Дом, похожий на жилой, состоял из двух этажей, на верху и внизу я насчитал множество окон, открытые белые ставни были украшены резьбой и узорами.

Из одного окна вылетела белая сова и полетела прочь.

— Букля вправо бери! — выкрикнул паренек с рыжей бородой и разлохмаченной головой. Увидев меня, детина показал мне какой-то неприличный знак, и я подумал, что до инициации в школе магии, что-то стряслось. Спрашивать об этом отца или нет, еще не решил. Не по-мужски это как-то, ныть, вопросы задавать.

Здание из двух этажей казалось очень высоким, каким-то непропорциональным за счет огромный покатой крыши, украшенной как дворец.

В целом терем выглядел как теремок — с его ступенчатыми выступами и резными украшениями на фасадах и карнизах — красного, зеленого и белого цветов.

Мы подошли ближе, и я увидел, что на наличнике очень сложная резьба — странные растения в виде лозы с шипами, орел, собака. И тут я вспомнил, как собственными руками вырезал свой тотем. Вот только вспомнить бы, какой именно.

Получается, что тотемы на окнах не случайны, а для защиты изготовлены!

Кто осмелится напасть на школу? Она же в городе, и дружина ее защищает, и закон.

— Я лично давал деньги и людей для строительства этой школы, — бурчит отец себе под нос, — вот эти сваи деревянные, — он тычет на сруб под первым этажем, — я собственными руками забивал.

Дмитрий впервые дает мне подсказку, и я слышу ее у себя в голове:

— Родители участвуют в строительстве школ, сами своими руками забивают сваи, давая свое отцовское благословение будущим поколениям — детям, внукам. Без родительской магии здесь никак.

— Надеюсь, ты не лазил по лестнице как удалой крестьянин, не украшал терем «коньком»? — усмехнулся я.

— Я — нет, зато твой дядька, когда был моложе, забирался на самый верх, и прятал там что-то. В зарницу они играли с мальчишками.

— Одного не могу понять, зачем строить терем для учеников из дерева, сгорит же?

— А ты не поджигай! — усмехается батя, и в этот момент мы поднимаемся на крыльцо, и входим в дом.

Он встречает нас тишиной, только у входа висят часы с кукушкой, и оттуда вылетает маленький кукушонок, глазеет на нас, и на той же пружине залетает обратно.

Не птица Феникс, уже хорошо. Так, ложная тревога, — стряхиваю на коврике пыль и грязь, прилипшие к ботинкам и брюкам.

Делаю себе записочку в мозгах — нужно взять у Дуняши ее амулет… нет, не тот, что помогает раздевать господ донага, и глумиться над ними, а тот, что порядок наводит. Нам бы с родителем порядок в одежде и на голове не помешал.

Смотримся в зеркало у входа, в резной раме, и по-старинке, расчесываемся пятерней.

Нас встречает тот самый рыжий парень, только что воевавший с совой, смотрит на меня исподлобья, здоровается только с моим отцом.

— Князь Тимофей Романович, тебя директор ожидает с самого утра. Я уже приказ с совой отправил в епархию Московскую.

— Что за приказ? — спрашивает отец, сурово глядя на парня.

— Об отчислении князя Дмитрий Тимофеевича из школы магии, и переводе его в училище для бездарных отпрысков.

— Ты… ты… — князь, прошедший войны и интриги, повидавший в жизни всякое, едва владеет собою. — Не заговаривайся, Гришка! Как ты смеешь о моем одаренном сыне подобное заявлять?

Я же прокручиваю в мозгах информацию об училище — в 1551 году Иван Грозный собрал собор — представителей церковной иераархии с участием боярской думы, и обязал создать специальное уложение, сборник появился Стоглав. Он обязал бороться с неграмотностью в стране. Обязал училища организовать в «Российском царствии на Москве и в Великом Новуграде, и по иным градам многие училища бывали, грамоте, писати и пети и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, и писцы, и певцы, и чтецы славны были во всей земли…»

После этого начали строить школы, только в крупных городах. А когда Борис Годунов пришел править, он желал завести светские школы по всей Московской Руси, но на местах ему вставляли палки в колеса, к тому же интернет появился у богатых.

Теперь им учеба была ни к чему, они могли черпать знания из сети, а простолюдины всё время работали, и плевали они на грамоту!

Я же давно умел писать, читать, петь, чести был обучен.

И сейчас полыхал праведным гневом, желая изничтожить Гришку, который сову отправил черт-те куда, чтобы от меня избавиться.

Я бы так зол, что сконцентрировался на этой гребаной пернатой и пожелал ей бухнуться башкой об дерево, и потерять приказ, что несла с собой.

Нет, не так, я наклонился мысленно за тем приказом и сжег его дотла.

Нечего за моей спиной устраивать меня в училище.

Делаем еще два шага по длинному деревянному коридору и стопоримся у огромной дубовой двери.

— Ни пуха! — отец подбадривает меня, подталкивая к двери.

Если учесть, что я сегодня прибил огромную тварь с щупальцами и мерзким зловонием, я — красава. Но кричать об этом здесь не могу.

Зато именно у директора могу взглянуть на табель своих оценок, тогда-то узнаю, в чем хорош.

— Лаврентий Лаврентьевич, — произносит с придыханием отец, едва входим в огромное помещение, кишащее всякими разными животными.

Ошеломленно смотрю на директора, который мягко сказать, выглядит как-то странно, слишком забавно, для столь серьезной должности.

В голове моментально рисуется список учителей, и Лаврик, именно так зовут его ученики, учитель ухода за магическими существами и лесничий в заповеднике, расположенном при школе.

Мда. Как такой задохлик справляется со столь тяжелой ношей, не очень понятно. Не Хагрид, это точно, — поджимаю губы.

Старичок низкого роста, с большими круглыми очками, которые сползают ему на кончик носа. Его мантия кажется на пару размеров больше, чем нужно, и постоянно цепляется за разные предметы, пока он пытается загнать всех зверей в одну клетку и накрыть темной тканью.

Из карманов Лаврика торчат необычные магические штуковины — вечно жужжащие шкатулки, полураспустившиеся перья, и пузырьки с зелёным дымом, пугающим озверевших животных, который иногда выходит прямо во время урока.

Директор достает из правого кармана дезодорант и разбрызгивает по помещению, пока мы с отцом чихаем, он бросается к окну, распахивает его настежь.

Лаврик обожает рассказывать истории о своих «магических подвигах», но его рассказы часто прерываются — то шляпа закроет глаза, то заклинание пойдёт не так, и вместо эффекта, например, превращения в орла, он случайно превращает свои волосы в пёстрые перья.

Ученики обожают его, хотя и никогда не знают, чем закончится очередной урок.

Он добрый, поэтому мне непонятно, что я должен был натворить, чтобы вылететь отсюда пулей?..

— Лаврентий Лаврентьевич, добрый русский человек, войди в мое положение. Не за сына прошу, за державу. Дмитрий Тимофеевич — оплот московского государства, ты сам видел пророчество, знаешь, какое будущее его ожидает…

Оба глядят на меня сочувствием, будто хоронят.

Ну их нафиг. В гробу я видал такое заступничество бати.

Я здесь с Димастым, не дам ему пропасть, не позволю подставить. Вдвоем мы справимся. У Трубецкого свои дары, у меня свои, нас не одолеть никому, кроме бюрократии и дураков! Но даже их мы преодолеем.

— Ты, князь, меня не суди строго. Я тоже за Русь радею всей душой, трачу всего себя на то, чтобы ученики мои страну свою подняли в тот самый страшный момент, когда никто не будет понимать, где зло, где добро. Они сердцем учуют опасность. И людей за собой поведут. А насчет твоего сына у меня особые указания сверху, — показывает пальцем на небо.

Интересно, с кем общается Лаврик? С богами, стихиями, эгрегорами, шаманами или он сейчас говорит про светские лица — про царя и князей? Может, у него связи с другими кланами, и те давят на директора?

— О презумпции невиновности не слышали, не? — впервые вклиниваюсь в разговор. Меня начинает напрягать ситуация. Я был хорошим половину дня и все мною командовали, или пытались, я дал им сесть мне на шею, свесить ноги, но любому терпению приходит конец. Вот и моему хана.