Из леса тоже выбегали люди. Что интересно, тоже в одинаковых с виду чёрных куртках и оружие несли посерьёзнее.

Так… что за…

Если поезд просто и незамысловато собирались пустить под откос, то к чему это представление с бомбами и заразой?

Или…

Как там Алексей Михайлович говаривал? Революционеров развелось… может, и вправду развелось? Может, они независимо друг от друга действовали? Скажем, одни желали устроить суд, а другие планировали лишь пограбить? Провести эту, как её, экспроприацию.

Чтоб их всех… нам-то что делать?

И где солдаты?

Или… вот один из нападавших, что жался к рельсам, вдруг начал завалваться на бок, плеснув яркой кровью. И Тень с урчанием утащила остатки души. Второй упал рядом. Зато третий, перекинув через плечо массивную какую-то уродливую конструкцию, наотмашь лупанул по поезду короткой очередью.

Э нет… этак он мне наставника зашибёт. А я ещё учиться не начал. И Тень заворчала, соглашаясь. Надо его как-то… как?

Или… вот он присел у тела, чтобы проверить пульс. И тень, уловив моё согласие, рванула. Чтоб… это ещё более мерзко, чем просто убивать. Судя по тому, как шарахнулся парень в сторону, замахиваясь своим пулемётом, что-то он увидел. А потом заорал.

Крик я тоже слышал.

И хруст рёбер, проламываемых клювом. Влажноватый треск мышц. Я даже ощутил вкус крови, такое вот, будто именно ею наполнился рот. И меня едва не вырвало.

Сладкая волна силы вызвала судорогу.

— Савка… — Метелька перехватил, не позволив упасть. — Савка… ты чего… ты приляг.

Матрёна открыла было рот, явно не согласная, чтобы всякие там на чистый диван лежать лезли, но закрыла и сказала:

— Вот тут компотик есть. Сладенький. Дай попить. Сладенькое дарникам силы возвертает… и прянички. Пряничка он будет?

Компот я глотал, всё силясь избавиться от привкуса крови. А с пряником в руке и замер.

Надо…

Тень там, тень в лесу. Ей нравится играть с людьми. Она их видит. А они её — нет. Такие вот односторонние прятки… и это нехорошо. Вот чую, что не хорошо… но…

Наши не справятся.

Глазами Тени я видел Алексея Михайловича, что укрылся под вагоном и стрелял, да только много ли он один настреляет? Даже вдвоём с Лавром, который держал тыл, пытаясь как-то не подпустить тех, что бежали с хвоста поезда.

Дружок Лавра, раненый, тоже здесь.

И даже Лаврентий Сигизмундович вон, жмётся к вагону. В одной руке массивный револьвер, а второю крестится. Стреляет и крестится…

Кстати, неплохо так стреляет. И сразу, выходит, с отпеванием.

Но всё одно слишком мало их.

А нападавших так наоборот. Лезут и лезут. Вот паренек, выкатившийся из вагона, нелепо подпрыгивает и бросает что-то, то ли портфель, то ли просто ком грязных тряпок. И этот ком летит, причём как-то слишком уж далеко, а когда падает, то вспыхивает белым пламенем.

Оно настолько яркое, что моя связь с тенью на миг гаснет.

Я слышу эхо взрыва, которое катится по железу вагонов. И тут же — второй. Чтоб вас… надо как-то… тень отзывается воем. И волна силы, долетающая до меня, говорит, что она нашла ещё одну жертву.

Так, надо что-то… глобально что-то.

Грохот оглушает. И я даже не сразу понимаю, что и где грохочет. Стена вагона гудит, принимая удар взрывной волны. Брызжет мелкой искрой стекло и прямо по лицу. Осколки злым роем впиваются в кожу и боль отрезвляет.

— На пол! — Метелька вот соображает быстрее. Он и девчонку подхватывает, и к двери толкает. — Бомбы кидать начали. И стреляют…

Точно.

Это пули-дуры колотятся, постукивают. Не пробили обшивку? Так это пока. А если бомба рванёт прямо вот у стены, всем плохо придётся…

— Аннушка… — Матрёна вскидывает руки и поворачивается. — Детишек спасайте, спасайте детишек… а мы уж тут… я Аннушку не оставлю!

Так, это ещё самоотверженность или уже дурь?

Не важно.

Я стягиваю мальчишку, который ещё в отключке. Тяжёлый, зараза этакая… и бьётся мыслишка, что он-то мне никто. Что я сделал для него всё, что должен был и даже больше. А спасение утопающих — дело рук самих… и мне бы своим помочь.

Дверь получается распахнуть не сразу.

Клинит.

Под ботинками хрустит стекло. И где-то очень близко гавкают выстрелы. Они резкие, бьют по ушам плетью. И меня корёжит от ужаса.

Савка.

Ожил.

Не вовремя. До чего же не вовремя.

Стискиваю зубы. И пригибаюсь. Не хватало схватить случайную пулю. Свистят вон соловьями свинцовыми. А идти, пригнувшись, тяжко. Ещё и пацан этот вот. Он босой. И голый. Живот перемотан бинтом, но тот наливается кровью.

А зелень, генеральского внука окутывавшая, почти погасла.

Точно!

Генерал! Чтоб тебя, Громов! Ещё бы завтра вспомнил.

— Метелька! — кричу вслед, потому как Метелька, прикрывая девчонку, далеко уже ушёл. — К генералу давай! Туда…

И рукой машу, надеясь, что Метелька правильно поймёт, куда именно. И сплёвываю слюну, у которой снова необычный привкус.

Тень снова выиграла.

Прятки с тенью — они такие… дерьмовые.

А генеральской супруги нет вон… где? Там, с детьми, её тоже не было… может, в сторонку оттащили? Скорее всего. Чтоб не мешалась под ногами. Но на неё плевать. А вот генерал нужен.

Генерал этот точно дарник. Я же видел силу, его окутывавшую. А значит, чего-то там он может. Лиловый — это не целитель. Не огонь. Может, вода там или ветер. И какая, хрен, разница, главное, что амбу большую и страшную он сделать сумеет.

И это шанс.

Не понятно только, почему Анатолий Михайлович генерала в сознание не привёл. Не подумал? Или… или не мог? Чем его вырубили?

Так, дойдём до места и разберемся.

Надеюсь, генерал никуда не подевался.

И Тень к себе тяну. Что-то меняется рядом совсем, что-то вот… знакомое… будто дверцу на ту сторону приоткрыли. Не совсем распахнули, а так, малость, вот и потянуло сквозняком.

Тень его тоже чует.

И беспокоится.

А снаружи стало тихо. И как-то не по вкусу мне эта вот тишина… съездил, мать вашу, на родину предков. Пусть не своих, но…

Генерал лежал на полу. Это он, наверное, когда тряхнуло свалился. А поднимать и возвращать на место не стали. И правильно. Когда палят в окна, то на полу всяко безопаснее.

Стеклом его посыпало густенько.

Но так-то…

Точно, сила есть, никуда не делась. Лиловое облако клубится, клокочет.

— Эй, — я с облегчением запихиваю пацана на боковую полку и склоняюсь над генеральскою тушей. — Эй… как вас там… сиятельство… превосходительство…

Как правильно к генералам обращаться?

— Метелька, вода есть?

— Не поможет, — Метелька поднимает с пола графин, в котором воды ещё имеется. — Его, верно, «Мёртвым сном» приложили. Это такая дрянь… в общем, любого дарника вырубит.

— И как его?

Лью воду на макушку. Та стекает, но генерал даже не шевелится.

— Не знаю… говорят, что её в психушкам дарникам дают, которые того… — Метелька по лбу стучит.

— Деда, — девчонка, до того сидевшая тихо-тихо, как мышка, сползает на пол. — Деда…

И поле силы шевелится, раскачивается, будто слышит этот голос.

Так.

Тень.

Я чую её присутствие.

— Что этот самый «Мёртвый сон» из себя представляет? — я хлопаю генерала по щекам, но без толку. А вот сила его нарастает. Она словно бы гуще стало, и цвет… цвет тоже меняется. Лиловый туман раздирают серые нити.

— Откуда мне знать?

— Эт-то… — тихий-тихий голос заставляет повернуться. Мальчишка? Когда очухался? Ладно. Живой? И хорошо. Не орёт? Вдвойне хорошо. Перекосило вон, а он не орёт. Молодец. Выживем — пряник подарю. Вон, я его в карман сунул. — Это… артефакт… ментального воздействия. Узкой направленности.

Руки он прижимает к животу.

Ага, понимаю. Когда там дырка, то ощущение такое, что, стоит лишний раз дёрнуться, и кишки наружу выпадут. И то, что бинты положены, это на ощущение никак не влияет.

— Его… создают… на той стороне. Использование незаконно… доказано, что подобные… артефакты оказывают необратимое воздействие на психику.