных себе и стать чуть сильнее вместе, — проносится мысль.

— Я здесь, передавай в окно, — услышав голос Бона, я обрадовался.

— Ах ты, гавнюк. Я-то думал ты уже сдался!

— Потом обсудим, — обрывает меня.

— Как только окажетесь на земле, — даю команду подросткам, — бегите к поселку, прячьтесь, и больше не играйте на развалинах, это вам не место для игр.

Звери приходят в себя слишком рано.

Когтистая лапа вонзается в мою спину и отрывает меня от земли…

Только бы успеть.

Последнего пацана скидываю Бону, и он ловит его у земли.

Вторая лапа бьет меня по бочине и острые как ножи когти вонзаются в кожу, разрывают плоть — мышцы, ломают кости колена.

Стиснув зубы, разворачиваюсь.

Вбиваю в глотку монстру кинжал с длинной рукоятью. Огромная тошнотворная масса вываливается из окровавленной глотки.

Я нападаю на другого.

— Тварь, сдохни.

Тварь рычит, избивает меня. Накалывают на когти как на колья. Ни черта не знают о чести, набрасываются на меня вчетвером.

Я же скашиваю глаза на зависшую птичку, молюсь, чтобы тварь не ожила раньше времени. Раньше, чем Бону и подросткам удастся уйти в глубь наших территорий, в глубь тайги.

Все птицы уничтожены, эта — последняя.

— Не улетай… бегите…

От болевого шока теряю сознание…

— Дмитрий Тимофеевич в себя пришел? — слышу где-то у себя над ухом, теплое дыхание обдает мое лицо.

Саднит в пояснице, и по всему телу проносится плохая боль.

Твердо знаю, что монстры поиздевались над моим телом.

Но что они сделали с моим разумом? Вот в чем вопрос.

Когда из Шрека я превратился в Дмитрия Тимофеевича?

Подъем, — кричу самому себе, хочу встать. Но тело не слушается.

Похоже, я приболел немного. Последнее, что помню — битву с монстрами за подростков. Меня превратили в отбивную, и сейчас я подыхаю у себя в конуре в подземелье.

Я служивый человек, привыкший. Скрипнув зубами, силюсь пошевелиться.

— Боярин, откройте глаза, не пугайте нас, — слышу женский голосок.

Едва слышная просьба вызывает во мне желание открыть глаза, уж больно голос девицы хорош.

— Не ори на него, не видишь, он еще в себя не пришел после болезни.

Что за болезнь?

— Он сильно обезвожен, если не выпьет напиток жизни, долго не протянет.

— Трубецкой не должен жить. Ты знаешь об этом.

— Убить ты его не можешь, нарушишь клятву и течение времени.

— Я и не буду убивать, он сам справится. Совесть и желание быть правдивым и честным его сокрушат.

С недоумением пытаюсь уловить, почему они называют меня боярином. Когда это я вдруг превратился из Шрека в знатного человека?

— Замолчи, если он нас услышит, нам не сдобровать.

Снова проваливаюсь в сон, сквозь дрему слышу женский голосок:

— Очнитесь, Дмитрий. Господин, ты нужен Руси!

Кто я? Почему Руси?

Вот, если бы барышня настаивала на том, что нужен ей, то быстро бы проснулся, и сил молодецких набрался.

За сегодняшний день меня посетила вторая барышня. И я пытаюсь вспомнить, когда вокруг меня вилось так много девушек? Кроме тварей с уродливыми мордами, никого.

То есть, жизнь уже налаживается.

Потихоньку приоткрываю тяжелые веки, и тут же закрываю.

Нет, не потому что девушка — уродина, очень даже хорошенькая.

А потому что напротив моей кровати раскинулось огромное окно, высотой метра в три, и выходит оно на оживленную улицу. От этого не по себе. Громкий звук и яркий свет травмируют меня.

— Очнулся! — девушка хлопает в ладоши, я осматриваю ее внимательно.

Высокая, худая, с большой грудью. В белой блузке и темно-коричневой юбке, на ногах походные ботинки, а темные волосы распущены и подколоты за ушами, так, чтобы не падать на милое молочное личико с огромными карими глазами и пухлыми губами.

На вид особое лет восемнадцать, но я бы не утверждал. Когда речь касается женщин — всякое возможно.

— Марфа? — предполагаю я, и она хихикает.

Дурашка. Что такого я брякнул, чтобы особа развеселилась.

— Дуняша? — перебираю в мозгу женские имена, подходящие случаю.

Жутко злюсь, потому что не могу вспомнить, как зовут чертову девку. Разум ищет в пустоте информацию. Вот оно — плеск волн в мозге, и ничего, кроме пустоты.

Этот Трубецкой Дмитрий — что за фрукт, коль ничего не помнит о своих домашних? Тем более, о таких симпатичных.

Злюсь. Поднимаюсь на неустойчивые ноги, протягиваю руку к девушке, и ошарашенно замираю, глядя на худую руку с бледно-молочной кожей.

— Твою ж мать! — выругиваюсь я, и в этот момент девушка вскрикивает, потому что из моей руки вылетает небольшой сноп огня и опаляет ее юбку.

— Дмитрий Тимофеевич, ты так в себя и не пришел после пробуждения магии?

В голове сумбур, если я господин, почему Дунька ко мне на ты обращается. Может, у нас с ней чего было?

Пока обдумываю, девчонка тушит огонь на юбке.

— Закажи себе новую, я оплачу, — отвечаю по-царски и окатываю ее взглядом сверху-вниз.

Если я господин, наверное, у меня водятся деньжата? Иначе в чем толк быть кем-то, не имея достаточно денег.

И в этот момент до меня долетает главное — это ж я поджег ее юбку!

Отчетливо проявляется животный страх. Девчонка говорила что-то о том, что магия пробудилась во мне. Поэтому я болел?

Как это возможно?

Осознаю, что просто открыть рот и спросить у Дуньки, есть ли магия в этом мире не могу, права не имею.

Боль в руке кричит о какой-то проблеме, я сплевываю тягучий сгусток крови и всплеск чудовищной боли в груди напоминает мне о реальности и о новом теле.

Чем я болел?

Ах да, обезвоживание, как сказал какой-то мужчина, который очень сильно мечтал о моей смерти. На фоне болезни проснулась магия и она обескровила меня, уложив в постель?

И в этот момент, душа Шрека залетела в слабое тело, которое не могло сопротивляться, потому что Дмитрий находился в путешествии по иным мирам?

Дурдом… подумал бы я раньше. Но после ядерной войны, которую никто не ждал, а она случилась, я уже ничему не удивлюсь. Ни в этом мире, ни в другом.

Дуняша по-прежнему стоит напротив меня, замерев, и смотрит туда, куда не следует. Опускаю глаза, следуя за ее взглядом, и становлюсь пунцовым, потому что всё восстало. Но не это главное, а то, что я весь какой-то маленький сплющенный, как сушеная груша.

— Дуняша… Кхе… — деловито прочищаю глотку. — Сколько мне стукнуло?

— Господин, тебя кто-то ударил?

Так, кажется, моя разговорная речь доставляет барышне неудобства. Нужно следить за тем, что и как произношу.

— Сколько мне лет исполнилось?

— Пятнадцать.

Сонливость начала уходить моментально.

Получается тело у меня не хлипкое, а слишком молодое и еще не прокаченное по всем параметрам. Однако, работы предстоит много.

Понимаю, что со мной произошло что-то плохое, но память никак не может вспомнить, или подсказать, скрывает от меня страшную тайну.

Зато есть четкое знание, что обладаю магией, но с ней что-то не так, и со мной что-то неладное. Невероятно плохо, пожар в теле, дезориентация.

Обезвожен — болел — инициация началась и встала на паузу — дар слабый — что-то пошло не так…

Ладно, долго гадать не получится, нужно четко знать, что здесь происходит, чтобы не попасть в переделки и не умереть раньше времени.

Я смотрю в упор на перепуганную девушку, скромную, милую с огоньком в глазах, думаю как ее использовать в своей проблеме, при этом не запугать.

Понимаю, что я ей интересен как объект, но явно здесь что-то скрыто, тайный умысел.

Если бы служанка была просто служанкой, она бы давно убралась, помогла мне одеться и свалила по-тихому, но эта ведет себя нагло и дерзко. Смеет смотреть в глаза, разглядывать меня — своего хозяина.