Впрочем, я знаю, что все было не так. На ней были джинсы. Ботинки. Куртка. Ничего возвышенного. Ничего утонченного и хрупкого. Ни намека на поэтичность.

– Что вы там делали?

– Просто гуляла.

Она щелкает зажигалкой, и я шарахаюсь, как от выстрела, а когда вскидываю голову, вижу сразу двух Моник: в глазах двоится.

– Алекс?

Я моргаю, и все вокруг вновь обретает четкость. Нужно хоть что-то сказать. Нельзя уплывать. Я всаживаю ногти себе в ладонь, но ничего не чувствую.

– Что именно вы видели?

Она качает головой: то ли не хочет рассказывать, то ли ей больно воспоминать. Наконец она начинает говорить, но очень тихо:

– Она просто там стояла. Неподвижно. Поначалу я ее даже не узнала. Она была слишком далеко, на самом краю. Просто стояла и смотрела вдаль.

– Она точно была там одна?

– Да, совершенно одна.

Она лжет. Однозначно лжет. Дейзи убил Дэвид. Он едва не сознался.

– Она вас видела?

– Нет. Она оглянулась, всего один раз, но при этом явно находилась где-то в своем мире. Кажется, я что-то ей крикнула. А потом она прыгнула.

Моника произносит это так просто, так буднично. «Она прыгнула». И все. Как будто она шагнула с тротуара на проезжую часть на пешеходном переходе.

– И?..

– Что – и?..

Неужели она не кричала? Даже не вскрикнула? Неужели ты не попыталась ничего сделать, чтобы помешать ей?

Впрочем, что она могла сделать? Сигануть с утеса следом за Дейзи? Отрастить крылья и поймать ее на лету?

– И что вы предприняли?

– Я подбежала, разумеется. Что еще я могла предпринять? – Она выдувает из ноздрей дым. – Посмотрела с края утеса вниз. Кажется, что-то кричала, сейчас уже точно не помню.

– Вы не стучались в дом к Дэвиду? В трейлер?

– Стучалась, – отвечает она. – Дэвид сказал, что он уже лег. Я решила, что разбудила его.

– Вы ему поверили?

Она раздумывает.

– Так поверили?

– Я не знаю. Со стороны-то как понять? Не знаю. Он вроде зевал, но это выглядело как-то…

– Как?

– Фальшиво, что ли. Но может, он и ни при чем.

– Не уверена, – говорю я. – Он был знаком и с Дейзи, и с Зои.

– Откуда вы знаете?

– Знаю. Думаю, Элли тоже с ним общается.

– Она бы мне рассказала, – качает головой Моника. – Я уверена.

– Так что вы сделали, когда Дэвид вам открыл?

– Мы позвонили в полицию.

Некоторое время я наблюдаю за ней: глаза подернуты дымкой, будто она переживает все заново.

– Поэтому кто-то считает, что Дэвид причастен? Потому что он солгал, что спал?

– Я никому об этом не рассказывала. Какой смысл? Мне всего лишь показалось.

– Почему же тогда?

– Кое-кто говорил, что Дейзи там видели.

– Но она там жила. Им пришлось переставить трейлер к нему в сад…

– Нет. В его доме. На крыше. У него там что-то вроде террасы, я думаю. А когда ее об этом спросили, она все отрицала. Как будто ей велели держать язык за зубами. Так что люди рассудили, что он имеет какое-то отношение к ее решению… Ну, вы понимаете.

– Покончить с собой.

– Да. – Некоторое время она молчит. – Послушайте, оставьте вы это дело в покое. Правда. Не стоит слишком глубоко во все это влезать.

Но я уже влезла. И если бы ты только знала, насколько глубоко.

– Прошло десять лет, – произносит она. – Дейзи все равно не вернуть.

Но я так просто не сдамся.

– А вдруг Зои сбежала по той же причине? Это произошло всего несколько лет назад. По-вашему, двух пропавших девушек мало?

– Трех, – поправляет она, сощурившись.

– Тем более. И это длится до сих пор. Сколько еще должно исчезнуть?

– Нисколько. В смысле, ничего не длится.

– Но…

– Послушайте, – перебивает Моника. – Мне пора.

Мы выходим обратно в коридорчик. Та дверь…

– Что там?

Мой голос звучит слабо и безжизненно. На лбу бисером выступает пот.

– Что? А, там спальни, кухня и прочее. Еще, кажется, подсобка.

И тут перед моими глазами всплывает картина. Приоткрытая дверь. Какие-то ящики с бутылками, бухты пластиковых труб, упаковки хомутов для кабелей. Шезлонг. Продавленный матрас на полу.

Что-то впивается мне в запястье. Меня словно с размаху ударяют под дых, и я сгибаюсь пополам.

– Алекс! – обеспокоенно зовет Моника. – Что с вами? Что случилось?

Нет, думаю я. Нет.

Не здесь, это было не здесь.

Но может, я ошибаюсь. Может, это было именно здесь.

Она закрывает глаза. Его руки шарят по ее телу, но она старается о них не думать.

Внизу грохочет музыка. Вибрация ощущается даже через пол.

Он говорит, она сама этого хотела, значит, видимо, и правда хотела.

Он говорит, ее бойфренд сказал, что в этом нет ничего такого, значит и правда нет ничего такого.

Он говорит, ее бойфренд сказал, что ничего не имеет против, значит он правда ничего не имеет против.

Поначалу было так: «А не хочешь попробовать втроем»?

«Нет».

Потом началось: «Если бы ты меня любила, то согласилась бы».

«Я люблю».

«Тогда нечего ломаться».

Потом «втроем» превратилось во «вдвоем». И не с ее бойфрендом. Она вдруг запоздало понимает, что с самого начала так и было задумано.

Она вспоминает, что советовали другие девушки. Не надо плакать. И сопротивляться тоже. Будет только хуже. Если не думать, все не так и ужасно.

Она и не думает. Она думает о своем бойфренде. Он сказал, что любит ее. Она знает, что у него было много девушек, но они для него ничего не значат, по-настоящему он любит ее одну. Значит, так и есть, иначе зачем это говорить? И если она тоже его любит, как говорила, то должна сделать то, что он просит, это ведь не так уж и много, сущая мелочь. Ради него? Ради них обоих?

Она ведь в долгу перед ним. Она в долгу перед своим бойфрендом – и перед этим мужчиной, который сейчас, кажется, раздавит ее. Она в долгу перед обоими.

Что-то с треском рвется. Он сопит ей в ухо, хрюкая, как боров. Изо рта у него воняет. Она лежит неподвижно, стараясь не шевелиться. Может, если поднатужиться, получится представить, что ничего не происходит. И вообще это не она.

Он сказал, что любит ее, а ради любви иногда приходится потерпеть. По ее лицу что-то течет. Это слезы. Просто слезы. По крайней мере, скоро уже все закончится, это последний раз. Он обещал. Один раз, и все.

Но это только начало. Она уже это знает.

Я спускаюсь по лестнице следом за Моникой. В зале, кажется, прибавилось народу – я вижу за барной стойкой несколько новых лиц, и перед входом в лаунж-зону толпятся люди, – но все они будто притихли. Хозяйка озабоченно хмурится, да и все остальные явно встревожены и даже переговариваются вполголоса. Расслабленную атмосферу как ветром сдуло.

– Что-то случилось, – замечает Моника, прокладывая нам дорогу сквозь толпу к барной стойке. – Пойду спрошу у Беверли.

Дурное предчувствие, которое все это время спало, теперь просыпается и уверенно поднимает голову. Моника добирается до стойки первой и вполголоса переговаривается с хозяйкой. Мне отчаянно не хочется ни о чем спрашивать: кажется, задав вопрос вслух, я впущу случившееся в область реальности, но выбирать не приходится.

– Элли. Она пропала.

На меня накатывает странное чувство, чем-то напоминающее облегчение. То, чего я все это время так боялась, наконец произошло.

– Когда?

– Они с Кэт должны были встретиться, – поясняет Моника. – Но она так и не появилась. И дома ее нет.

– Дозвониться пробовали?

– Да, Кэт звонила. У нее отключен телефон.

– А полиция?

– Они сказали, рано поднимать панику.

– Рано? А про Дейзи им не напомнили? И про Зои?