– Она явно попала в беду, – замечаю я, когда Моника возвращается. – Она вся в синяках. Она перепугана. Она кого-то выгораживает.

– Дэвида.

– Но она говорит, что он ни при чем.

Я беру бокал вина, который Моника мне наливает, не спрашивая.

– Есть один момент.

– Какой?

Вытаскиваю фотографию:

– Я нашла это в бумажнике Дэвида.

Некоторое время она внимательно рассматривает снимок.

– Это Зои.

Я киваю.

– Но зачем ему хранить карточку, если он сам замешан? – спрашивает Моника.

– Я не знаю. Просто… Кэт говорит, он ни при чем. И мне не показалось, что Элли его боится.

– И?.. Кто тогда ее увез?

– Я не знаю. А вы?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? – мгновенно вскидывается Моника.

– Просто так… Вы ведь прожили здесь всю жизнь. Вы лучше знаете, что тут у вас происходит и кто есть кто. Во всяком случае, лучше, чем я.

Вид у Моники скептический. Я колеблюсь.

– Кто-то увез ее на торфяники и бросил там.

– Но зачем?

Я вспоминаю истории, которые когда-то рассказывала Элис.

– В качестве наказания? Чтобы проучить? И расчет сработал. Она насмерть перепугана.

Моника закрывает глаза. Когда она вновь их открывает, я вижу, что она приняла какое-то решение.

– Я должна кое-что вам показать.

– Что?

Она подходит к столу рядом с диваном и берет лист бумаги, протягивает мне, и я его разворачиваю. Это записка, почерк мелкий и неровный, как будто кто-то очень спешил.

– Прочтите.

«Простите меня. За все, что я сделал. Я убил ее. Я убил их обеих. Это моя вина. Я не хотел этого делать, но выбора не было. Я любил их. Я понимал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Я убедил Дейзи спрыгнуть со скалы, когда она пригрозила рассказать, что я сделал с Сэди. Я убил ее и похоронил на торфяниках. А потом Зои сбежала. Я виноват. Я очень, очень виноват. Пожалуйста, простите меня».

В самом низу нацарапано: «Дэвид».

Я крепко сжимаю записку в руке, чтобы та не тряслась. Потом перечитываю снова и поднимаю глаза на Монику. «Это вранье, – хочется мне сказать. – Фальшивка». Он не мог этого написать. Сэди никто не убивал. Она жива.

– Зачем он дал ее вам? – спрашиваю я ее вместо этого.

Моника смотрит мне прямо в глаза. Сомнение в моем голосе от нее не укрылось. Кажется, она вот-вот во всем признается, скажет, что он никогда этого не писал, что это сделала она. Сейчас объяснит, зачем ей нужно, чтобы Дэвид взял на себя вину за смерть Сэди, которая на самом деле жива, и Дейзи, которой, увы, уже нет.

Я надеюсь, что она будет со мной честна. Что расскажет, кого покрывает, кто сочинил эту записку. Что откроет, кто обидел меня и кто на самом деле убил Дейзи.

Но она ничего из этого не говорит.

– Я не знаю. Ее подбросили мне в почтовый ящик. Сегодня днем.

Я не отвечаю. У меня появляется другая мысль. Если записка Дэвида фальшивая, то, может, и попытка самоубийства инсценирована. Что, если это была попытка убийства?

– Вы отнесете ее в полицию?

Она сомневается:

– Думаете, надо?

Я уже открываю рот, чтобы сказать – да, надо. Чтобы пояснить, почему я так считаю: мне вовсе не кажется, что записку подбросил Дэвид, а это значит, что и передозировка вполне может быть не добровольной. Но потом понимаю, что полиция будет допрашивать всех без исключения. В том числе меня. Придется раскрыть свою личность, и моя тайна выплывает наружу.

Нельзя этого допустить, пока нельзя – до тех пор, пока не разберусь, что именно здесь происходит. Я качаю головой.

– Вы уверены?

Я киваю. Она с явным облегчением опускается в кресло. Интересно, почему она не хочет говорить о записке никому, кроме меня?

– Мы должны помочь девочкам, – произносит она.

– Вы уверяли, что у них все в полном порядке и что вы за ними приглядываете.

– Я и приглядываю. Приглядывала. Ну или считала, что приглядываю.

Она тянется к пачке с сигаретами. Вид у нее усталый.

– Но после того, что случилось с Элли… Я думала, она придет ко мне, вместо того чтобы сбегать. Наверное, она больше мне не доверяет.

Я вспоминаю кое-какие свои поступки. Поступки совершенно бессмысленные, настолько, что я и сама отдавала себе в этом отчет.

– Вы не виноваты, – говорю я вслух.

– Думаете?

Я беру с подлокотника кресла фотографию Зои и снова принимаюсь ее разглядывать. На этот раз в глаза мне бросается одна деталь, на которую я не обратила внимания раньше. На заднем плане, повернувшись в профиль и улыбаясь, как будто говорит с кем-то за кадром, стоит парень. Волосы у него длиннее, чем сейчас, но это определенно он. Даже очки те же самые.

Гэвин.

Я убираю снимок в карман, откуда он продолжает безмолвно предъявлять обвинение.

– А где сегодня вечером был Гэвин? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, – пожимает плечами Моника.

Уже поздно, но в досуговом центре горит свет, дверь не заперта. Внутри полицейский в форме наводит порядок, и я здороваюсь. Все так запутанно и непонятно, никак не могу разобраться в своих мыслях. Но на переднем плане лишь одно чувство – стыд. Хотя за что, я не понимаю. Как будто Кэт права и все это произошло из-за меня, а переспав с Гэвином, я каким-то образом еще все усугубила.

– Мы почти закончили, – говорит полицейский, не подозревая, что творится у меня на душе. – Спасибо, что пришли закрыть за нами.

– Ой, да не за что. – Я выдавливаю из себя улыбку. – Значит, расследование завершено?

– Ну да. Девчонка утверждает, что сбежала, а потом одумалась и вернулась. Расследовать нечего.

– И вы ей верите?

– Не мне решать. Ладно, мне надо заканчивать.

Я прохожу в кухню. Скоро заявится Гэвин, и придется объяснять, зачем я соврала полицейскому, будто это он попросил меня прийти и закрыть помещение. Зато можно воспользоваться возможностью что-нибудь выяснить. Раздаточное окошко открыто, и сквозь него я вижу полицейского, заканчивающего уборку. Дверь в дальнем конце кухни, видимо, ведет куда-то в подсобку или кладовку.

Она не заперта. Внутри я обнаруживаю полки, заставленные коробками с чайными пакетиками и огромными банками с растворимым кофе и горячим шоколадом. В одном углу стоит контейнер с игрушками, а к стене прислонен проекционный экран, – должно быть, Гэвин показывает на нем фильмы, когда собирается его киноклуб. Все очень аккуратно, никакого беспорядка. В углу за дверью прячется картотечный шкаф.

Пытаюсь открыть верхний ящик, но он не поддается. На стене висит ключница, но внутри нет ни одного ключа, по виду подходившего бы к замку. Я облокачиваюсь на шкаф. Черт. Не знаю, что я надеялась найти. Наверное, хоть что-нибудь, способное пролить свет на то, как именно Гэвин связан с Зои. Я в очередной раз понимаю, что переспала с человеком, который оказался совершенным незнакомцем.

– Алекс?

Я резко вскидываю голову. На пороге стоит Гэвин и смотрит на меня. Не знаю, сколько времени он здесь. Кажется, он разочарован. Или зол. Из основного помещения доносится голос полицейского:

– Тогда я пошел.

Гэвин бросает взгляд через плечо и натянуто-бодро отвечает:

– Давайте! Пока!

Потом поворачивается ко мне и понижает голос:

– Что ты делаешь?

Я вызывающе вскидываю голову:

– Могу задать тебе тот же вопрос.

Он смотрит на шкаф, как будто желая убедиться, что он по-прежнему заперт.

– Алекс?

– Ты знал Зои.

– Нет, все не так, – качает он головой. – Я просто…

– Гэвин! Хватит пудрить мне мозги!

Он сощуривается:

– Ты снова ездила к ее родителям?

– Нет, но нашла вот что. – Я показываю ему фотографию. – Это ведь ты?

Он внимательно смотрит на снимок, потом, закрыв глаза, делает глубокий вдох:

– Где ты его взяла?

Я оставляю этот вопрос без ответа и прикидываю: он стоит между мной и дверью, может понадобиться оружие для самообороны. Но под рукой ничего такого нет, если не считать висящей на шее камеры. Она, конечно, увесистая, но не настолько.