— Ко мне, — говорю, глядя в выпуклый, проблёскивающий жёлтыми искрами глаз.

А длинный хвост тени, уже обрётший чёткую форму, загибается кругом. И жало тут, точно скорпионье. Яд… пахнет лилиями.

— Ко мне… — я чувствую её внимание.

И желание напасть.

И что там Еремей говорил? Непростая зверушка… и не то, чтобы она от меня освободиться желает. Скорее вот чуется недоумение такое, будто непонимание, как вышло, что она, большая и сильная, вынуждена подчиниться.

— Ко мне, — упрямо повторяю и протягиваю руку. Внутри вспыхивает страх. Савка? Ну да, она вполне способна этим клювом руку отхватить. Материально или ещё как, но способна.

И тень тянется навстречу.

Она остаётся на месте. Просто шея наклоняется, словно не может и дальше удерживать тяжёлую голову. Приоткрывается клюв. Из него выглядывает тонкий язык, который и скользит по пальцам… надеюсь, не моет перед тем, как сожрать. Кончик клюва осторожно прикусывает мизинец и я слышу урчание.

Да она ласки просит.

И пальцы зарываются в перья.

— Хорошая… хорошая… — я чешу за ухом или там, где должны быть уши. — Умница…

И чувствую, что ей радостно.

— Савка… слушай… а я вот тут… — Метелька указывает на тень. — Будто облако какое висит…

— Тень, — отвечаю. — Она нам крепко помогла. Руку протяни… не бойся. А ты нюхай. Это свой.

Мысленно пытаюсь донести до Тени, что Метельку надобно оберегать. Она обнюхивает его пальцы долго, то и дело пофыркивая. И Метелька вздрагивает, но остаётся на месте.

— Будто… не знаю, в прорубь зимою пальцы сунул, — говорит он, когда тень отступает и старательно дышит на кулак. — Слушай, этот вот подыхает вроде… может, позвать кого?

Курощеев окончательно окутался серой пеленой, и тень заволновалась. Эта сила манила её. Если там, в бомбах, была просто еда, то эта вот, сила агонии, улетающей души, она была подобна деликатесу.

А я…

Может, оно и не хорошо, но пускай ест. И когда клювастая башка наклонилась к луже крови, а язык замелькал быстро-быстро, я не стал одёргивать тень.

Меня привлекло скорее иное.

Поезд. Грохот колёс сменил тональность. И покачивало иначе. И… замедляемся? Додумать я не успел, потому что в следующее мгновенье раздался протяжный визг тормозов. Вагон слегка качнуло, потом дёрнуло и так, что я с трудом удержался на ногах, а вот Метелька полетел прямо в лужу Курощеевской крови.

— Чтоб тебя… — он с воплем вскочил.

И снова рухнул, как и я, потому что следующий рывок был жёстче. Вагон вовсе, как почудилось, покачнулся. И долго, протяжно, застонал металл. Потом стены содрогнулись. Тряхнуло. Качнуло. И снова дёрнула, намекая, что лучше пока лежать.

А если… вагон развалится?

Но нет, выдержал.

Чтоб вас… лучше б мы на машине. Да хоть пешком, чем это вот всё…

А вот тень, всосав остатки серой пелены, снова растопырила перья и заклекотала. Соглашалась, наверное. Или наоборот?

Глава 15

«Заготовительная контора артели братьев Семящицких примет на работу молодых здоровых мужчин для организации совместных разработок по лицензии. Оплата сдельная. Проход по установленному распорядку. Обучение. Оружие и защитные артефакты. Гарантируем порядочность и еженедельный расчёт. Предоставляем проживание и питание»

Известия

Еремей, высунувшись в коридор и убедившись, что мы живы и целы, буркнул:

— Полезут — сидите смирно. Сейчас и без вас управимся… вон, лучше, к Матрёне шуруйте.

Метелька, растирая чужую кровь по одёже и чуть не плача от огорчения — жаль ему было не себя и уж тем паче не покойника, но эту вот новую такую замечательную шинельку, возражать не стал. Да и я тоже. Подвигов мне, чую, сегодня с избытком. Да и… как бы то ни было, бомбы мы обезвредили. Заразу тоже. А в вагонах второго класса солдаты есть, офицеры.

Их работа.

А Еремей, будто смягчившись, добавил:

— Мало ли, как оно пойдёт. Там бабы, дети… генеральша эта пораненая опять же ж. Пригляньте.

И лично препроводил, верно, не до конца в наше благоразумие веря. А зря. Я… вот вроде случалось убивать прежде и не раз, и никогда-то почти не мучился совестью. Да что там… в какой-то момент чужая смерть вовсе перестала трогать. Нет, не стала забавой — а такое тоже бывало и частенько, но просто вот… нужно убрать человека? Стало быть, нужно. Не я злой. Точнее, не я злой.

Жизнь такая.

Тут же меня мелко потрясывало, хотя я-то Курощеева не убивал. Да и человечишкой он был дрянным. И нас бы не пожалел… ладно нас, они бы тут всех или почти всех положить собирались. Так чего ж тут? Но нет. Руки вон трясутся.

Мутит.

И потому в купе я просто тихо прислоняюсь к стеночке, стараясь дышать глубоко да размеренно.

Здесь тесновато. На диванчике, где прежде лежал мальчишка, теперь вытянулась его матушка, такая вот вся бело-чёрная. Белая сама она, и платье, а чёрное — раны и кровь. Мальчишка, свернувшись клубочком, лежал на другом диване. Глаза его были закрыты, но дышал. И теневой поганью от него не тянула. Девчушка сидела, обнимая одной рукой брата, а другой — куклу…

Над парнем виднелось зеленоватое марево. Такое же — над его матерью, только то почти впиталось уже. Я глазами тени сунулся было, мало ли, вдруг да и женщину отравили, но нет.

То ли не успели, то ли зелень выжгла отраву.

Женщина дышала и лежала тихонько.

А вот Матрёна то и дело поворачивалась к окну.

— Господи, господи… — всё повторяла она. И начинала молиться вслух, а потом бросала на меня встревоженный взгляд и молитву бросала.

Но потом снова начинала.

При этом Матрёна раскачивалась взад и вперёд, кажется, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Может, и хотела, но давила в себе слёзы. При этом руки её продолжали раскручивать полотнище бинта, который она ловко укладывала поверх длинной рваной раны, что протянулась поперек руки.

Истыкали генеральскую дочь изрядно.

На груди платье и вовсе стало чёрным от крови, но… я не сильный спец, однако, если женщина до сих пор дышала, то и раны были поверхностными. А такие всегда кровят сильно.

Снаружи бахнул одинокий выстрел. Следом громко басовито застрекотал пулемёт.

Так… я не пойду, но не я — вполне могу.

И тень, дотянувшись до приоткрытого окошка, скользнула в щель.

Твою же ж мать… справа лес. Слева лес.

Посеред леса — высокая насыпь, бока которой поросли травой, а значит, далеко не свежая. Вот только с насыпи этой сползла, глубоко зарывшись носом в землю черная туша паровоза. Опасно накренился первый багажный вагон, почти лёг на бок, чудом, не иначе, всё ещё удерживаясь на весу. А следом и перекосило и второй, но уже слабее. Передняя часть его, увлекаемая предыдущим вагоном, сползла на насыпь, а вот задние колёса ещё оставались на рельсах. Вагон же первого класса, сколь я могу судить, стоял вполне надёжно, как и остальные за ним.

— Поезд сошёл с рельсов, — сказал я Метельке, который нервически ёрзал, чем волновал не только Матрёну, но и меня. — Первый вагон тоже… который багажный. Второй держится. Мы пока крепко стоим. В общем, повезло.

Нам. И думать не хочу, что стало в тех вагонах, которые третьего и четвёртого классов, набитых людьми, вещами. Пусть и не опрокинуло, но торможение было весьма резким.

— Господи милосердный… спаси души рабов своих…

Тень, повинуясь приказу, поворачивается.

А вот сзади нехорошо. Вагон второго класса, помнится, был пуст, но во втором-то следовали военные. И где они? Там, у дальних вагонов, суета была. Напуганные люди спешили убраться подальше. Чтоб их… ладно двери, но окна в этих вагонах такие, что и кошка не пролезет! А люди вот лезли, толпою, напирая, сминая друг друга. Вот только если часть их бежала к лесу, то некоторые устремлялись к голове поезда.

И судя по оружию, вовсе не с мирными целями помочь пострадавшим.

Девица на бегу натягивающая чёрную тужурку, упала на колено и выстрелила куда-то. Надеюсь, не попала. Что-то подсказывало, что девица не из числа наших.