— Альбина, должно быть, в тринадцатой школе училась? — прищурилась тетя Рита, и дед кивнул. — О, я тоже в свое время там училась. Такое здание великолепное, дореволюционной постройки, а учителя какие!

Она повернулась ко мне:

— Каменев при тебе работал? У нас он физику преподавал, совсем еще молоденький, но такой учитель — до мозга костей!

Я окончательно растерялась. Ох, уж этот вечер семейных воспоминаний! Вот скажу сейчас, что да, был такой Каменев, а дед скажет — не было такого! А мне самой откуда знать, ведь я попаданка! Ладно, скажу, что не помню, мало ли. Всякое бывает.

Но тут, к счастью, дед заинтересовался очередными фотографиями:

— А это Коля твой?

— Да, — на лицо тети Риты набежала тень, — здесь он за год до смерти, и не узнать уже.

— Да, — тяжело вздохнул дед, — день Победы в Берлине встретить, а потом всего два года прожить…

— Так у него ранения знаешь какие тяжелые были, — вздохнула и тетя Рита, — и он такой не один. Сколько людей в первые годы после войны умерли, не сосчитать. В тяжелые времена держались, даже простудой не болели. Зато потом…

Она махнула рукой.

Где, интересно, Ритка, ей бы посмотреть эти фотографии, как подрастающему поколению.

И тут из спальни донесся Риткин истошный вопль.

Мы все подскочили и рванули туда, но девчонка уже бежала нам навстречу с перекошенным лицом:

— Меня Хомочка укусила!

— Так ты ее наверно обидела? — тетя Рита всплеснула руками и захлопотала в поисках бинта и зеленки.

— Ну да, я отпустила ее погулять по комнате, а потом-то ей надо было возвращаться, а она не хотела. И я ее схватила.

— Приманивать надо лакомством, чтобы в банку сама вернулась, — наставительно сказал дед, — а так, конечно, укусит! Схватила она ее. У них же вся защита — это зубки! Тельце маленькое, лапки тоненькие.

— Она меня обидела, — не унималась Ритка, — в самых лучших чувствах!

— Не переживай, — погладила я девчонку по головке, — она тебя еще не раз укусит. Ой, а где Хомочка-то?

Банка с обрывками газеты стояла пустая, а хомячка где-то бегала. И мы еще полчаса ловили пушистого грызуна по всей квартире.

На Ваганьковское кладбище мы поехали в десять утра. И народу в метро поменьше — все же не час пик. И, собственно, раньше там и делать нечего.

Вот и могила Высоцкого, от центрального входа сразу направо. Знаменитого памятника с гитарой и лошадьми еще нет, пока здесь просто табличка. И, конечно, все завалено живыми цветами. И люди, несмотря на будний день, толпятся с непокрытыми головами. Дед тоже снял свою неизменную кепку. Мы положили букетик хризантем, постояли.

— Да, великий артист был, — говорили люди в толпе.

— Говорят, пил много.

— А кто не пьет? Все пьют.

— Так его же не признавали, вечно препоны всякие, вечно проблемы. Вот он и пил. Эх, такого мужика загубили!

— Говорят, скоро памятник ему поставят. Огромная глыба, а в нее будто метеорит врезался.

— Да нет, просто глыба из куска метеорита, и надпись — «Высоцкий».

Отдав дань памяти великому артисту, мы пошли дальше, искать последнее пристанище Есенина. Благо это было недалеко, и огромный белый памятник виднелся издалека. Великий наш красавец-поэт был высечен на фоне белого мрамора — молодой, кудрявый, в русской рубашке. Как и просил в своем стихотворении: «Положите меня в русской рубашке под иконами умирать».

Там тоже стояла толпа, а перед ней — невысокая женщина в очках, по-видимому, экскурсовод или просто активистка, которая взахлеб рассказывала об истории этой могилы.

— И вот, через два года после смерти Сергея Александровича, его верная поклонница, подруга и соратница Галина Бениславская пришла на эту могилу. Только вы не подумайте, товарищи, что она пришла за два года впервые. Нет, она часто здесь бывала. Но тем холодным декабрьским вечером несчастная женщина пришла сюда с определенным намерением. Она долго стояла у могилы любимого человека, курила, писала предсмертную записку. Это происходило, как вы понимаете, поздним вечером, в темноте, в снегу. И вот когда…

Тут мне стало не до трагедии, о которой так увлекательно рассказывали. Потому что я увидела в толпе… Пашиных! Я себя почувствовала так, будто сейчас и впрямь снег и холод, да вдобавок меня холодной водой из ведра окатили.

Я еще раз внимательно взглянула на кубышку в ситцевом платье. Точно, она! Повернулась посмотреть, где там ее дочка. Она-она, Валюша собственной персоной. И тот же самый длинный хвост, схваченный заколкой-автоматиком. И те же бледно-голубые глаза навыкате.

Да блин! Откуда, ну откуда они вывалились, эти Пашины? У меня слов приличных не было. Все маты Вадима моментально всплыли в памяти. Черт бы их побрал, этих Пашиных! В одном районе жили, и то случайных встреч на улице не было. Всего один раз встретились, когда они к нам шли. А тут, в таком огромном мегаполисе, шутка сказать, в Москве!..

И что вот мне делать?

Первая мысль была — увести деда и Ритку подальше от этого места. К примеру, сказать: «Ой, смотрите, а что это там такое интересное? Пойдемте туда!». Минус этого метода — придется все время оглядываться, нет ли этих Пашиных где-нибудь поблизости. Не буду же я уговаривать своих вообще уйти с кладбища.

Да и не поймут они меня. Как так, экскурсовод остановился на самом интересном месте, а мы повернемся и уйдем? Да и пришли ведь совсем недавно. И столько интересного еще не увидели, не услышали.

Впрочем, Пашины стояли далековато от нас. Они в первых рядах, а мы в последних. Может, еще обойдется.

Но тут Ритка затеребила мой рукав и зашептала, едва сдерживаясь, чтобы не закричать:

— Мама, мама, а вон там Пашины!

Молодец, девчонка, громко не разговаривает. Все утро ее учила, как себя вести в таких местах.

Дед присмотрелся и тоже тихонько сказал:

— Ой, точно Пашины. Надо же, где пришлось увидеться.

Ну, конечно. Правильно говорят, если закон подлости может сработать, то он обязательно сработает.

— Тише вы, — шикнула я на них, — давайте слушать.

Оставалась слабенькая надежда — вдруг Пашины сами уйдут, растворятся в толпе как-нибудь незаметно. И вроде хотели мы их догнать, но где уж там. И я бы сказала: «Какая жалость!»

— И вот, после множества осечек, Галина Бениславская все-таки застрелилась прямо здесь, на могиле Есенина, — продолжала женщина в очках, — не смогла она оставаться на земле без него. Слишком трепетно любила Сергея Александровича, всегда была верной помощницей, много сделала для издания его книг. Именно поэтому рядом с памятником Есенину мы сейчас можем видеть и ее небольшой памятник.

— А не про нее ли эти строки Есенина: «Едет, едет милая, только нелюбимая»? — спросила какая-то женщина из толпы.

— Точно ответить я не могу, — нахмурилась экскурсовод, — но в общем-то вполне возможно, что это так и было. Интересная мысль.

Лекция закончилась. Часть людей устремилась за экскурсоводом дальше по аллеям кладбища, часть осталась стоять, другие переговаривались под впечатлением и расходились в разные стороны. На зеленых листьях многочисленных деревьев трепетали солнечные блики, слабый ветерок играл в ветвях.

Ритка подбежала к Анечке, стоявшей рядом с матерью, и негромко о чем-то заговорила, указывая на меня.

— Мама, а Анечка говорит, что она никуда не ездила, — обе девчонки смотрели на меня недоуменно снизу вверх, когда я к ним приблизилась.

— Конечно, не ездила, — спокойно ответила я, — а почему она должна была куда-то ездить?

— Ну, ты же говорила, вы с тетей Валей обои клеили, а Анечка в деревню уехала.

— Привет-привет, — кивнула мне Валюша. — Вы что, тоже в кои-то веки в Москву выбрались?

— Да вот, как видишь, — улыбнулась я жизнерадостно.

— Только я не пойму, про какие обои Рита толкует? И про какую деревню?

Я спокойно оглядела деда, Ритку, Пашиных.

— Ну да, я ездила помогать клеить обои к Падшиным.