- Стадом ходить и делать лишнего шуму нам ни к чему, - сказал Пахом. - Сходим с Пелагеей, да концы в воду.

- Позвольте составить вам компанию, - вклинился я в разговор, разламывая горячую картофелину.

- А почему бы и нет, - пожал плечами Пахом. - Мужик смышленый, стрелять умеет. Что скажешь, Пелагея?

- Пущай идёт, - кивнула та. - Тем более Кулибин - господин любознательный. Глядишь, чего за Анастасию слыхал.

- И то верно, - кивнула Агафья. - Только вам надобно знать, Николай Александрович: коли дойдет до стрельбы, то стрелять придется, скорее всего, не по кадаврам. Кулибин живет прямо на границе с Плащунами, а те относятся к своим владениям весьма ревниво.

- Видимо, у них свой интерес до Кулибина, - сказал я, отхлебывая чаю. - Иначе давно бы изжили.

- Несомненно, у них имеются договоры, - ответил Пахом, поднимаясь, - Только нам до них дела нету. Сколько вам нужно времени, дабы подготовиться?

- Я всегда готова, - ответила Пелагея, грохнув кружкой об стол так, что со звоном подскочили приборы.

- Я тоже готов.

- Тогда, по коням, господа, - как-то задумчиво объявил Пахом. - Выдвигаемся немедля.

Через, примерно, минут двадцать блуждания по темным тоннелям, наша лихая троица вышла в подвал старенькой часовни. За арками колокольни заря едва занялась; золотые стрелы солнечных лучей уже остро вытягивались на горизонте, рассекая дымку жидкого тумана, что стелился по чернеющей траве, окутывая голые деревья и кусты, что некогда были прекрасным сквером Императорской гимназии. Ни единого звука, кроме редких, зловещих криков просыпающихся ворон; ни единого живого существа, кроме нескольких фигур, что были разбросаны в округе и стояли, застыв в ядовитом янтаре.

Издали они действительно были похожи на живых и страшных разбойников, глубоко задумавшихся над чем-то своим, разбойничьим, или рассматривавших вытоптанную траву, или собирающихся плясать: колени их все время сгибались под тяжестью тела, как ни старались они их выпрямить. Но если подойти ближе, то уже никого не могли обмануть мертвецы своей притворной жизнью: бессильно, по-мертвому, клонились вялые, точно похудевшие и удлинившиеся шеи, не держа тяжелой мертвой головы.

С этой высоты было видно, как перед ветхим частоколом, окружавшим здание гимназии, зияла огромная борозда. По всей видимости, не позднее сегодняшней ночи, на этом месте потерпел крушение дирижабль; или же, вернее всего, произвёл грубую посадку, ведь судна на месте не наблюдалось.

- Красотища, - протянул шепотом Пахом.

Если бы меня попросили выбрать слова, лучше всего описывающих открывшийся перед взором вид, слова «красотища» среди них не затесалось бы точно. Хотя, с другой стороны, в мире, где свет и тьма, добро и зло, бытие и небытие находятся в смешении, можно понять, почему голубизне неба легко иногда предпочесть холодную тьму подземелья, или красоте цветущих лугов виды умершего города: ведь и им присуще бытие, а следовательно, и нечто положительное, единственное, неповторяемое.

- Нам нужно на Площадь Петра, - пояснил Пахом. - До неё под землей не дойти. Пойдем вдоль частокола, - показал он пальцем маршрут, - стараясь делать меньше шуму. Кадавров этом секторе не так много - Плащуны постарались. Далее свернем в Стольный Переулок. В одном из домов Кулибин и обитает. Вам все ясно, Николай Александрович?

Я кивнул.

- Прекрасно. Тогда идемте.

Мы спустились по ржавой винтовой лестнице, вышли на улицу и трусцой стали красться к частоколу, дабы не маячить на открытом пространстве. Как только цель была достигнута, грохнул первый выстрел; пуля с глухим стуком пробила подгнившее бревно, вышибая щепки прямо возле уха Пахома. Всё машинально пригнулись.

- Ходу, ходу! - скомандовал он.

- Вот черти постылые! И чего им не спится? - проворчала Пелагея, спрятав голову в плечи после очередного выстрела.

Вторя звукам пальбы, слева, то здесь, то там стали, стали слышны холодящие душу крики.

Через долгий миг, из пелены тумана показалась скрюченная фигура, которая с воем, пошатываясь неслась в нашу сторону. Я вскинул винтовку и нажал на спусковой крючок. Первая пуля прошла мимо. Вторая же угодила в гнилую голову кадавра: тот кувыркнулся в воздухе и затих.

Спереди, вдоль частокола, в припрыжку, страшно оскалившись, бежал ещё один мертвец. Пахом, что шел первым в цепочке, снял гадину одним точным выстрелом из своего огромного револьвера.

Со стороны гимназии доносились, видимо, грязные ругательства на цыганском и визгливое нытье летящих пуль.

Вдруг, солнечный луч, отраженный от креста часовни, ударил мне в глаза. Я зажмурился, повернул голову, и тут же столкнулся лицом к лицу с кадавром, бывшим когда-то женщиной, с почерневшими то ли от грязи, то ли крови волосами. Никакими усилиями нельзя было понять, стара она была при жизни или молода, красива, или безобразна. Жёлтые зубы в опухших дёснах клацали, будто пробуя на вкус запах живой человечины. Горло у неё было разворочено, оттого и шуму было мало. Выстрелить я уже не успевал, однако чуть ушел с линии атаки и сбил винтовкой костлявые руки, пропуская кадавра мимо себя, одновременно подсекая ей ноги. Та кубарем покатилась по сырой земле, прямо к ногам Пелагеи, что приметив гадину, вышибла ей мозги.

Мы, пригнувшись, торопливо шли вперед, изредка постреливая беспокойных мертвецов, по одиночке мчавших со стороны площади. Трухлявые бревна частокола, на наше счастье, сменились каменным забором.

Вражеские пули свистели над головой разными тонами, с шумом пролетали сквозь кусты, отрывая ветви, но вреда причинить уже не могли.

Когда наша троица достигла площади и свернула в Стольный Переулок, когда мне, грешным делом, показалось, что самое худшее позади, словно в насмешку, где-то в тумане послышался гомон приближающихся мертвых голосов, что отрезал нам путь к дому изобретателя.

- О, боги, - задыхаясь сказал Пахом, остановившись. - Прямо не пройти. За мной, господа, не зеваем!

С этими словами здоровяк круто взял влево и, с наскоку, всей своей мощью обрушился на дверь парадной ближайшего дома. Та, не выдержав подобного обращения, с грохотом отворилась. Я тут же узнал это место - это было здание "Второго общества взаимного кредита".

- Скорее, помогите мне, - скомандовал Пахом, схватившись за массивную скамью из орешника.

Как только дверь стала крепко завалена всякого рода подручным хламом, я наспех огляделся.

В просторной зале, как и во всем здании, царил полумрак, освещенный лишь мутным светом, проходившим сквозь щели заколоченных окон; на стенах слоилась сырость и плесень; около картин, лепилась в виде фестонов паутина; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями; высоко вздымались витые бронзовые колонны с гигантскими канделябрами, что стали уже чернеть от времени. Как и в мой последний сюда визит, что - то гудело в старых аммосовских печах, теперь уже в унисон барабанной дроби, что отбивали по дубовой двери десятки гнилых рук.

По мраморной великолепной лестнице, устланной некогда дорогим мягким ковром, мы вбежали на второй этаж.

- Покамест схоронимся здесь, - сказал Пахом, оглядываясь. Голос его отдавался эхом. - Надо поискать выход и разведать обстановку. Только аккуратно. Боюсь, эти проклятые ромалэ от нас не отстанут.

- Не отстанут, - согласилась Пелагея, вставив недостающий патрон в барабан своего "Нагана". - К гадалке не ходи.

- Значится, надо скорее выбираться. - поправил маску здоровяк. - Через улицу не сунутся. Только снизу.

- Под этой лестницей, есть спуск вниз, - сказал я. - Либо в подвал, либо в денежные хранилища. Должна быть ещё одна - на том конце здания. Она поднимается сразу с подвала на второй этаж.

- Значит надо эти входы заложить, да поскорее, - предложила Пелагея.

- Верно мыслишь, согласился Пахом. - Значится так: я иду вниз - займусь дверью подвала. Пелагея, найди вход на чердак, мало ли что. Николай Александрович, вам остается дверь на этаже. Всё ясно?