Это всадивши нож в сердце? Ладно. От критики воздержимся.
— Ясно… а этот… тварь, которая Савку…
— Если сумеешь найти того, кто предал, — а вот теперь глаза у неё стали, что провалы в бездну, и таким лютым холодом повеяло, что у меня язык к нёбу примёрз. — Награжу.
— Я не ради награды… я Савке обещал. И даже без награды искать буду…
Потому что… просто потому.
— Только не подскажешь, где искать? Ну… может… список какой есть? Имена. Факты… на что смотреть?
— Список… что ж, пожалуй, список есть. Спроси у деда Свиток Начальных.
Ага… уже хорошо. Свиток. Начальных. Чуется, это список тех самых, кто договор заключал. И логично же. Если кто и знает о специфике этих родов, то кто-то из них.
— Книгу, как понимаю, найти надо. Если я того, кто это затеял, прибью…
Она смеётся звонко-звонко. И смех её заставляет зажимать уши руками.
— Чего я сказал?
— У него в руках уже три источника. Громовский будет четвертым, — сказала она. — Ты с ним не справишься… но…
Она протянула полупрозрачную руку. И я свою. Ну вот, нормальная рука, не детская и не старческая. Моя. Привычная.
И ладонь пронзила боль.
Что за…
Я выдержал без стона. А она отпустила.
— Метка, — сказала Мора. — Достаточно будет коснуться и влить каплю силы.
— И…
На моей ладони шевелилось чёрное пятно, такое, на первый взгляд сплошное, но на деле сплетённое из тончайших нитей. Будто клубок волос сунули.
— И я получу право забрать того, на ком будет моя метка. Только… не ошибись.
Не ошибусь.
Я голос этой скотины хорошо запомнил. Отлично даже…
— Значит… идём? — я смотрю на себя-лежащего. И как-то не жаль… точнее… кажется, я понимаю, о чём говорил Савка. От мысли, что придётся вернуться в это вот тело, тошно. Будто чужие лохмотья напялить… и страшно. А если и то покажется тюрьмой. Если…
— Не покажется. Ты ушёл отсюда. Но не оттуда. Только будь осторожен, Савелий Громов… даже то, что я делаю, может быть сочтено нарушением договора, хотя тебя выдернула не я. И если этот мир не удержал, а тот принял, то… я в своём праве дать тебе благословение и в род принять.
Сложно у них там всё.
— Ты даже не представляешь, насколько.
— Погоди. Савка там… умирает… у него болезнь и всё такое. И ещё это проклятье…
— С этой мелочью я как-нибудь справлюсь, — отмахнулась Мора. — Смерть открывает большие возможности.
Она протянула мне цветок лилии на тонкой ножке.
— Положи…
— Я терпеть не могу лилии, — сказал на всякий случай. Странно подходить к кровати. Странно смотреть на этого старика, который всё равно жив, хотя давно должен был бы уйти.
Странно…
Просто странно.
— Знаю, — ответила Мора. — Но и вправду пора его отпустить.
И лилия рассыпается, едва коснувшись одеяла. Белоснежная пыльца от неё окутывает тело. И я вижу, как делаю последний вдох. Грудная клетка замирает. И раздаётся тревожный нервный писк.
Чуда не случилось.
Или всё-таки…
Ему больно не было, моему телу… и пожалуй, это уже много.
Я оборачиваюсь.
Ну да. Палаты больше нет, зато есть снежная равнина. И санки, на которых сидит девчонка с круглым лицом и раскрасневшимися от мороза щеками. Ленка?
Я видел у неё старую фотку…
— Не трогай её, пожалуйста, — прошу.
— Я не властна в том мире. Я и заглянула-то, считай, по приглашению… — отвечает она. — Просто подумала, что тебе будет приятно… покатаешь?
Приятно?
— Почему бы и нет.
Я хватаюсь за потрёпанную веревку и ору:
— Крепче держись!
И дёргаю санки.
— Поехали!
Полозья скользят по призрачному снегу, и сами санки лёгкие, я же чувствую в себе силу небывалую. Она распирает. И хочется смеяться, хохотать во всё горло.
Я и хохочу.
Почему бы и нет.
Я живой… я всё еще живой.
Я вываливаюсь в явь резко и делаю вдох, переламывая тянущую боль в груди. И чувствую, как в лёгких разливается морозный воздух того мира. Хорошая анестезия.
И тело это меняется.
Оно буквально выламывается, то ли от воздуха, то ли от силы, что в нём храниться. И в какой-то момент анестезии не хватает. Это, оказывается, больно — воскресать.
Ничего.
Лёгкие сжимаются. И снова растягиваются, наполняясь уже воздухом обычным. Сердце делает удар. Второй. И заведясь, дальше работает спокойным ритмом. Боль отходит, что волна.
И холод…
Холодком тянет. Нет, они б на этот свой алтарь коврик подстелилили бы, что ли. А то на таком холоде если не воспаление, то пиелонефрит точно схватить можно. Бредовая мысль, но какая есть.
Я ещё некоторое время лежу.
Дышу.
И всё-таки открываю глаза. Ровно затем, чтобы увидеть над собой донельзя довольную рожу старика:
— Выдюжил, — выдыхает он с облегчением. — Всё-таки живая кровь…
Ага, живее некуда.
Но методы реанимации у вас тут, конечно, экстремальные.
— Ну… — дрожащие горячие пальцы касаются щеки. — Здравствуй, внучок. Добро пожаловать домой.
Конец второй книги
