По моей щеке скатилась слеза. У меня не было сил ее стирать.

— Но это уже не важно, — прошептала я.

Я пошатнулась, но устояла на ногах. Потеря крови давала о себе знать.

— Теодор, вы и Ричард в ответе за все, что с нами произошло. Вы виноваты в ситуации, в которой мы все оказались. И именно вам обоим придется расплачиваться за свои грехи. Маринетт мне как-то сказала, когда я в тысячный раз спросила ее про родителей: «Они погибли, полагаясь на человека, которого считали частью семьи. Погибли, потому что слишком сильно доверяли ему».

Теодор болезненно прикрыл глаза, что вызвало смешок у меня. Перед глазами все расплывалось, кружилось. Мне все труднее было концентрировать внимание. По лбу скатилась еще несколько капелек пота. А из глаза лились новые слезы. В легких не хватало воздуха. А в ушах появился противный звон, предрекающий потерю сознания.

— Этим я не оправдываю свои поступки и путь, по которому я шла долгие годы. Я отвечу за все, но и вы не останетесь безнаказанным. Буду я вашим палачом или нет, покажет жизнь…

Я выдохнула и выронила пистолет, не в силах его больше держать. Тело потянуло к земле. Ноги согнулись в коленях. Последнее, что я успела запомнить перед тем, как снова встретиться с кромешной тьмой, испуганного Алана, что несся ко мне через весь зал.

АЛАН

Беспомощность. Самое ненавистное чувство, которое существует в этом мире. Оно давит, истязает, проникает в самые глубины сердца, пронзая его сотнями иголок. Ты хочешь что-то сделать, твое тело рвется действовать, но реальность быстро ставит его на место. Приходит осознание, что ничего сделать нельзя, как бы сильно не было желание. У тебя просто нет возможностей как-то повлиять на ситуацию. Остается только ждать и молиться. Даже если ты никогда не верил в Бога, ты все равно начнешься молиться ему, взывая к его милости.

Эти метания выводят из себя. Злость затуманивает разум. И в такие моменты человек готов пойти даже убийство.

Не думал, что еще раз когда-нибудь кто-то заставит меня почувствовать это. Похожее я испытывал, когда по своей же глупости вляпался в перестрелку. Десятилетний мальчишка, который считал себя уже взрослым и способным раскрыть любой заговор, решил по геройствовать. Конечно же его поймали и сделали из него предмет для шантажа против отца. Было полнейшим безумием отправиться вслед за ним. Но я был глупым ребенком, скажите вы. Нет. Это совсем не оправдание. Я так и не смог забыть тех испуганных глаз отца, которыми он на меня посмотрел. Я подставил его. Подставил полицию Швеции.

Стефан Фальк всегда был несгибаемым, твердым, непоколебимым и бесстрастным. Какой шок настиг меня в тот день, когда отец, согласившись на условия бандитов, сел на колени и стал умолять отпустить меня. Холодный взгляд Стефана Фалька — грозы правосудия — при этих словах навсегда застыл перед моими глазами.

«НЕТ! ОТЕЦ! НЕ НАДО!» — крикнул я тогда.

В тот же момент мою голову пронзила боль. Разум помутился, а перед глазами все поплыло. Но даже сквозь туманную пелену я видел, как отец рванул ко мне, но его тело тут же изрешетило десятками пуль. Всеми силами я пытался вырваться. Пытался хоть что-то сделать, чтобы поток пуль прекратился. Я дергал ногами, махал руками, кричал так, что горло раздирало в клочья. Но меня держали крепко, не давая вырваться к отцу и спасти его, закрыть от пуль.

Его тело медленно упало на землю лицом вниз как в замедленной съемке. Только когда лужа крови стала растекаться по полу я смог на мгновение вырваться, но меня схватили, развернули к себе лицом и пырнули в живот острым холодным ножом. Я очень хорошо запомнил лицо того подонка. И когда отыскал его, с наслаждением наблюдал за тем, оно исказилось от страха перед смертью от моей пули.

Но чувство беспомощности не сравнимо с чувством вины. До сих пор оно терзало меня. До сих пор я не смог простить себя. Чувство вины сдавливало мою грудную клетку каждый день. Перекрывало кислород. Я готов был лично вырвать себе сердце, только бы перестать ощущать ноющую боль.

Я всегда задавался вопросом: «Почему я остался жив?». Умереть должен был я, а не мой отец. Я был виновным в срыве операции. Но почему-то именно я остался на этой земле, отданный на растерзание своей совести.

Когда я очнулся в больничной палате, мама спала в кресле возле моей кровати, полностью лишившись сил. Ее глаза были воспаленными и опухшими. Даже во сне она страдала, это отражалось на ее лице. В тот момент я не смог сдержаться и бесшумно разрыдался. Если бы не запищал прибор, что отслеживал мой пульс, никто бы не узнал о моих слезах.

Вот и сейчас, глядя на Рейчел, что лежала на кровати подключенная к тому же прибору, я испытываю схожие чувства. Показатели на кардиомониторе успокаивали меня. Они были стабильными и не вызывали опасений. Ритм ее пульса был спокойным и равномерным.

Я посмотрел на изможденное лицо Рейчел. Она будто просто спала. И если бы не бледность, впалые щеки и синяки под глазами, то сомнений в этом бы не было.

До чего упрямая девушка…

Когда она предстала перед нами с поднятым пистолетом и открывшейся раной, из моих легких испарился весь воздух. Несколько часов ада, что нам пришлось пережить, чтобы вытащить ее из проклятого храма и вернуть с того света, мгновенно обесценились.

Снова в моей голове всплыли эпизоды перестрелки. Пришлось долго сидеть в укрытии, а чуть позже наблюдать, как убивают важного для тебя человека… Что может быть ужаснее? Эпизоды прошлого возвращались ко мне каждый раз, когда я закрывал глаза.

Сколько раз я порывался вмешаться, но Сатио и Катерина держали меня, выжидая лучшего момента. И одна их попытка остановить меня обернулось для нас провалом. Мы втроем упали и запутались в ветках.

Я смог вырвать руку из кустарника и выстрелил. Пуля попала в голову старшего брата. После прятаться или выжидать не было смысла. Я выстрелил еще раз и с трудом выбежал из укрытия. В этот раз я промазал. Пуля попала в ствол дерева, а не в череп этого ублюдка Уильяма Альтмана. Пока я вел перестрелку, Сати и Кэт помогали Рейчел.

— Я забираю брата, а вы можете забирать эту суку! Она все равно не жилец с такой раной!

Мы согласились.

События, что последовали после я помню обрывками. Рев двигателя автомобиля, несущегося по горному серпантину. Сатио был отличным дрифтером. Он отлично вписывался в каждый крутой поворот. Тяжелые харкающие вздохи Рейчел отвлекали меня от дороги. Мне не забыть трясущиеся руки, что были измазаны ее кровью. Я долго не мог избавиться от чувства, что ее кровь все еще на моих руках.

Сколько было крови. С лица Рейчел быстро сходила краска. Катерина всеми силами пыталась поддерживать ее в сознании. Но я видел, что Рейчел уже не реагировала на нас.

Самыми томительными были часы ожидания во время операции. Мама Сатио несколько часов с бригадой личных врачей Штейна пытались спасти мою Ламмет. Сидя под дверью я прислушивался к звукам медицинского оборудования. Я считал каждый сигнал, передающий сердцебиение Рейчел. Я будто погрузился в транс, пока меня не оглушил протяжный звон. Сердце остановилось. Помню, как вскочил с пола и ворвался в комнату вопреки всем протестам и попыткам меня остановить. Картину, что предстала перед глазами, мне не забыть никогда. Окровавленное и безжизненное тело Рейчел. Измазанные в крови доктора. Орущий слух кардиомонитор никак не хотел возвращать размеренные сигналы. Он просто беспрерывно пищал.

Шок заставил мое тело онеметь. Перед глазами мелькали Сатио и какой-то громила. Они выпихнули меня из комнаты под возмущенные крики миссис Симидзу.

Еще несколько минут невыносимой тревоги, и мы услышали вернувшийся пульс Ламмет.

Несколько дней я не спал и проводил все время возле кровати Рейчел, проверяя ее дыхание и всматриваясь в кардиомонитор. Монотонные сигналы успокаивали меня, и иногда я проваливался в дремоту. Несколько дней я провел в бреду от тревоги и страха, молясь Богу, чтобы эта девушка выжила. Только когда мать Сати убедилась, что жизни Рейчел больше ничего не угрожает, я смог немного отдохнуть, чем вызвал облегчение у всех собравшихся под этой крышей людей.