— Так, замерли все! — гавкнул я, не успев продышаться до конца, — Бадма — нет! Тёма, Василь, убрали руки! Он сейчас всё нам объяснит нормально, человеческим голосом и без суеты.

Я поднялся из-за стола и шагнул в сторону Рыгора, который, кажется, только сейчас окинул взглядом зал и понял, что ситуация свернула куда-то не в ту сторону.

— Из Минска приказ пришёл, тебя к награде представили! Орден Отечества!

— Да тьфу ты, твою-то мать, — крайне неожиданно для него отреагировал я на эту важную новость. — Не мог по-людски сказать? Отбой всем, дядя пошутил, мы не так его поняли.

Василь с видимым усилием разжал пальцы, выпустив нож, причем последние два разгибал, помогая себе левой рукой. Головин развернулся в полный профиль, ничуть не скрывая того, что прятал в кобуру подмышкой. Я было выдохнул. Но поторопился.

— Артём Михайлович, а как её выключить? — своим спокойным и чуть отстраненным голосом спросил Валя у Головина. Показывая зажатую в правой руке гранату. Ф-1. Без кольца.

Сердце стукнуло дважды, уверенно наращивая ритм. За эти два удара произошло многое.

Мы с Василем одновременно, не сговариваясь, единым движением кувырнули неподъёмно тяжелый дубовый стол перед Дагмарой так, чтобы столешница скрыла её. Судя по весу мебели — эта должна была держать прямую наводку из гаубицы, чуть локоть не вывернул.

Бадма, выронив утративший актуальность в связи с гранатой графин, метнулась за стенку, к Миле. А Головин, обернувшийся на Валин голос со скоростью Роя Джонса-младшего в его лучшие годы, обхватил двумя ладонями руку с побелевшими пальцами.

— Ты где нашёл «эфку», болезный? — с непередаваемым сочувствием спросил он.

— Вчера один военный рюкзак разбирал, у него много было. Я взял одну. Я не нарочно, Артём Михайлович! — как на духу ответил юрист.

— Ты мне того военного потом опишешь подробно, — судя по тону Артёма, последнее, о чём должен был бы мечтать растеряша — это о хорошей Валиной памяти.

— А где колечко, Валя? Кругленькое такое, из проволочки? Ты его дёрнул и оно отлетело — куда?.. — долготерпению Головина позавидовали бы великомученики.

— Под тот стол. Вроде бы, — они же явно позавидовали бы и библейскому спокойствию Валентина.

Рыгор, стоявший ближе всех, и не привязанный к месту всякими условностями, вроде тяжеленного дубового стола или пионера с гранатой, в два прыжка достиг нужного места и в секунду нашел там искомое. Каким-то специальным неуловимым движением он выкатился из-под столешницы, подставив свою левую ладонь под Тёмины, а пальцами правой осторожно закрепил усики чеки в отверстии запала или чего-то там, что торчало из гранаты наверх.

Стол обратно ставили вчетвером. Ну, точнее, впятером, но Валей в плане помощи можно было пренебречь — он только галошами своими шлёпал и под руки всем лез. Видимо, чувствовал, что где-то ошибся. Головин, обернувшись на него после того, как закрепил Ф-1 себе на разгрузку, снова меня шокировал. Я был готов к военно-морскому монологу с такими петровскими загибами, от которых покраснели бы даже древние рыцарские латы. И к тому, что он поднесёт юристу такого подзатыльника, что с него разом слетят и очки, и обувь, да так, что не найдём. Но вождь приключенцев просто похлопал замершего Валю по плечу со словами: «не надо так больше делать, Валентин».

Лорд, вошедший в момент, когда мы, кряхтя, ставили дубовую махину на место, замер в дверях:

— А чего это вы тут делаете? Уборку затеяли? — удивленно спросил он.

— Нет, приданое вам готовим. Вот столик в спальню присмотрели, — просипел Головин, двигая стол, весивший, казалось, как КАМАЗ.

— Только в спальню на первом этаже — на второй не попрём, — прошипел я сквозь зубы. Наверное, корчму строили вокруг этого гроба, а он тут всё время стоял, как Рогволдовы камни.

Потом мы обедали и строили планы на вечер. И их постоянно ломал Рыгор.

— Какие поездки, вы о чём говорите⁈ — кричал он.

— О том, что мне, Серёге и Миле нужно съездить до Темнолесья и обратно. И мы съездим. И, наверное, Тёма с нами захочет, потому что он всегда за любой кипеш, да, Тём? — спросил я.

— Непременно, Дим. Тебя, да и всех вас одних оставлять — примета плохая. Геополитически, я бы даже сказал, — с умным видом ответил Головин.

— Про «геополитически» — очень правильно ты сказал, Артём, — кивнул Болтовский. — Я вам, конечно, не имею права об этом рассказывать, но вот в это примерно время из Минска вылетает вертолёт. И через час будет здесь. И я вас всех очень прошу перенести поездку на завтра. Темнолесье сотни лет стоит на одном месте, а такие события, как сегодня, бывают в жизни раз, и то не у каждого.

— Поясни для военных, этот вертолёт привезёт того, о ком я подумал? — напрягся Артём.

Рыгор тяжело вздохнул и согласно кивнул.

— То есть государственную награду Волкову будет вручать Сам⁈ — очнулся и Серёга.

Комитетчик вздохнул ещё тяжелее и кивнул ещё раз. Третий раз переспрашивать никто не стал.

— А можно как-нибудь сделать так, чтобы я где-нибудь в неприметном кабинетике медальку получил? — осторожно спросил я.

— Это орден, Дима. Зачем тебе кабинетик? У нас тут, на минуточку, сложнейшая, тщательнейшим образом спланированная межведомственная операция. Тут скорее стадиончик будет, а не кабинетик, — с недоумением посмотрел на меня Рыгор.

Внутренний скептик прищурился и весомо произнес фразу Марвина из фильма «Рэд», про отставных шпионов и спецагентов: «Мне нельзя светиться!». И я почему-то был с ним полностью согласен.

— Я скромный по натуре. И открытых пространств пугаюсь. И на камеры с микрофонами у меня аллергия с детства, — начал я. — Со стороны силовых ведомств России операцию курировал полковник Головин. С финансово-экономической — Сергей Павлович. Нафига я вам там? Для массовки?

— Ох как сложно с вами, буржуями, — закрыл глаза ладонью Артём. — Ну вот чего ты ломаешься? Уважаемый человек летит, всё бросил, схватил коробку с орденом — и в Могилёв. А тут, видите ли, награждаемому шлея под хвост попала, и он включил Надюху⁈

— Какую Надюху? — насторожился я.

— Из кино «Любовь и голуби». Глядел? Вот и ты так же: «Не пойду!» да «Не пойду!».

— Я уверена, что тебе лучше пойти, Дима, — раздался голос Дагмары. А внутренний скептик повторил жест Головина, закрыв лицо ладонью. Зная её прозорливость и вес в здешнем истеблишменте по обе стороны уголовного права — к ней не просто можно, а нужно было прислушаться. И я обреченно кивнул.

Но всё прошло на удивление оперативно, хотя и с размахом, конечно. Награждались, казалось, все: первые лица города и области, военные и милиционеры, руководство областного Комитета. Для каждого нашлись персональные напутственные слова. Телевизионщики крутились вокруг акулами, прицеливаясь круглыми глазами камер в каждого из присутствовавших.

Мероприятие по вручению государственных наград особо отличившимся гражданам Беларуси и братской России, судя по всему, с чьей-то лёгкой руки и головы как родное интегрировалось в предвыборную кампанию, которые в республике проходили регулярно, в соответствии с действующим законодательством. Оно, в свою очередь, никак не могло помешать гражданам волеизъявиться и делом доказать любовь и преданность национальному лидеру. Про которого, наверное, можно было рассказать много плохого, с сарказмом или злой иронией. Не знаю, я ничего подобного не заметил.

«Политика, мать её!» — со значением сплюнул внутренний фаталист. «Ближе к князьям — ближе к смерти!» — вспомнил старинную поговорку скептик. Поддерживали, как могли, в общем.

Статный и, кажется, вечный Батька вблизи внушал, конечно. Рыгору учиться и учиться. Он со своими двумя амплуа колобка и товарища Колоба здесь и рядом не стоял. Говоря на одном и том же языке с разными людьми политик обязан преображаться, но такого мастер-класса я сроду не видал. С чиновниками — сложные деепричастные обороты и канцелярские фразы, весом с давешний дубовый стол в корчме. С военными — родная речь в её лучших цветистых проявлениях, которые вгоняли в тоску даже ко всему привычных журналистов и операторов из «Пула Первого». Им же всё потом монтировать. С простыми людьми — натурально отец родной. При этом чувствовалось, по крайней мере мне, что тут не было фальши или наигранности — человек ответственно делал свою работу. И у него получалось.