Она плачет. Я двигаюсь к ней, но медленно: кажется, она в любой момент может метнуться прочь. Даже в тусклом свете я вижу то, что призван скрыть макияж. По ее лицу расплывается синяк, переливаясь всеми оттенками багрового, синего и черного.

– Это его рук дело?

– Что?

– Кто тебя избил? Дэвид? Это был он?

Она язвительно смеется:

– Не говорите ерунды. Дэвид? Он не такой. Вы ничего не знаете.

– Это он забрал Элли?

– Разумеется, нет. Он никогда не сделал бы ничего подобного.

– Тогда кто?

Кэт замолкает, и я вдруг понимаю, что она смертельно напугана. Я протягиваю руку и кладу ладонь ей на локоть.

– Дейзи, – произношу я негромко.

Она вырывает руку, и секунду спустя я осознаю, что именно сказала.

– Я имею в виду, Кэт. Прости, я…

– Как вы меня назвали? – переспрашивает она, но не дает мне возможности объясниться. – Это правда все из-за нее. Вы чокнутая. Дэвид сделал это из-за вас.

Она качает головой, будто я ее разочаровала, потом разворачивается, чтобы уйти.

– Кэт! – зову я, но она меня игнорирует.

– Поговори со мной!

Вот теперь она смотрит на меня.

– Если он умрет, – цедит она, – это будет на вашей совести, понимаете? И то, что случилось с Элли, тоже. Все это будет на вашей совести.

Когда я захожу в паб, меня колотит. Моника, появившаяся, пока меня не было, кивает мне со своего места, но я едва отвечаю. В голове полнейший сумбур. У барной стойки Брайан с остальными раздают фонари, проверяя их исправность. Все говорят вполголоса, в пабе царит атмосфера сурового товарищества. В углу полицейский в яркой светоотражающей куртке поверх униформы болтает о чем-то с одним из местных. Когда я подхожу к Брайану, он протягивает мне вино и спрашивает, что случилось.

– Ничего, – вру я.

Мне не хочется рассказывать ему о Кэт и о том, в чем она меня обвинила.

– Точно?

Я киваю, потом отхлебываю из своего бокала. Вино отдает пробкой, а на вкус напоминает размокший картон, и я молча ставлю бокал на стол. Я чувствую себя загнанной в угол и уже собираюсь сказать Брайану, что хотела бы присоединиться к поискам, как вдруг по залу пробегает шум, у двери слышатся изумленные возгласы, потом начинается суета. Я вскидываю голову, чтобы посмотреть, что происходит, но Брайан уже вскочил на ноги.

– Боже правый!

Я поднимаюсь. У двери стоит тоненькая фигурка; ее обнимают, ей радуются. Лица я разглядеть не могу, но вижу копну рыжих волос и мгновенно понимаю, кто это.

– Это она?

Брайан смотрит на дверь:

– Черт побери, похоже на то!

Следом за ним я подхожу к двери. Элли промокла до нитки, она дрожит. На ней джинсы, футболка и кроссовки с розовыми вставками, но вся ее одежда покрыта грязью, а обувь можно отправлять в помойку. Я включаю камеру. Это кажется неуместным, я надеюсь, что никто не заметил, но даже если и заметили, плевать. События будто закручиваются вокруг меня спиралью, я теряю контроль, а мой фильм – единственное, за что можно уцепиться.

– Элли! – восклицает женщина, обнимающая ее. – Элли, милая, где ты была?

Девушка поднимает голову. Поначалу кажется, что она не понимает вопроса, но потом бормочет что-то в ответ.

– Что? Говори погромче, милая. – Потом женщина бросает через плечо: – Кто-нибудь, ради бога, позвоните ее родителям!

Полицейский что-то торопливо говорит в рацию.

– Нет, – возражает Элли.

Голос у нее очень слабый, она едва может произнести вслух одно-единственное слово. Колени подгибаются, как будто на это «нет» ушли все оставшиеся жизненные силы.

– Где?.. – шелестит Элли.

– Кто? Кто, милая?

Она отчаянно ищет взглядом кого-то в зале. Я тоже ищу. Кэт нигде не видно.

– Дэвид, – выдавливает Элли.

Ропот толпы становится немного громче.

– Где он? – повторяет она взволнованно.

Внезапно вперед решительно выступает Брайан.

– Хватит наседать на бедную девочку, – говорит он и добавляет: – Элли, ты вся задубела. Первым делом согреем тебя, а уж потом расскажешь, что случилось, идет?

Она вскидывает на него глаза и произносит:

– Я хочу его видеть.

Брайан озирается по сторонам, потом встречается взглядом с Моникой:

– У кого-нибудь есть вещи, в которые можно ее переодеть?

Моника подходит к девочке и обнимает ее за плечи.

– У меня есть, могу отвести ее к себе. Элли, ты не против?

Девочка кивает, однако, несмотря на то что Моника берет ее под свое крылышко, вид у нее до смерти перепуганный. Полицейский явно пребывает в нерешительности, но потом все же кивает в знак согласия.

– Идем, – ласково говорит Моника.

Я выхожу из паба следом и бегом нагоняю их.

– Моника!

Она ждет меня.

– Позвольте мне помочь.

Моника не возражает. Я подхватываю Элли с другой стороны, и она повисает на нас всей своей тяжестью, если это можно так назвать. Сквозь одежду я чувствую ее косточки; кожа у нее влажная и холодная; такое ощущение, что я прикасаюсь к покойнику.

– Вот так, – говорю я, и хотя это очень тяжело ей дается, она отвечает еле слышным спасибо.

Меня подмывает расспросить, где она была, сколько ей пришлось идти пешком, но я понимаю, что сначала надо отвести ее в дом, в тепло.

Мы добираемся до Хоуп-лейн, и Моника открывает дверь. Ее гостиная – зеркальное отражение моей. В дальнем углу громоздится пирамида коробок, составленных по три-четыре друг на друга, а кофейный столик прогибается под тяжестью книг, буклетов и старых чеков, придавленных к столешнице коллекцией пресс-папье, степлером и даже камнем, принесенным, судя по всему, из сада. На полу у дивана стоит тарелка с присохшими остатками завтрака, а рядом с ней – кружка и переполненная пепельница.

– Садись, милая, – говорит Моника, и Элли повинуется.

Моника разжигает камин.

– Выпьешь что-нибудь? Может, горячего шоколада?

Элли не отвечает.

– Пойду пока поищу тебе что-нибудь теплое переодеться. – Моника вопросительно смотрит на меня. – Вы побудете с ней?

Я киваю и опускаюсь на диван рядом с девушкой, а хозяйка поднимается на второй этаж. Элли дрожит, и я обнимаю ее. От моего прикосновения она вся сжимается.

– Все хорошо, – ласково говорю я. – Я тебя не обижу.

Элли слегка расслабляется, хотя по-прежнему смотрит в пол. Я немного выжидаю, потом спрашиваю:

– Где ты была?

Она пожимает плечами.

– Можешь мне довериться. Я никому не расскажу, обещаю.

– Я шла к Дэвиду.

– Это он увез тебя на машине?

Она мотает головой. Ну разумеется. Стала бы она так рваться к нему, так просить с ним встречи, если бы он ее похитил?

– Кто-то другой? – спрашиваю я.

Она не отвечает, но я понимаю, что ее молчание означает «да».

– Кто?

– Никто.

– Куда они тебя увезли?

И снова молчание. Но я даже сквозь мокрую одежду чувствую, как она напряжена.

– Как ты добралась обратно?

– Шла пешком.

– Далеко?

Она легонько дергает подбородком.

– С какой стороны?

– С торфяников.

– Откуда именно с торфяников?

– Я не знаю.

Весь этот путь она преодолела пешком. Это кажется невозможным, и тем не менее состояние ее одежды говорит о том, что это правда.

– Есть хочешь?

– Да.

Я поднимаюсь, но тут появляется Моника с ворохом вещей.

– Можете ее переодеть?

Я помогаю Элли стащить мокрую футболку. Она морщится. На спине у нее багровеет огромный синяк, еще один виднеется на внутренней стороне плеча, а когда я осторожно стягиваю с нее джинсы, то вижу, что и ноги все в ушибах.

Я понимаю, один неверный вопрос, и она снова спрячется в свою раковину, поэтому молчу. Когда она заканчивает одеваться, я сообщаю, что родители уже едут, хотя она и не спрашивала о них. Никакой реакции.

Моника возвращается из кухни с горячим шоколадом и тарелкой бутербродов с джемом.

– Вот, – говорит она. – Налегай.

Элли ест медленно и молча, отщипывая от хлеба маленькие кусочки и с усилием глотая, словно они застревают в горле. Потом дует на шоколад и делает небольшой глоток. Такое впечатление, что ей неловко есть у нас на глазах, как будто потребление пищи – нечто постыдное. Покончив с едой, она говорит, что устала. Моника отводит ее наверх и укладывает спать в ожидании, когда приедут ее родители.