— Что ж, подозреваю, — нарушила затянувшееся молчание Белла, — ты проделал такой путь и оторвал меня от важных дел не затем, чтобы просто обнять свою мать.

— Угадала, не затем, — с готовностью согласился я. — Я прервал тебя от вырывания мужских сердец, потому что мне нужна твоя помощь и ответы на кое-какие вопросы.

Белла так быстро глянула на меня из-под полуопущенных ресниц, что я не успел считать выражение её глаз. Мать снова занялась стиранием крови с рук, затем скомкала платок, зажав его в кулаке, через мгновение разжала руку, платок вспыхнул и исчез. Она стряхнула пепел на пыльный пол.

— Хорошо, — вздохнула Белла. — В чём тебе нужна моя помощь, сын?

— Мне нужно спасти Фила, — в лоб заявил я.

— Что с ним? — равнодушно спросила Белла.

— Он выпил молока медведицы и завтра ночью сам должен навсегда превратиться в медведя, — сбивчиво изложил я суть проблемы.

Я слишком устал и, по правде говоря, временами подтупливал.

— Не худшая доля, — пожала плечами мать, — сила, власть, покровительство Амадей… Многие, о таком только мечтать могут.

— А для меня ты бы хотела такой доли?

— А причём здесь ты?

— Он пожертвовал собой ради меня, — попытался я пробудить в матери хоть толику сочувствия, но на её лице не дрогнул ни один мускул, поэтому я попытался сделать заход с другой стороны. — А его мать убили, потому что ты ей передала родовой дар Матери-Богини.

— Так это сынок Лили… — задумчиво протянула мать, сняв кольцо мрота со своего пальца, с интересом стала его рассматривать. — Лили должна была уничтожить амулет, но этого не сделала, поэтому он уничтожил её. Лили убили из-за её глупости, а не по моей вине, если ты хотел воззвать к этому чувству, то мимо, Эрик.

Мне хотелось схватить эту чужую мне женщину и хорошенько встряхнуть, пробудить хоть каплю человечности и милосердия в её давно остывшем сердце.

— Значит, ты не хочешь помочь Филу? — уточнил я, чувствуя, что начинаю закипать.

— Я мало чем могу ему помочь, как, впрочем, и ты, — помешкав, призналась Белла.

— А кто может? Всегда должен кто-то быть, — упрямо заявил я.

Белла внимательно посмотрела на меня, словно оценивая, стоит ли ей что-либо говорить или лучше промолчать.

— Если кто и может помочь Филу, то только он сам, — с неохотой пояснила она. — Я могу только дать ему выбор, и я очень, сомневаюсь, что Фил предпочтет растущую в нём силу зверя, какому-то чахлому человеческому существованию.

— Сделай, что можешь.

— Ты должен понимать, Эрик, что даже если каким-то образом человек победит, Фил никогда не будет прежним. Зверя в нём сможет держать на цепи лишь сила его воли. И если он будет часто оборачиваться в медведя, то зверь всё равно возьмет своё и сломает человека.

— Просто расскажи, чем я могу ему сейчас помочь, а там мы сами разберёмся.

Мать кивнула. Достала из воздуха флакончик с золотистой жидкостью, уколола палец и капнула туда свою кровь. Протянула флакончик мне.

— Вот зелье, тебе нужно как-то напоить его, а потом поставить перед выбором, кто он: человек или зверь?

— Как это сделать? — не понял я.

— Очень просто, кинь к нему в клетку кого-нибудь, если в Филе победит человек, то жертва останется жива, если зверь, то он разорвет несчастного в клочья.

— Как два пальца об асфальт, — буркнул я.

Я не стал указывать матери на нравственные стороны вопроса и предлагать кинуть в клетку к Филу её саму. Во-первых, понимал, что бесполезно, во-вторых, времени у меня итак было в обрез, в-третьих, яйца курицу не учат.

— И помни, Эрик, — напутствовала Белла. — Если вдруг Фил всё же останется человеком, ему нельзя оборачиваться в медведя столько, сколько он захочет, если за год он обернется тринадцать раз, то так и останется навсегда медведем.

Я кивнул, мотнув её предупреждение себе на ус.

У меня накопилось слишком много вопросов, которые требовали ответов. И нужно было успеть их задать. Не самый важный, но просившийся наружу вопрос про Леона, я задал первым.

— Зачем тебе понадобилось обманывать Леона?

Я ещё не был уверен, что в письме Натана речь шла именно о моей матери. Ведь, в конце концов, как она могла жить три сотни лет назад? Но чутьё подсказывало мне, что так оно и было. Поэтому я решил проверить, не откладывая в долгий ящик.

— Ах, это всё было так давно, — отмахнулась мать, — я порой страдаю забывчивостью.

— Неужели, — приподнял я бровь.

— Не помню, чтобы обманывала волка, — нехотя, но всё же ответила мать, — я лишь рассказала ему, что родители обращались к служительницам смерти и те дали им зелье, а дальнейшие выводы он сделал сам.

— Зачем тебе это было нужно?

— Об этом тебе знать уже поздно, мальчик мой, — твердо отрезала мать, и я понял, что больше она ничего мне пояснять за ситуацию не станет.

— Почему ты считала, что дары Матери-Богини могут мне навредить? Зачем, ты сама пыталась задушить меня ребёнком? Как ты выжила после казни? Почему не вернулась к отцу? Как ты могла жить три сотни лет назад? — пулеметной очередью выпустил я вопросы.

— А об этом тебе знать еще рано, — снисходительно улыбнулась мать. — Ты не готов.

— Кто решает мою готовность⁈ — раздраженно поинтересовался я.

— Только ты сам.

— Ну да, — хмыкнул я.

— У тебя есть подсказки, Эрик, воспользуйся ими правильно. Ты кое-что взял у меня из комнаты. Эти вещи откроются тебе в своё время.

— Что значит откроются?

— Достань гребень, — велела мать.

Я послушно достал из сумки гребень. На гребне остался один зубчик, остальные были истерты у самого основания. Кажется, раньше он выглядел немного иначе.

— И?

— Когда время соединится в одной точке между рано и поздно и ты внутренне будешь готов к правде, то гребень снова станет целостным. Ты расчешешь им волосы, и завеса тайн приоткроется пред тобой.

— Что мне для этого нужно сделать?

— Этого тебе никто не скажет. Если ты будешь идти правильно — зубчики будут появляться, если собьешься — зубчики будут ломаться, пока гребень не исчезнет совсем.

Я достал гребень из коробочки и демонстративно попытался расчесаться им прямо здесь и сейчас. Но сделал я это совершенно напрасно, так как стоило мне коснуться гребнем головы — она тут же взорвалась чудовищной болью. Я скривился, мать усмехнулась, мол, я же говорила. Я положил гребень обратно в коробку и спрятал в сумку.

— Если хочешь успеть попытаться спасти своего друга, тебе пора отправляться в путь, — равнодушно предупредила Белла.

— Последний вопрос, — спохватился я. — Ты хоть немного любила меня?

Белла подошла ко мне и дотронулась ледяными пальцами до щеки. Я невольно отшатнулся. Она убрала руку.

— Всё, что я делала и делаю, продиктовано любовью.

— А верится с трудом, — недружелюбно сказал я и всё же добавил, — мама.

— Так и должно быть, Эрик. Иногда, именно любовь делает из нас чудовищ, ведь её обратная сторона всегда ненависть. Ты всё поймешь в своё время. И, возможно, сможешь меня простить.

Белла развернулась и не спеша вошла обратно в зеркало. Зеркало поглотило её, и я увидел в нём своё мрачное уставшее отражение в сгущающихся сумерках потухшего дня.

Времени на раздумья и самокопания у меня уже не оставалось. Я перекинулся в сокола и полетел спасать Фила.

Я боялся, что в темноте не буду знать, куда лететь, но оказалось, ночью я видел ничем не хуже, чем днём, хотя зрение и отличалось от привычного мне дневного виденья. Как отличался и сам мир вокруг меня. Было довольно красиво; мириады светлячков, бесшумные совы, хищный взгляд желтых глаз какой-то кошки….

Проделав около половины пути, летя уже над лесом, я почувствовал, что если сейчас не передохну, то упаду замертво.

Я приземлился на дерево. До рассвета оставалось часа два. Решил это время потратить на отдых, при этом, не расходуя энергию на перекидывание в человека, остался дремать на ветке соколом. Сон у птиц отличается от человеческого, он более чуткий и легкий.