— Но самое ужасное, — в голосе Тани вдруг послышались слезы, — Ирка же настрополила Сергея разменять нашу квартиру.

— Что? — ахнули мы одновременно с Валентиной Николаевной.

— Да, родители уже и объявление о размене в газете напечатали.

— Да ты что, — Валентина Николаевна схватилась за голову.

— Вам не надо идти у них на поводу, — решительно заявила я. — Ну на что вы разменяете эту квартиру, на две гостинки?

В моей прошлой жизни так и было — продав трехкомнатную «хрущевку», реально купить можно лишь две гостинки.

— Да нет, — возразила Таня, — на две двухкомнатные. Уже одно предложение даже поступило. Одна двухкомнатная здесь неподалеку, вторая — в отдаленном районе, то ли на Тихой, то ли на Чуркине. Только обе квартиры на первом этаже, без балкона.

— Ну, это не вариант, — усомнилась я.

— Да? А что нам остается? — Таня вскочила со стула и нервно заходила по комнате. — Мама уже готова раскладушку на работу принести, и там ночевать. Хоть их дома беги, понимаете? Сергей нам тут такие скандалы начал закатывать. Условия ставит — что хотите делайте, но моей Ирочке нужна отдельная квартира. Мама ему говорит — конечно, ей сюда неудобно любовников приводить.

— Эх, опомнится, парень да поздно будет, — покачала я головой.

— Слушайте, — Таня умоляюще посмотрела на Валентину Николаевну, — а у вашего нового мужа какая квартира? Может, пусть Сергей с Иркой у вас поживут, ну хотя бы временно?

Вот же придумала, — я скрипнула зубами. Так вот почему она с такой надеждой смотрела на нас в самом начале разговора.

— Ой, у мужа Валентины Николаевны квартира точно такая, как у вас, — сказала я и не соврала: по площади квартиры были почти равны, — только там народу прописано еще больше.

Уж не знаю, говорил ли дед своей избраннице, сколько человек на самом деле прописано в его квартире. Но точно знаю — этим людям надо дать понять, что о нашей квартире не может быть и речи. Хватит того, что ее Володька когда-то делил. И Валентине Николаевне надо намекнуть, что ее дочь на Енисейской видеть не желают. Категорически.

Да, мне жаль этих людей. Попали так попали. Переедут сейчас Таня с родителями в двухкомнатную, и что? Всю жизнь ютиться? Хорошо, если Таня успеет заработать себе квартиру на предприятии. А если нет?

Вдруг лязгнул замок в двери. Мы замолчали и услышали, как открылась входная дверь, кто-то вошел и повернул замок в комнате молодоженов. Хлопнула дверь, и все стихло.

— Можно, я туда войду? — прошептала Валентина Николаевна. — Вдруг это Ирка? Я же ее столько не видела, я так соскучилась.

— Войдите, — пожала плечами Таня, — полюбуйтесь.

Валентина Николаевна постучалась, но никто не открыл. Тогда она легонько толкнула дверь… и вскрикнула, остановившись на пороге.

— Что там такое? — подбежала я и заглянула в комнату.

Молодая девица с длинными волосами и в одних трусах лежала на подоконнике, рискуя свалиться с четвертого этажа.

— Ирочка, доченька, — кинулась к ней Валентина Николаевна.

— Мама, отстань, я загораю, — ответила та пьяной улыбкой и отвернулась как ни в чем не бывало. Как будто мать никуда не уезжала, как будто не было почти трех месяцев разлуки.

Так это и есть Ирка? Что-то не наблюдаю я особых дочерних чувств.

— Давай быстро матрас поднимем, — шепотом сказала я Тане, которая стояла рядом и с отвращением наблюдала за этой картиной.

Мы быстро подошли к кровати, приподняли матрас. Я обшарила все пространство под матрасом, но ничего не нашла. Неужели ошиблась? Потом сунула руку между кроватью и ковром, висящим на стене. Есть!

— Она? — протянула я Тане книжку.

— Она, — девчонка с радостным всхлипом прижала книжку к груди и выбежала вон из комнаты.

Ну, хоть что-то хорошее удалось для этого дома сделать, — с облегчением подумала я. Надо Тане сказать, чтобы они тоже в своих комнатах замки вставили, и не пускали туда всяких воровок.

А Валентина Николаевна продолжала истуканом стоять у подоконника, на котором возлежала ее почти голая дочь, делавшая вид, что не замечает мать.

— Пойдемте, Валентина Николаевна, — я тронула женщину за локоть, — пойдемте.

Прощаясь с Таней в прихожей, я попросила на всякий случай записать мне их телефон. Мало ли, вдруг понадобится связаться. И свою идею про замки озвучила.

— Спасибо вам, — сказала Таня, — вы там успокойте Валентину Николаевну, на ней же лица нет.

Пока мы спускались по лестнице, бедная женщина, не переставая, рыдала. Слезы заливали ей все лицо, и, казалось, она ничего не видит перед собой. Я взяла ее крепко за руку и буквально вела за собой.

— Что-то случилось? — на нас с тревогой глядела какая-то женщина, поднимавшаяся навстречу. — Кто-то… умер?

«Доверие к дочери умерло», — хотела я сказать, но промолчала, конечно же.

— Не переживайте, — сказала я неравнодушной соседке, — никто не умер, просто расстроился человек.

На улице я встряхнула Валентину Николаевну за плечи.

— Слушайте, не расстраивайтесь вы так, — твердо сказала я, — просто забудьте этого человека раз и навсегда.

— Что ты, Альбина, — промямлила она, захлебываясь слезами, — как можно собственную дочь забыть?

— Собственную дочь? А вы не видели, как она от вас отвернулась? Вот за что? Что вы ей сделали плохого, кроме хорошего? А вам Таню не жалко? Девчонка в доме одна с этой… — я слов не могла подобрать. — Родители на даче, а брат на сторону этой твари встаёт. И еще. Не обижайтесь, но я настоятельно вас прошу. Чтобы вашей дочери никогда в нашем доме на Енисейской не было!

Валентина Николаевна еще раз тихонько всхлипнула, потом прижала платочек к лицу и глубоко вздохнула.

— Не просто же так она отвернулась. Наверно, ей сделалось стыдно, — пробормотала она.

Я с сомнением взглянула на свою спутницу, но ничего говорить больше не стала.

С самого начала октября в нашем Управлении начало твориться что-то невообразимое. Всякой суеты, беготни, задержек после рабочего дня стало в разы больше. Но никто при этом не возмущался — суета была радостной. Еще бы — приближался праздник, обожаемый всей страной не меньше, чем Новый год. А именно — День Великой Октябрьской социалистической революции. Красный день календаря, к которому надо как следует подготовиться и на славу отпраздновать.

Все наши женщины предусмотрительно заготавливали запасы колбасы, сыра, конфет и разных других деликатесов. И конечно, разнокалиберных бутылок со спиртными напитками и соками. Потому что на празднование отводилось целых два выходных дня — седьмое и восьмое ноября. С утра седьмого числа полагалось идти на парад и участвовать в демонстрации. А вечером — добро пожаловать на праздничный ужин с большим количеством гостей.

Слава Богу, мне по магазинам в поисках продуктов бегать не требовалось. Этим занимались дед с Валентиной Николаевной. Зато на работе сюрпризов и обязанностей заметно добавилось.

Особенно меня ошарашила Раиса Федоровна. Пришла она как-то в мой отдел и, зябко кутаясь в свою неизменную шаль, с улыбкой начала:

— Альбина, я занимаюсь организацией самодеятельности в нашем учреждении.

— Замечательно, — подняла я на нее заинтересованный взгляд. Интересно, что входит в ее обязанности? Она решила какую-то часть делегировать мне?

— Так вот, я хочу тебя пригласить петь с нашим хором на торжественном концерте.

— Что? — я готова была рассмеяться. — Раиса Федоровна, милая, да я же не то, что петь — я вообще с музыкой не в ладах! Не моё это, знаете ли.

— Жаль, — расстроенно смотрела она на меня, — но ты можешь просто поучаствовать для массовки.

— Как это? Рот пооткрывать?

— Ну почти что. Петь у нас есть кому. И фонограмма хорошая. А вот таких заметных женщин в составе очень хотелось бы видеть.

— А я заметная?

— Ну, у тебя такой макияж красивый, и вообще ты у нас модница.

— Да я же на работу в форме хожу.

— А я тебя видела однажды в городе, когда вы с дочкой канцелярию покупали… Давай хотя бы попробуем. Твою кандидатуру предложили в отделе рацпредложений. А потом и в руководстве поддержали.