Я нажимаю «Стоп» и кладу аппарат перед собой на переднюю панель.

– Все получилось? – спрашивает Гэвин.

Что ему сказать? Я не знаю, что он видел, какие из моих слов слышал. Я больше не плачу, но глаза наверняка красные.

– У тебя все нормально?

Я снова бросаю ее одну. Здесь, в холоде, в этой черной глинистой земле. В точности так же, как до нее Джеральдину. И Элис. И Эйдана, хотя в случае с ним я отдалялась скорее постепенно.

И Дейзи. Ее я тоже бросила. Я поворачиваюсь к Гэвину.

– Я в полном порядке. – Завожу машину. – Поехали.

Мы паркуемся на площадке над деревней. Тишина окутывает нас, точно пелена густого черного дыма.

– Я рядом, – произносит он, немного помолчав. – Если ты вдруг захочешь об этом поговорить.

Он это искренне. Он действительно хочет мне помочь. И не чтобы оставить меня в долгу. Не потому, что надеется снова стать моим спасителем, как в ту первую ночь. Не как те люди, которые жаждали помочь, когда я жила на улицах, чтобы почувствовать себя хорошими. Попробуй только лишить таких этой возможности, попробуй только сказать им, что у тебя все в порядке, что тебе ничего прямо сейчас не нужно, и это их совсем не порадует. Внезапно ты превратишься в их врага. Они снизошли до тебя, а ты, неблагодарная скотина, осмелилась швырнуть им их благодеяние в лицо.

– Куда ты ездил? – спрашиваю я. – Когда нашел меня на дороге в ночь нашего знакомства.

– В каком смысле?

– Ты сказал, что встречался с Брайаном.

Он мнется, но лишь секунду.

– Я с ним и встречался.

– Он говорит, что это не так. Зачем ему врать?

– Не знаю.

Я вдруг понимаю, что мне хочется ему верить.

– Вижу, что ты хочешь помочь, – говорю я мягко. – Но лучше будет, если скажешь правду.

– Я не встречался с ним, – произносит он, тщательно подбирая слова. – Вернее, не совсем так. Я видел его, в пабе. Я был там один.

Он поднимает глаза.

– Но суть от этого не меняется. Я знаю, что он не мог быть за рулем машины, которая не остановилась.

Я ничего не говорю.

– Ты мне веришь?

– Да.

– Что мне сделать? Чем помочь?

– Она не сказала, как умерла мама Сэди?

На мгновение Гэвин приходит в замешательство, потом понимает, что я имею в виду ту женщину с ребенком.

– Нет.

Он с минуту молчит, но я вижу, что он хочет добавить что-то еще.

– Так ты из-за Сэди сюда приехала?

Возможно, стоило бы рассказать ему правду. Но как я могу это сделать?

– Пожалуй, отчасти. Она не идет у меня из головы. Жаль, что мы с Сэди потеряли друг друга.

– И сколько лет ей было бы сейчас?

– Не знаю. Двадцать с чем-то.

– Зачем ты сказала, что твой фильм не про то, что случилось с девочками? Могла бы мне довериться. Я всего лишь хочу…

– Помочь, – договариваю я за него. – Знаю. Дело в том, что изначально я и не собиралась про это снимать, но мой продюсер предложил сделать фильм о девочках. Он прочитал про Дейзи. И про Зои.

– И конечно, ты просто не смогла пройти мимо такой чернухи.

Чернуха. Слово задевает меня. Мне приходилось слышать его прежде, когда я снимала «Зиму». Немало времени ушло на то, чтобы расположить к себе некоторых девушек, чтобы убедить их, что я не обычная вуайеристка, пытающаяся заработать очки на их несчастье. «Мы для тебя – просто способ раскрутиться на чернухе», – сказала одна из них. В общем-то, не только она.

Я смотрю на Гэвина:

– Ты так говоришь, будто мне на них плевать.

– А тебе не плевать?

– Нет.

Он долго молчит. Я помню, как после награждения вернулась на улицы, чтобы найти девушек, которых снимала. Они были не слишком мне рады, хотя и не слишком на меня обижены. Для них я вырвалась с улицы и больше ничего, так делают все, если, конечно, не погибают раньше. Передавая им конверт с банкнотами – там было три тысячи фунтов, – я сказала, что эти деньги по праву принадлежат им. На самом деле мне они никогда и не принадлежали.

Гэвин смущенно откашливается.

– Зои никуда не сбегала.

Он произносит это так уверенно, что слова звучат как признание.

– Я просто знаю это, и все, – продолжает он. – Не могу объяснить, но думаю, ты права. Дейзи и Зои мертвы. Сэди – единственная, кому удалось вырваться.

В машине становится совершенно тихо. Даже воздух, кажется, замер. Мне вдруг оказывается нечем дышать. Зубы стучат, но я все равно открываю окошко.

– Что за история с тобой и Зои?

Гэвин пожимает плечами:

– Да нет там никакой истории. Просто… я думал, что смогу найти ее. Когда только приехал сюда. Мне казалось, что местные примут меня, если я покажу, что мне не все равно.

– И как? Оправдались твои надежды?

Он пропускает мой вопрос мимо ушей:

– Мы должны обратиться в полицию…

– Нет.

И снова он не слышит меня.

– Сэди – единственная, кто знает, что с ними всеми случилось.

Беда в том, что она тоже этого не знает, думаю я. Она не знает.

– Нужно отыскать ее. Ты можешь сказать, что была с ней знакома.

– Нет!

Его взгляд устремлен на меня. Он проникает внутрь, прожигает меня насквозь.

– Нет, – горячо повторяю я, на этот раз чуть мягче. – Сэди взяла с меня слово. А что касается той могилы, там никого нет. Там просто не может кто-то лежать.

– Но…

– Тебе не понять, Гэвин.

Это удар ниже пояса. Он всегда будет чужаком, тщетно пытающимся разобраться. На меня вновь наваливается чувство вины.

– Я думал, ты беспокоишься за судьбу девочек. Элли и Кэт.

– Так и есть, – говорю я.

Я представляю, что это я похоронена там, на торфяниках. Совершенно одна, обнаженная. Я словно и в самом деле лежу в мягкой земле, теплой, несмотря на погоду, она окружает меня со всех сторон, обволакивает, поглощает целиком. А потом возникает такое чувство, точно шнурок, пропущенный сквозь меня, вдруг туго натягивается. Когда вокруг столько смертей, накатывает острое желание жить. Воздух в машине сгущается. Я почти отстраненно думаю, как просто было бы протянуть руку и положить ладонь Гэвину на бедро, прижаться к нему. От изумления он разинул бы рот. На меня пахнуло бы лакрицей, – пожалуй, запах даже не был бы мне неприятен. Наши губы встретились бы, и поцелуй все длился бы, с каждым мгновением становясь все смелее.

Что-то останавливает меня, но лишь на краткий миг. Я накрываю его руку своей. Почему нет? Почему бы не взять то, что мне хочется? В конце концов, один раз живем. Я целую его. Поначалу он противится; и я уже думаю, что сейчас он скажет: «Не надо, перестань», и в глубине души поднимается горячая волна стыда. Но тут он сдается. Губы у него более жесткие, чем я ожидала; от него пахнет кофе. Целует он меня нерешительно и руки держит при себе, за что я очень ему благодарна.

– Пойдем, – говорю я, уткнувшись ему в грудь, но он качает головой.

– Давай лучше не будем…

– Что не будем?

Меня охватывает знакомое ощущение отверженности. Я почти готова засмеяться.

– Извини. Я просто…

Жду, когда он договорит, но он, похоже, не в состоянии ничего из себя выдавить. Он открывает дверцу машины и выходит.

– Гэвин? – зову я. – Не говори никому, ладно? Про сегодняшний день.

Вид у него становится уязвленный. Так… кажется, он решил, что я про наш поцелуй.

– Я имею в виду, про кладбище. Про то, что я знала Сэди.

Он улыбается, потом легонько кивает:

– Не буду.

Я благодарю его, вылезаю из машины и пешком иду в Хоуп-коттедж.

Но даже в коттедже я не могу найти себе места. Нужно чем-то себя занять. Поснимаю-ка еще что-нибудь для фильма. Может, виды деревни вечером. Откуда-нибудь сверху, из парка например. Уже почти стемнело, так что я выхожу из дома. Только на подходе к летней эстраде, попытавшись начать съемку, я понимаю, что карта памяти в моей камере заполнена, а запасную я взять забыла. Приходится возвращаться.

На Слейт-роуд я вдруг кожей чувствую на себе чей-то взгляд. Не останавливаясь, я поворачиваю голову то вправо, то влево, и каждый раз мне мерещится какое-то мельтешение, как будто кто-то скрывается в темноте, предугадывая мои движения и ускользая обратно в тень за мгновение до того, как я успеваю его заметить. Я ныряю в переулок и, оказавшись в своем дворе, выдыхаю с облегчением, но ощущение слежки никуда не исчезает. Мне кажется, я замечаю, как занавеска в окне дома Моники слегка колышется, совсем слабо, еле уловимо, но, когда я снова бросаю туда взгляд, она уже неподвижна.