— Зубами тебя загрызу, сука пожилая, — спокойно ответил фаталист. И скептик. И я.

— Ой ли? Подавишься, стервь серая, дедушку кусать. Дедушка ста-а-арый, много ваших под лёд да под землю спустил. До-о-очиста, до косточек объеденных, — хотелось сказать, что его захлестнуло безумие. Но это всей картины не отображало. Он сам был им. Воплощённым и концентрированным.

— Матушка Гореслава эту землицу нам, верным людям оставила, и нету хода сюда серым тварям! — взвизгнул он, начиная раскачиваться. А я подумал о том, что шансы всё ещё оставались.

— А чёрным есть? — звонкий голос раздался неожиданно из-за спины Ланевского.

Мила бесстрашно вышла, отодвинув руку Серёги в сторону. Уперла кулачки в пояс. Притопнула красным каблучком по траве. И стала раскручиваться, будто дервиш, напевая таким звенящим весёлым голосом, какого эта земля и деревья совершенно точно не слышали никогда: «Ляцiць воран, воран маладзенькi, / Цераз зелен сад. / А у садзе размауляюць / Дзеука i казак».

С первыми нотами старой песни где-то вдали со стороны входа на кладбище раздалось яростное карканье. Из-за Полоты донёсся в ответ хриплый волчий вой. Дед вздрогнул и раскинул в стороны руки. Полы его засаленного пальто разошлись, под ними оказалась чёрная, лоснящаяся жилетка, поверх которой висело странное украшение — несколько десятков золотых и серебряных перстней и колец, на мужскую и женскую руки. Нанизанных на шнурок, сплетённый из жил. И я готов был поручиться — человеческих.

Вороны налетали на замершую фигуру отовсюду, но совершенно молча. Словно на подлёте ещё переговаривались, а едва завидев цель — обрывали связь и срывались в самоубийственное пике, норовя найти глаза или хотя бы голую кожу. Клювы и когти черных птиц были страшным оружием.

Мы с Серёгой рванули к лодке, стоило только первому ворону прочертить кровавую борозду на щеке жуткого деда. Он подхватил в охапку Милу, что ещё продолжала кружиться, притопывая каблучками, но тоже уже молча. Я сбил подсечкой и зацепил подмышки замершего столбом Тёму, каким-то чудом подтащил его и перевалил через зелёный борт, ещё не полностью надутый. Но на перфекционизм времени не было совсем. Зацепив за уключины и фал вдоль бортов, с надсадным рыком мы дёрнули кораблик с грузом к воде и сами не поняли, как оказались внутри. Лопасти вёсел в руках слились в серебристые круги, будто мы не гребли, а шли на двух моторах. Десять или чуть больше метров Полоты перелетели вмиг, опомнившись только тогда, когда заметили, что грести уже не получается — под нами земля.

Лорд на руках вынес Милу и бережно усадил под большой ивой, которых тут, вдоль берега, росло много, вернулся и помог мне с Головиным. Тот по-прежнему был словно деревянный, как фанерная фигура кинозвезды на пляже, с которыми так любят фотографироваться на морях дети и приезжие из дальних краёв. Его положили возле Вороны, начавшей, кажется, приходить в себя.

За рекой творилось побоище. Мерзкий старик выдернул прут из ближайшей ограды и с хриплым визгом колотил по нападавшим птицам. Чёрные тела отлетали, будто тряпки или чернильные кляксы, падая на кладбищенскую землю. Он скакал по ним ногами, давя и топча, добивая арматуриной, хохоча так, что дыхание перехватывало. Казалось, я слышал, как трещат под его сапогом и валенком хрупкие лёгкие кости крылатых спасителей, и видел, как разлетаются вокруг изуродованных тушек кровавые брызги. Хотя нет. Не казалось.

Ланевский за спиной шептал на ухо плачущей Миле, ласково и успокаивающе. Мне в правую руку уткнулось что-то мокрое и холодное. Я с трудом отвёл взгляд от жуткого месива за рекой и посмотрел вниз. Чёрный волк, крупный, матёрый, с сединой на морде, смотрел на меня жёлто-оранжевыми глазами. Я положил ладонь ему между ушей, выдохнув хрипло:

— Спасибо, что пришёл.

Он не дёрнулся и не отшатнулся. Просто повёл носом и уставился на противоположный берег, где остатки вороньей стаи улетали на восток, спася нас чудовищной ценой. Площадка, на которой мы разложились надувать лодку, была вся покрыта чёрными телами с раскинутыми в стороны изломанными крыльями. Я покосился за спину — два волка помоложе сидели возле Головина, ещё четверо были около ничего не замечавших вокруг Лорда и Милы: двое замерли чуть выше на берегу, и по одному улеглось на траве по обе стороны от пары. И тут мне прилетел подзатыльник, не особенно болезненный, но ощутимый, в сопровождении сурового гула:

— На халеру ты на той бераг полез, ёлупень⁈ — и волк под моей рукой гавкнул, будто присоединяясь к вопросу.

Я обернулся. За правым плечом стоял здоровенный старик, похожий на егеря. Или на пасечника. Или на деда Мороза. Словом, на любого, кого я в последнюю очередь ожидал бы здесь сейчас увидеть. Высокий, на полголовы выше меня, совершенно седой, с загаром человека, проводящего много времени на открытом воздухе, отчего голубые глаза на тёмном лице смотрелись очень ярко. И в них плескался гнев.

— Я не знал, что сюда есть другая дорога, деда, — обращение вырвалось само собой.

— А тебе куда надо-то, внучок? — поинтересовался ехидно он. — Ты ж, я гляжу, решил с друзьями Гореславича подкормить по доброте душевной? Никак зажился на земле? Все дела приделал да заскучал?

А я отчетливо вспомнил слова Голоса моих Небес в прошлую нашу встречу. Он спрашивал именно об этом. И ответил я так же, как и в прошлый раз:

— Что ты, дедушка, и в мыслях не было!

Старик отшагнул на полшага, дальнозорко прищурившись и нахмурив седые кустистые брови.

— Добрался-таки? Ну здравствуй, чадо! — и развёл руки, в одной из которых был зажат посох, длинный, выше него самого. С навершием в форме волчьей головы. Она будто внимательно изучала меня, пока мы стояли обнявшись. Силы седому было не занимать — сжал так, что аж в спине что-то хрустнуло.

— Ты б ему лучше, отец, оглоблей своей промеж ушей бы прописал. Чтоб не лез больше, куда ни попадя, — раздался из-за спины глухой голос Головина. Я резко обернулся. Кряхтя и охая, Тёма пытался принять частично вертикальное положение, хотя бы сидя. В поисках точки опоры наткнулся ладонью на что-то рядом. Упёрся. Что-то недовольно рыкнуло, но не отошло, поддержало. Отдёрнув руку, Артём уставился на волка, с чьей помощью ему удалось-таки сесть. И поприветствовал неожиданного помощника звонким междометием, помянув чью-то маму. Но глаза у него при этом были уже совершенно нормальные — стальной приключенец вернулся.

— Да вам бы всем хворостиной всыпать по первое число, — недовольно прогудел дед. — Кой бес вас на ту сторону занес? Хотя, могли и не знать, правда. Черёмушками это место только недавно стали звать. А до того времени называли то «Чернь», то «Червлень», то «Черем». А это тьма, кровь, смерть и запрет. Потом-то забывать стали, что слова на самом деле означают, да всё удивлялись — как же так случается, что на ровном месте беду находят? Плохо, когда памяти у народа нет.

— А он правда людоед? — Мила утирала последние слёзы, но голос звучал уже привычным колокольчиком. Хоть и грустным.

— Гореславич-то? Не только, внучка, не только. Редкой погани набралось за последние годы на том берегу. Да ни воины, ни стражи эти, как их? Милиция, во. Никто ничего сделать не может. Хитрый он, змей. А на вас вот поглядеть вылез, не утерпел. Хотел, знать, за хозяйку свою древнюю поквитаться с тобой, — дед толкнул меня в плечо так, что я едва не упал.

— А я управлюсь? — спросил я, обернувшись и глядя на него внимательно. Продолжая делать вид, что фаталиста со скептиком не слышу совершенно. Они же резко и категорично осудили мой вопрос в исключительно нецензурной форме.

— Ты-то? Пожалуй, и сдюжишь. Раз уж предки довели тебе саму ведьму в Пекло определить, то и с последышами её совладать можешь.

— А как-то поувереннее можно, отец? — нервно поинтересовался Головин, нашарив сигареты и собравшись уже было прикуривать. — «Можешь» — это вариативный расклад получается. Может — да, а может и нет. В гробу я видал ещё раз проверять такое, — и его всего передернуло, да так, что сигарета из рук выпала. Он чертыхнулся вполголоса и полез за второй, потому что на упавшую поставил переднюю левую лапу сидевший рядом волк.