Дон Сальваторе передал меня прямо в руки Надежде. Которая взялась за блудного, в хорошем смысле слова, мужа со всей нерастраченной нежностью:

— Волков! Ты охренел, объясни мне⁉ Это что вообще было⁈

— Надь, не кричи, ради Бога. Я ж говорил — к родственнику Михаила Ивановича на могилку слетали, — попытался я держаться старых вводных. Но, видимо, многого не знал.

— А за каким псом ты в неё сам-то полез, в могилку⁈

— Прости, родная. Я не мог по-другому, — развёл я руками. Но в этот раз правда помогла не сильно.

— Когда в следующий раз соберёшься помирать — мне скажи, я тебя сама убью! — и Надя, солнышко моё ясное, ощутимо вделала мне в плечо.

До стального Головина, который, к слову, уже тоже сидел за столом и пил, кажется, из двух стаканов одновременно, мне было далеко, поэтому удержать стон и невозмутимое лицо я не смог — жена попала туда, куда до неё уже, видимо, попадала какая-то ледяная тварь. Было больно.

— Прости, прости! Где болит? — всполошилась Надя, приложив ладони туда, куда только что ткнула острым кулачком. Стало гораздо легче.

— Мне проще сказать, где не болит, — просипел я, пытаясь проморгаться от красно-чёрных мух, облепивших весь объектив после удара жены. — Проводи меня до бабы Даги, а потом посади рядом и дай выпить чего-нибудь крепкого. День был… — я неопределённо покачал кистью. Слов, чтобы хоть примерно и относительно цензурно описать неожиданный опыт, память гуманитария не находила. А те, что нашла — никак нельзя было говорить при женщинах и детях.

Дагмара сидела в кресле за столом, вместе с Милой и Серёгой. Четвёртым, к моему удивлению, там был сов.секретный аббат Хулио. Он поднялся и помог мне доковылять до вдовствующей императрицы, перед которой я с натуральным хрустом опустился на корточки. Ноздри бабы Даги как обычно считывали информацию. Я взял её за правую руку.

— Благодарю тебя, мать Воро́на. Без тебя все бы там остались. Предкам твоим — моё почтение за верность, что непоколебима в веках.

— Повезло вам, мальчики, как никогда и никому. От меня только и помощи было, что силу направить. На одного человека меньше будь тут тех, кто любил бы вас — все вместе бы сейчас на той стороне зябли, — проговорила старуха. А я только сейчас заметил, или скорее даже почуял кровь на её тёмно-вишневом платье. А за спиной, в каком-то техническом коридорчике, увидел сваленные охапкой пакеты и трубки, как от капельниц. Видимо, им тут пришлось туго.

— Прими мою благодарность, пани Дагмара, за помощь. Я в долгу перед тобой, — прозвучало справа от меня. Как подошёл и присел рядом на корточки Михаил Иванович — я не услышал и не заметил.

— Нет у тебя долгов передо мной, Медведь, — баба Дага неожиданно склонила голову, коснувшись лбом его рук, в которых он держал её левую ладонь. — Не к лицу тебе теперь в должниках ходить. Никогда не ходил — и впредь не будешь. Удачно, я чую, слетали?

— Удачно вернулись, Дагмара. Один Волк туда проводил да с Барсами от лиха уберёг. А второй Волк с двумя Воро́нами назад вывели. Да ты знаешь всё о том, не так ли? — его правый глаз, серо-зелёный, что был виден с моей стороны, глядел на неё не отрываясь и не моргая.

— Видела кое-что, — ровно ответила она, — да все тут видели, кроме малышек. Волку говорила и тебе повторю — таких чудес не было отродясь. Вы, мальчики, больше не проверяйте так удачу свою и терпение Божье. Всему предел есть. Поберегите себя. И нас, — на последнем слове голос её дрогнул.

— Слово даю, Воро́на: больше на ту сторону не пойдём. Незачем теперь, — твёрдо сказал Второв. Я только кивнул, опять забыв, что мы говорили со слепой.

— Добро. Твои слова — Богам в уши. Пусть будет по-твоему, Медведь. Знаю, долго в тишине да покое не просидите вы — мой Ворон таким же был, добрая ему память. Но, дадут Боги, теперь больше у вас будет и опыта, и удачи. Много больше, — и она хитро, как мне показалось, улыбнулась сидевшим у её ног. Ей, как это ни странно, было видно и доступно явно не только то, что нам.

— Женщинам многое дано, Дима, — проговорила баба Дага, наверняка почувствовав, как я дёрнулся, услышав её ответ на мой вопрос, не прозвучавший вслух, — они чуют по-другому, видят по-другому. Сила другая в них. Беречь их надо. Берегите своих девочек. И себя берегите. Ступайте за стол уже, пока Волк вовсе не обессилел, — велела она. А я понял, что встать сам уже не смогу.

Помогли Второв с аббатом, как-то бережно приведя меня в вертикальное положение. При этом Хулио не сводил глаз с сослуживца, и во взгляде его я явственно читал неверие, не свойственное, как мне казалось, священникам, пополам с восторгом. Будто он одновременно и доверял, и не доверял тому, что увидел. Видимо, опять что-то из тайн мадридского двора. Хотя, пожалуй, не только мадридского.

Надя поставила мне миску с, судя по запаху, крепким наваристым куриным бульоном. Когда намёрзнешься зимой или начинаешь заболевать в межсезонье — лучшее средство, конечно, если с красным перцем щедро, да с укропчиком. Но сейчас я отодвинул ёмкость с гримасой Карлссона из мультфильма, на том моменте, когда Малыш в качестве лекарства капнул тому чайную ложечку варенья. При полной-то банке рядом. Вилкой подтянул к себе стоявшее почти на середине стола блюдо с жареными свиными рёбрышками. Организму явно критически не хватало белков и коллагена. А ещё — терпения и воспитания, потому что в пищу он вгрызался, урча и мотая головой, чавкая мясом и хрустя костями. В них, видимо, тоже таилось что-то очень для него полезное, потому что пару-тройку приличных кусков он смолотил без остатка совершенно, под недоумевающими взглядами соседей по столу. Жрал я за троих.

Головины и Второв за соседними столами вели себя иначе. Михаил Иванович культурно кушал что-то при помощи ножа и вилки, не забывая промакивать губы салфеткой и беззвучно отпивать из бокала на тонкой ножке. При этом о чём-то вполголоса беседуя с женой и пастором. Великий человек, я б так точно не смог. Братья же отличались друг от друга разительно. Фёдор продолжал соответствовать амплуа умницы и эрудита, но сегодня с каким-то явно декадентским уклоном. Хмурый, на все распросы четы Сальваторе он отвечал односложно, а чаще всего — неопределенными жестами и покачиваниями головы. Голова качалась с каждой минутой всё медленнее, потому что к вопросу уничтожения спиртных напитков за столом он подошёл со всей серьёзностью. Молча напивался, короче. И я его прекрасно понимал. Младший же Головин был полной противоположностью брата. Он, судя по всему, успел срочно накидаться и теперь заливался соловьём. В глазах Бадмы, смотревшей на него с момента встречи с тревогой и волнением, стали проскальзывать нотки, как во взглядах терпеливых жён пьющих мужей. Вроде как и опасно, что буянить может начать, и неудобно временами за выпившего, но зато перед глазами, рядом, живой и здоровый. Тот же, почуяв благодарную публику в лице цветка преррий и замерших с разинутыми ртами Вани и Антона, токовал, теряя напрочь связь с реальностью и здравым смыслом.

— Не, ну а чо? Декабристы разбудили Герцена, а мы разбудили Велеса! — выдал он совсем уж громко, отставляя очередной стакан.

— Кого-кого? — поражённо повернулась к нему Надя. Потому что реплика была отчетливо слышна и за нашим столом.

— Да ты слушай его больше, родная. Он сейчас ещё стакан всадит — и Ктулху разбудит, — фальшиво-спокойным тоном сообщил я жене.

А сам, убедившись, что она не меня не смотрит, махнул Тёме и постучал себе по лбу согнутым пальцем. Он, увидев мой жест, провёл по губам сжатыми большим и указательным, давая понять, что сигнал принял и больше ни слова не проронит. Но уже через минуту заливал дальше:

— А тут из бурана попёрли ётуны! Не, парни, это не то, что вы подумали. Это снежные великаны, древнее зло во плоти. У каждого — по вековой сосне в руках, зубы как у тираннозавра, наружу аж торчат! Ну, мы с Федькой думаем — пи… пичально нам сейчас станет: Иваныч за спинами у нас полыхает, как Киркоров на концерте, аж глаза слепит, а Волков замер, как будто внезапно вспомнил, где заначку спрятал. И тут — бац!!!