Глаза не сразу привыкают к темноте, но запах говорит сам за себя. В помещении затхло, как будто кто-то вывесил сушить забытое на несколько дней в стиральной машине белье. Где-то внизу слышится журчание подтекающей воды. Туалет. Я сползаю на пол и автоматически нащупываю в углу выключатель. Он не работает. Раздается щелчок, но свет не загорается, и, задрав голову, я различаю под потолком пустой патрон. Черт, шепчу я себе под нос, и тут же, словно в ответ, откуда-то из угла доносится топоток. Мышь. Или крыса. Закрываю глаза и пытаюсь сделать глоток воздуха. Я убеждаю себя, что могу в любой момент развернуться и уйти отсюда. Никто не заставляет меня это делать.

Но беда в том, что это не так. Я тянусь к дверной ручке. У меня нет выбора. И никогда не было. Теперь я это понимаю. Все дороги вели меня сюда.

Я включаю фонарик на телефоне и начинаю снимать на ходу. Дверь уборной выходит прямо в коридор, и свет фонарика выхватывает из мрака перила, лестницу из добротного темного дерева, столик сбоку от входной двери, на котором стоит телефон. У противоположной стены темнеют старинные часы, неподвижные и безмолвные. Повсюду лежит пыль, ее частички танцуют в луче света. Слева от меня дверь ведет в кухню, а еще одна, справа – в гостиную, в которой я различаю огромный диван, разномастные кресла и старый громоздкий телевизор. Эта комната производит на меня пугающее впечатление, и я закрываю дверь, прежде чем двинуться дальше.

Следующая дверь ведет в просторную столовую – посередине стоит стол с пятью или шестью стульями, а у дальней стены буфет, на который стопками составлены тарелки, – все это тоже покрыто густым слоем пыли. Все остальные комнаты на первом этаже выглядят такими же нежилыми. Куча зловонной одежды в прачечной и немытая посуда в кухне – единственные следы какого бы то ни было человеческого присутствия в этом доме. В воздухе разлита печаль; эта кухня явно когда-то задумывалась как место, где будет шумно и весело, но теперь тут готовит всего один человек – и только для себя. Я поворачиваюсь, чтобы идти на второй этаж, и тут наверху прямо надо мной слышится негромкий скрип. Все в порядке, убеждаю я себя, просто дом оседает или ветер гуляет в щелях, но, начиная подниматься по лестнице, я дрожу. Я уже всадила ногти в ладони, как будто готовясь к тому, что неминуемо должно произойти.

Звук повторяется, на этот раз громче и куда более похожий на поскрипывание половиц под ногами, нежели на треск стен или перекрытий.

– Дейзи?

Ответа нет, и тишина, которая воцаряется после моих слов, кажется оглушительной, пугающей.

– Дейзи? – повторяю я, поднявшись по лестнице до середины. – Ты там?

Ответа по-прежнему нет, но едва площадка оказывается на уровне моих глаз, я немедленно понимаю: здесь что-то произошло. Все двери на втором этаже распахнуты, и луч моего фонарика освещает горы вещей, бумаг и книг вперемешку. Все вверх дном. Я пробегаю по коридору и захожу в разгромленную главную спальню. Ящики комода вывернуты, их содержимое в беспорядке разбросано по полу и кровати. Одежда, бумаги, украшения, которые никак не могут принадлежать Дэвиду. Тут царит хаос; контраст с сонным запустением внизу просто разительный.

Кто-то побывал здесь – возможно, Дейзи – и устроил на втором этаже полный разгром. Но что этот кто-то искал?

Ветер за окном усиливается. Его вой напоминает хохот, и я опускаю камеру. За всем этим наверняка кроется нечто важное. Что я упустила?

Я подхожу к окну, и тут все встает на свои места. Я уже бывала здесь. Мне знаком этот вид: море, луна, низко висящая над водой, корабли вдалеке, очертания гор за ними. Тот самый пейзаж. И тонкая линия горизонта, перерезающая ее посередине, словно туго натянутая проволока, тоже та самая. Воображаемая картинка в точности накладывается на реальность. Не отличишь. Я смотрю вниз и вижу то самое место, где она стояла, готовясь спрыгнуть.

Я слышу, как скрипит под чьей-то ногой ступенька, за ней вторая. Словно кто-то на цыпочках крадется вниз.

– Дейзи! – кричу я. – Постой! Вернись!

Ее нигде не видно, но я могу определить, где она только что была; весь дом содрогается от возмущения. Такое впечатление, что она призрак, перемещающийся по эфиру, и ее присутствие возможно обнаружить лишь по едва уловимому следу, оставляемому ею в воздухе. Я сбегаю вниз по лестнице, чуть не полетев кувырком; луч фонарика мечется по сторонам, внезапно налившееся свинцом сердце колотится о ребра.

Да где же она?!

Я медленно продвигаюсь вперед, убавив яркость фонаря. Она может быть где угодно. Мне не спрятаться от нее, я свечусь как маяк.

Снова зову ее по имени. Соседняя с кухней дверь внизу слегка приоткрыта. По пути наверх я не обратила на нее внимания. Это кладовка под лестницей, откуда остро тянет уксусом.

– Дейзи?

Протискиваюсь внутрь. Верхняя одежда, обувь, пара складных стульев. Коробки, составленные одна на другую, в глубине. Здесь она быть никак не может, и все-таки…

Делаю шаг вперед. Пол под ногами слегка подается, и, бросив взгляд вниз, я вижу, что половица не закреплена. Дейзи хитрая, она заманила меня и сюда. Я опускаюсь на корточки и приподнимаю ее с одного конца, уже зная, что обнаружу.

Так и есть. В углублении под половицами спрятан металлический ящик. Я вытаскиваю его, всколыхнув облако пыли. Он заперт, но при мне есть ключ, который я нашла в бумажнике Дэвида, и, когда я пробую его, он подходит. Там лежит портфель, отсыревший и заплесневелый, и я осторожно открываю его. Он такой старый, что даже застежки проржавели. Внутри полиэтиленовый пакет, в который замотано что-то прямоугольное, похожее на коробку, но неправильной формы. Разворачивая полиэтилен, я уже точно знаю, что это такое. Мне знакома эта тяжесть, эта увесистость. Я раньше держала в руках эту штуковину. Я пользовалась ею, снимала ею; это та самая вещь, благодаря которой я вступила на тот путь, что привел меня сюда. Моя первая камера.

Открываю футляр. В него даже вставлена пленка, но на попытки включить его аппарат не реагирует. Наверное, батарейка разряжена, а может, время и сырость привели его в полную негодность.

Но, кажется, в портфеле есть еще что-то. Две почтовые открытки. Я вытаскиваю их, чувствуя, как голова идет кругом. Первая представляет собой коллаж из нескольких изображений: ярко-красный лондонский автобус, Тауэрский мост, здание Парламента, собор Святого Павла – расположенных вокруг напечатанного большими буквами слова «ЛОНДОН», как будто и так не догадаться. Я переворачиваю открытку, затаив дыхание, но на обороте нет ничего, кроме адреса Дэвида (Блафф-хаус, Блэквуд-Бей) и одинокого почтового штемпеля.

На второй открытке изображено колесо обозрения, знаменитый «Лондонский глаз». А на обороте тем же самым почерком, что и адрес на первой, выведены два слова.

«Я возвращаюсь».

Некоторое время я смотрю на них. Почерк тот же, что и на открытке, которую прислали Дэну. Сердце перестает колотиться как безумное. Меня охватывает странное спокойствие. Теперь, когда никакой неопределенности не осталось, я испытываю чувство, граничащее с облегчением. Я знаю, что должна сделать. Я кладу камеру себе в сумку и поднимаюсь.

И немедленно понимаю: что-то не так. На кухонном потолке дрожат отблески света, мятущиеся оранжевые сполохи, как будто кто-то зажег свечу.

– Дейзи? – зову я, но отвечает мне лишь эхо собственного неровного голоса. – Дейзи?

Я выхожу в кухню. Из окна как на ладони виден трейлер, теперь гадать об источнике света не приходится. Он объят огнем, языки пламени вырываются из оплавленных окошек, из люка в крыше валит дым.

Сомнений больше нет. Она думает, что я там. Она пытается меня убить.

Мы с Гэвином договариваемся встретиться в кафе у Лиз на следующий день. Когда я подхожу, он стоит на улице, дрожа от холода. Внутри никого нет, свет не горит, дверь закрыта рольставнями. В витрине висит объявление, что кафе закрыто на праздники.

– Это обычная практика? – спрашиваю я.