Так и не решившись открыть дверь камеры полностью, я торопливо открыл только маленькое окошко, закинув в него мешок с курицей для Фила, точно он был уже не человеком, а зверем. Стыдясь своего поступка, я поспешил прочь.

Заботу о Филе я решил поручить Альфреду, у старика были стальные нервы, он проявил себя человеком честным, справедливым, к тому же, к Филу он всегда относился по-отечески покровительственно.

Завершив дела связанные с вынужденным заточением Фила, я поспешил в комнату своей матери, надеясь, во чтобы то ни стало, найти ответы на свои вопросы.

У материнских покоев я на мгновение замер не решаясь шагнуть дальше. И в ту же секунду мне в спину ударил откуда-то взявшийся сквозняк, словно подталкивая меня. Я поёжился.

Затем достал ключ и тяжело, со скрежетом, провернул его в замке.

Достал ключ и тяжело, со скрежетом, провернул его в замке, потянул за ручку. Дверь со скрипом, медленно подалась на меня. Я сделал шаг, переступив порог.

Воздух был спертый, тяжелый. В нос ударила, потревоженная моими ногами, пыль, я поморщился и чихнул.

Сквозь плотные наглухо задернутые шторы свет почти не проникал и в комнате царил зловещий полумрак.

Я был напряжен донельзя. Вовсю работала накрученная отцом жуть, еще и мрак этот в комнате… Первым делом я пошел к окну. Шаги в тишине глухо стучали и отдавались в висках. Я раздвинул тяжелые бархатные шторы. Пыль словно искрящимися пузырьками шампанского затанцевала в воздухе подсвеченная лучами вечернего солнца. Свет ударил по глазам, я сощурился и вновь, не удержавшись, чихнул.

Я огляделся, прислушался к себе. Пока никаких из обещанных отцом голосов и галлюцинаций у меня не наблюдалось. Апартаменты отличались только большими размерами, роскошью времен Людовика XIVи запустением. На пыльном полу, извилистой тропкой, оставались отпечатки моих ног. В комнате, рядом с кроватью стояла большая золотая ванна, большое трюмо с зеркалами, для одной комнаты зеркал вообще было многовато: зеркальный потолок, зеркала на стенах и на шкафах. Как будто кто-то страдал синдромом нарцисса.

Кроме зеркал, повсюду висели ещё и картины, но, что на них изображено, из-за слоя пыли разглядеть было сложно. Так как горничных сюда заманить не представлялось возможным, с их тряпками и штучками для уборки, я сдернул с кровати тяжелое покрывало, решив смахнуть пыль с картин им.

Картину я выбрал самую большую, чуть ли не во всю стену, ту, что висела как раз напротив кровати. Чтобы очистить её от пыли пришлось подставить стул и не один, а два, взгромоздив их один на другой. Надо сказать, что на этой неустойчивой конструкции размахивать тяжелым покрывалом было не самым большим удовольствием.

Вдруг за спиной раздался резкий хлопок, я вздрогнул, стулья подо мной качнулись, и я с чудовищным грохотом полетел на пол. Мало того, что я хорошо приложился головой, так еще один из дубовых стульев, чуть не переломал мне ребра, свалившись на меня сверху.

Я отшвырнул от себя стул и в следующую секунду уже был на ногах с мечом наготове, а затем медленно обернулся на испугавший меня звук хлопка. Однако тревога была ложной, оказывается, это всего лишь сквозняк закрыл дверь.

На мгновение у меня даже закрались подозрения, что отец спецом меня так настроил, а сам стоит где-нибудь за шторкой и посмеивается в кулак над моей трусостью, но я быстро взял себя в руки и отогнал эту абсурдную мысль.

Я отошел на несколько шагов назад от картины, чтобы лучше её разглядеть. Большую часть пространства на полотне занимало голубое небо, на заднем фоне росло одинокое дерево, соединяя небо и землю, своими красными ветками. Оно было похоже на то самое, в котором я еще недавно оставил кольцо и нашел подвеску с хармой, на то, из которого вышла богиня жизни Аве и даровала мне силу сокола. Только местность сильно отличалась, эта была голая равнина, покрытая золотистым ковром трав.

На переднем плане стояла женщина с младенцем на руках. Она, опустив глаза, улыбалась ему. Лица мальчика не было видно, а вот женщина на холсте определенно, как две капли воды, была похожа на мою мать.

Я смотрел и так и сяк — картина как картина, сюжет добрый, полный любви и материнской нежности, сюжет даже где-то божественный, ничего тут ни страшного не было, ни полезного для меня. Местность определить я тоже не мог.

Я отвернулся, осматриваясь дальше. Решил обыскать шкафы, может быть там найдутся подсказки. Но в шкафах обнаружился лишь гардероб матери, состоящий из дорогих и пышных шляпок, перчаток, юбок, платьев, их было так много, что их при желании хватило бы чтобы обрядить полгорода.

Бабские тряпки меня интересовали мало, поэтому очень скоро я закрыл шкаф и полез в трюмо.

Несколько ящичков оказались заперты. Я подергал их, но тщетно. Стал думать, как взломать, пока не догадался воспользоваться данной мне отцом связкой ключей. Открыл. Обнаружил там шкатулки с такими украшениями, что даже присвистнул. Серьги, кольца, браслеты, подвески, ожерелья. Все было сделано из чистого золота и платины, все камни драгоценные. Особенно мать отдавала предпочтения рубинам и алмазам, хотя были и сапфировые комплекты.

— А отец жалуется, что в казне нет денег, чтобы город восстановить, — проворчал я, закрывая ящики. — Да, продав эти побрякушки, можно вообще город снести и отстроить заново. Еще и на сдачу, провизией на пару лет запастись.

Краем глаза я уловил какое-то движение. Резко повернулся и встретился взглядом в зеркале с самим с собой. Ощущения в комнате действительно были какие-то неприятные. Всё время казалось, что за тобой кто-то наблюдает и, кажется, разгадка лежала на поверхности — всё из-за злосчастных зеркал. Усмехнувшись, найденному объяснению, я снова стал рассматривать содержимое ящика.

Внимание мое привлекла одна красивая резная деревянная шкатулка. Она была небольшой и выделялась на фоне остальных, обтянутых бархатом шкатулок, своей скромностью. Я долга не мог ее открыть, пока интуитивно не догадался, что там нужно хитро надавить с двух сторон на крышку.

В шкатулке лежал красивый гребень. Деревянные зубья от времени почернели и рассохлись, а вот гребешок уцелел — он был выполнен очень искусно, на одной стороне сидел на ветке черный ворон, а на противоположной ветке сидел янтарный сокол. Ветки между птицами сплетались в один узел. Сам гребень был теплый и как будто энергетически заряжен силой. Я закрыл шкатулку и положил ее в карман.

В одном из ящиков, на дне, в тайнике я увидел тоненькую книжечку, переплет был перетянут атласом, похоже, что-то вроде дневника. Я жадно схватил её и стал листать, но страницы были пусты. Я автоматически сунул занятную тетрадку себе за пояс, чувствуя, что там что-то есть такое, чего я пока просто не вижу.

Я намеревался было уйти, машинально обернулся и бросил взгляд на картину… И сердце упало в пятки. Небо на картине заволокло тучами. Дерево обогрело сверху донизу, горизонт пылал ярким пламенем пожара. А женщина теперь смотрела не на младенца, а прямо на меня и в глазах её плясал огонь безумия. Ребёнок у неё на руках начал исчезать, растворяясь точно мираж. Она опустила голову, взглянула на свои опустевшие руки, а потом запрокинув голову, горестно закричала.

Первым моим порывом было делать отсюда ноги. Но мои ноги, как будто прилипли к полу, и делать ничего не желали. Я как в трансе всё смотрел на женщину, точнее на свою мать. Она вдруг замолчала и вновь подняла взгляд на меня.

Фон за ее спиной стремительно менялся. Небо становилось то светлей, то темней, мелькали леса, незнакомые города, храмы, деревни….

— Ищи меня там, — хрипло прошептала она, поворачиваясь ко мне спиной и уходя все дальше, вглубь картины, потом всё же обернулась и договорила. — За болотной пустошью, в старом городе есть храм Матери-Богини, я буду ждать тебя с моим гребнем там, сокол.

— А почему не сын, а сокол? — с вызовом поинтересовался я у матери, пусть картинка, но могла бы быть и подобрее к своему сыну.