Ко мне подошел стражник. Я протянул руки, рассчитывая, что с меня снимут кандалы. Но вместо этого стражник надел мне на шею тяжелую цепь и отошёл в сторону. Цепь была холодной, реально очень тяжелой, как будто мне на плечи пуд железа накинули, и как-то действовала она на меня угнетающе. Я поднял вопросительный взгляд на братьев.

— Судейская цепь не даст тебе солгать перед ликами Триликого и ввести кого бы то не было в заблуждение, — любезно пояснил брат Лесли. — Так как случай серьезный, мы впервые за многие годы решились вновь использовать этот способ дачи показаний.

— Итак, ваша светлость Эрик Герберт, обещаете ли вы перед людьми и богами говорить сейчас правду и только правду? — прогремел голос брата Итана.

— Перед людьми и богами обещаю говорить правду и только правду! — пафосно пообещал я.

— Да будет так! Мы все обращены в слух.

— Я и мой отец… — я хотел сказать, что мы не виновны во всех перечисленных в свитке преступлениях, однако цепь вдруг довольно ощутимо сдавила мне шею. — Это всё…

И я вдруг почувствовал, что слово «клевета» намертво застряло в моем стиснутом горле.

Я решил зайти с другой стороны и, прочистив горло, попытался сказать, что ворон вернулся и это правда. Но цепь вновь не дала мне этого сделать, затянувшись так сильно, что глаза из орбит полезли.

Я закашлялся, согнувшись в три погибели, жадно пытаясь ухватить воздух пересохшими губами.

Взгляд выхватил довольную рожу Арчибальда, который потирал ручки. Я попытался сбросить с себя цепь, но как ни старался, сбросить её с не смог. Внутри меня клокотал гнев.

— Что, черт возьми, происходит⁈ — взревел я. — Снимите с меня этот проклятый ошейник!

— Судейская цепь предостерегает вас от обмана, ваша светлость, пока вы даете показания, вы не можете её снять. Или вы уже всё сказали? — насмешливо поинтересовался брат Итан.

— Но я пытаюсь сказать правду! — прохрипел я.

— Сам Триликий считает иначе, — с гаденькой усмешкой сказал альбинос. — Кто ты, мальчишка, чтобы оспаривать его волю?

— Я сок… — в висках застучало, вены вздулись, в глазах потемнело так, что мне понадобилось сконцентрировать всю свою силу воли, чтобы не упасть на колени.

Но и говорить я больше не мог.

— Если вам больше нечего сказать, — с презрением скривился брат Морган, — кроме заготовленного по этому случаю вранья, то вы можете удалиться.

Сказать то мне было что, да вот только сил не осталось, в голове было пусто, язык просто отказывался выдавать что-то членораздельное.

Большего унижения я, кажется, ещё не испытывал. Сокол во мне бился, просясь на волю, но цепи, которые я — дурак, добровольно на себя надел, не давали ему вырваться. Стражник под белы рученьки увел меня обратно за решетку.

Дали слово Филу. И ровно с тем же результатом. Посиневший Фил, вернулся за решетку и сел рядом со мной. Дальше, всё происходило как в тумане.

— Итак, прошу братьев нашего ордена огласить вердикт, — возведя руки к потолку, попросил брат Итан.

— Именем Триликого, виновны! — поднявшись первым, с удовольствием объявил брат Морган.

За ним стали подниматься со своих мест и другие братья. Вердикт был у всех один, даже брат Лесли признал нас виновными, что было для меня особенно обидным.

— Именем Триликого, единогласно объявляем вас виновными и приговариваем к смерти! — закольцевал брат Итан. — Приговор вступит в исполнение завтра в два часа после полудня. Приговор может быть обжалован только в случае, если за семью Гербертов вступиться человек рангом не ниже герцога. Да будет так!

Раздался хлопок. Нас выпустили из-за решетки, и повели на выход. Солнце, после полутьмы зала, ударило по глазам.

Соображал я туго, с трудом переставляя ноги. Нас вели через бушующее море толпы, которая скандировала: «Свободу соколу!».

Я почувствовал, как воздух зазвенел от разлившейся в нём магии. Это братья ломали волю толпы, заставляя людей умолкнуть и разойтись по домам. Но удавалось им это плохо…. Они теряли свой беспрекословный авторитет.

Мы вновь оказались в камере. Я был измотан и надломлен. Фил тоже выглядел подавлено. Это проклятая цепь просто высосала из нас все соки.

Мы оба плюхнулись на лавки и замерли, не желая двигаться от слова совсем и от слова никогда. Языком и то, ворочать было лень. Происходящее не укладывалось в моей голове, потому что укладывать всё это в голову, не осталось сил.

«Вот бы покурить» — успел подумать я, проваливаясь в какое-то полузабытьё.

Когда с грохотом открылась решетка, и в темницу кто-то вошел, ни я, ни Фил, и головы не подняли.

Даже если этот кто-то, пришёл нас резать — нам было глубоко плевать.

— Вот, съешь, полегчает.

Я медленно и нехотя, но всё же, развернул голову на голос брата Лесли. Он стоял у соседней лавки, склонившись над Филом, и что-то совал тому в руку.

Затем брат Лесли подошел ко мне, сел на мою лавку и тоже отсыпал горсть каких-то странных золотистых, мохнатых ягодок в руку. Я рефлекторно зажал пальцы.

— Пожуй, это поможет, — посоветовал брат Лесли.

Я, позвякивая цепями — кандалы с нас с Филом снять не удосужились, — автоматически положил в рот одну ягодку и уже по мере того, как пережёвывал её, сообразил, что, вполне возможно, эти ягоды самый простой способ от нас избавиться, не поднимая лишнего шума. Просто пару ядовитых ягод и делу конец.

— Отрава? — Равнодушно поинтересовался я, сглатывая безвкусную ягоду и закидывая в род следующую.

— Лекарство, — поправил меня брат Лесли. — Ягоды Годжи — редкое растение, лечит не плоть, а харму. Такое бремя, как судейская цепь Триликого, немногие могут вынести. Пожалуй, вы с Филлибером смогли создать некий прецедент, так как ушли из зала на своих двоих. До вас этого никому не удавалось — глубокий обморок был обеспечен всем и всегда. Случались и смертельные исходы, в следствие чего, от этого метода допроса подсудимых давно отказались. Хотя он и считался самым надежным.

— Если этот метод столь опасен и его уже много лет не испытывали на подсудимых, — потихоньку стал я восстанавливать причинно-следственные связи в пробуждающихся мозгах, — то какого хрена для нас были сделаны исключения?

Ягоды, действительно, помогли. Меня стало отпускать. Я сел на лавке, закинул в себя оставшуюся горсть и стал активно жевать. Теперь ягоды казались очень сладкими и вкусными. Я посмотрел на Фила. Он тоже, как и я, уже сидел на лавке. Внимательно следя за нашей с братом Лесли беседой.

— Честно говоря, это я предложил, — хмуро ответил брат Лесли. — Я думал, что это поможет наверняка доказать вашу невиновность, — он внимательно всмотрелся в меня. — Но случилось ровно наоборот, признаться, даже моё доверие пошатнулось. И если бы не сын….

Я задумался. Действительно, всё это было довольно странным. Триликий всегда был на моей стороне. Он одарил меня всеми возможными дарами. На суде с Томашем Триликий лично оправдал меня, жестоко покарав сэра Урика, меня оклеветавшего. Почему сейчас всё происходило с точностью наоборот? Почему цепь Триликого повисла удавкой на моей шее и репутации?

— Цепь могли подменить? — быстро спросил я.

— Доступ есть только у братьев ордена, — покачал головой брат Лесли, — даже стражник, который на вас надевал цепь, был отмечен дланью брата, чтобы суметь коснуться цепи. Эта цепь единственная в своем роде, она выкована, как и твой меч, не на земле, но на небе. Подмену заметили бы сразу.

— Лесли, я доказал тебе, что говорю правду. Я исцелил тебя, — нетерпеливо напомнил я. — Отбрось сомнение и допусти, что с цепью что-то не так! Что могло случиться⁈

Брат Лесли глубоко задумался, потирая подбородок.

— Вероятность настолько ничтожна, что равна нулю, — пробормотал он. — Если допустить, что в ордене есть предатели, то сговорившись, братья — их должно было быть не меньше шести, могли на время ослепить Триликого. Для этого вариться очень сложное зелье, и им поливается цепь. Но никто бы из них на это не пошел, Эрик, куда вероятней, что ты просто виновен.