Хотя место выглядело знакомым. Я бывал здесь не часто, но пару раз все же заходил - когда жизнь была проще, а небо голубее. В груди саднило, каждый шаг отзывался болью в спине, руки ныли, припоминая мне о позорном спуске по трубе.

Сейчас все мысли были о выходе: где его искать, куда он ведет и что там меня поджидает.

Коридор сменился просторным помещением. Если не считать бочек, ящиков и полок, заставленных всяческими хламом, оно пустовало. На концах вытянутого деревянного прилавка горело по бронзовому канделябру.

Я сбавил ход и попытался как следует отдышаться, однако сзади слышались голоса, которые становились всё громче.

Передо мной вдруг выросла внушительная деревянная дверь со вставками из стекла. Стык с косяком был замазан толстым слоем дегтя. Я толкнул дверь плечом, но та не поддалась и даже не скрипнула. Дело гиблое, не осилю. Слева находилось окошко, заделанное схожим образом: тонкие доски пригнали друг к другу и тщательно законопатили все щели и думается, не от хорошей жизни.

Справа стоял еще один прилавок. За ним виднелись ступеньки, уходящие вниз, в такие же потемки, прореженные свечами.

- Вниз, - пробормотал я сам себе. - Что ж, вниз так вниз.

Одолев лестницу, я очутился в более или менее пустом помещении с укатанным, заметно просевшим полом. В кирпичной стене зияло жерло туннеля, по которому доставляли неведомо куда большие колесные вагонетки с углем.

Как ни удивительно, освещение в туннеле было вполне сносным. Не обнаружив иных путей отхода, я припустил вдоль вереницы тележек.

Рельсов в туннеле не оказалось, зато пол был хорошо укатан и местами вымощен камнем, дабы вагонетки могли беспрепятственно перемещаться. Судя по цепям и рукоятям, торчащим из стен и пола, их приводили в движение хитрые механизмы.

Между потолочными балками, на приличной высоте, была туго натянута перехваченная узлами веревка. С нее свисали стеклянные фонари под сетчатыми колпаками.

Через пару аршинов коридор разделился на четыре ветви. Все как один, ходы были завешены длинными полосками то ли кожи, то ли прорезиненной материи - такими же, как рядом с приснопамятной котельной.

Два коридора были озарены светом; в двух царил мрак. В одном из них метались отзвуки перебранки. В другом - тишина. Я поспешно юркнул во второй, уповая на удачу. Однако, через шагов эдак двадцать, коридор уперся в железную решетку.

Основанием своим она уходила глубоко в землю. Вкапывали её на совесть, явно не красоты ради. Сверху решетка топорщилась прутьями с заостренными наконечниками, способными устрашить и самую грозную силу. К ней примыкала глухая деревянная стена, отделанная колючей проволокой. Бросался в глаза огромный брус, который при желании можно было поднять и отвести назад. Приглядевшись, я увидел тонкие щели, обозначившие дверь.

Как следует прощупав прутья, я нашарил запор. Тот ни к чему не крепился, так что достаточно было его выдвинуть.

Я ухватился за засов и потянул на себя, но дверь сидела как вкопанная.

Значит, попробуем от себя… На этот раз дверь со скрипом покорилась, и под землю хлынул воздух.

За дверью обнаружился лестничный пролет, ведущий прямиком наверх - на мертвые улицы Нового Петрограда.

Винтовка давала некое чувство безопасности. Сжав ее в руках, я мысленно поблагодарил покойного отца за пристрастие к хорошему оружию и французской борьбе.

Затаившись у подножия выщербленной каменной лестницы, я не торопясь перевел дух, восстанавливая душевные силы. Никто так и не распахнул дверь. До ушей не доносилось ни звука - даже лязга и грохота механизмов, оставшихся позади.

Собравшись с силами, я мягко ступил на мостовую, чтобы ни единым шорохом не выдать своего присутствия.

В Петербурге я слышал немало россказней о живых мертвецах, что сновали бездушными тенями на улицах города. Но сколько их еще оставалось? Право слово, рано или поздно даже мертвецу полагается издохнуть, выбиться из сил, сгнить или попросту пасть жертвой времени и стихий. Надо думать, сейчас они в ужасном состоянии и слабы, как котята, если вообще способны передвигаться.

Перед взором тянулась развороченная улица, слякотная и скользкая от прошедшего недавно ливня. Кирпичи потрескались и местами расползлись от частых дождей и гнилостного тумана. Мостовая изобиловала ухабами и была завалена мусором. Разбитые повозки лежали кверху дном, грудами валялись давно истлевшие и основательно расчлененные трупы лошадей и собак - горки липких костей, непрочно связанных серо - зелеными волокнами плоти.

Я неспешно осмотрелся: видимость во всех направлениях была весьма скверной. Улица просматривалась самое большее на половину квартала, дальше все скрадывала густая пелена зловещего тумана. Кругом было тихо, как в склепе.

На краю косогора, среди торговых рядов, лежали огромные часы без стрелок. Стало быть, похождения занесли меня на Толкучий рынок, что на Третьей Прибрежной. С одной стороны, мне стало ясно где я – это прекрасно. С другой - до Императорского дворца путь не близкий – это дурно. Ладно, как говорится - план война покажет.

Перехватив удобнее винтовку, я глубоко вздохнул, собираясь двинуться дальше, как вдруг причудливым эхом донесся еще один вздох. Я в растерянности помотал головой и крепко прислушался. Ноги мои застыли, как вкопанные, цепенели и руки. Я не решался даже повернуть голову, опасаясь вновь наделать шуму… или не наделать. Если звук повторится вновь, это еще полбеды. Страшнее услышать его и понять, что мои собственные движения тут не повинны.

Нащупывая себе подошвами путь, я стал пятиться назад. Снова послышался тот же звук, то ли стон, то ли свист. Словно придушенный вздох. Он был очень тихим и доносился словно бы ниоткуда. Как вкрадчивый шепот.

Кажется, он шел от торговых рядов, где вот уже два с лишним года никто ничего не продавал и не покупал.

Шептание перетекло в глухой ропот… и оборвалось.

Сиюминутно мне хотелось обратиться в статую, стать невидимым, но укрытий поблизости не оказалось. За спиной выстроились ряды старых лавочек. Все двери и окна их наглухо заколочены доскам. Отходя мало - помалу от рынка, я уперся вдруг плечом в угол здания.

Шум прекратился.

Этот новый вид тишины пугал куда сильнее чем шорохи. Теперь все стало куда ужаснее, потому как затянутые туманом, замусоренные улицы не просто молчали. Они затаили дыхание и слушали.

Прильнув к стене, я на ощупь прокрался к дальнему концу здания. Так меня нельзя было заметить хотя бы со стороны рынка. Маска начинала неприятно жать и нестерпимо захотелось чихнуть. Дабы прогнать эту напасть, пришлось до боли прикусить язык.

За углом по городскому безмолвию мазнул шелестящий хрип. Смолк, потом зазвучал снова, теперь громче. А затем к нему присоединился второй осипший голос, и третий, превратившись в какофонию.

Сердце бешено заколотилось и в голове мелькнула лишь одна мысль – «Бежать!». Я закинул винтовку за спину и дал такого стрекача, что в пору было бы и удивиться.

Я рискнул оглянуться, потом еще разок. И мне стало совершенно ясно, как же жестоко я заблуждался…, бегали они быстро.

Не то чтобы мне наступали на пятки - в эту минуту они как раз вынырнули из - за угла, по - дурацки ковыляя и подпрыгивая, но при том развивали ужасающую скорость. Скорее голые, чем одетые, они катились шумной волной, наваливаясь друг на друга, перехлестывая через обломки и обтекая, словно протухший ручей, все преграды на своем пути.

Не ведающие страха и боли, их измочаленные тела налетали на препятствия и отскакивали от них, но тут же возвращались в строй. Они проносились по отсыревшим доскам, оставляя за собой одни щепки, и растаптывали тела упавших сородичей.

Это нескончаемая беготня совершенно кончила мои силы, сводя и так скромную фору на нет. Жуткие хрипы, в которых звучал звериный голод, раздавались все ближе. Меня постепенно нагоняли и чувство паники стало накрывать с головой.

Однако, случай мне благоволил: сквозь кромешную мглу, на стене одного из зданий, показался кусок пожарной лестницы. Немедля ни секунды, я повернул к ней и подпрыгнул, ухватившись за нижнюю ступень.