– Не знаю. Он принимал наркотические обезболивающие…

Вот именно, думаю я про себя, но вслух ничего не говорю.

– Полагаю, это намного логичнее, чем слухи о том, что она якобы нашлась, – произносит Лиз.

– В каком смысле?

– Я про Сэди. Говорили, она нашлась. Но отец был уверен, что они все выдумали.

Она не могла найтись. Это невозможно. Единственные, кто знал мое настоящее имя, – это Элис и Дев. И наверное, еще Эйдан, хотя, если не ошибаюсь, он слышал его всего однажды. Я никак не могла найтись. Если только…

– Когда она нашлась?

– Я не помню. Знаю лишь, что полицейские связались с ее матерью. Она все это время была безутешна.

Безутешна? Я с трудом удерживаюсь от смеха. Надо же, как ей удалось так убедительно разыграть горе? На самом деле все с точностью до наоборот. Перед глазами у меня встает мать, равнодушно пожимающая плечами: «Она вернется. А если даже не вернется, мне без разницы». И новый хахаль, который уговаривает ее не волноваться, а все это время тайно или явно надеется, что я никогда не вернусь и не буду больше сидеть у на его шее. Скатертью дорожка! Безутешна. Тоже мне.

– И где же ее видели?

– В Шеффилде, кажется.

Нет. Это неправда. Такого просто не могло быть.

– А не в Лондоне?

– Нет. А что?

Я пропускаю ее вопрос мимо ушей:

– Но если так, они ведь должны были вернуть ее домой!

– Они сказали матери, будто Сэди не хочет возвращаться, она боится, потому что бойфренд ее матери изнасиловал ее.

Я замираю. Нет, думаю я. Нет. Я помню ее мужика. Эдди, дальнобойщик. Месяц мать была в полном моем распоряжении, а потом он возвращался из рейса – и я становилась не нужна. Она каждый вечер уходила из дома, слишком много пила и не удосуживалась даже предупредить меня, где ее искать, если что, и когда она вернется. Я как будто жила с двумя разными людьми, а когда через несколько месяцев он перебрался к нам, стало еще хуже. Казалось, его единственная цель – выжить меня из дома. Но он никогда даже пальцем меня не тронул. В этом я абсолютно уверена. Он часто говорил, что скорее бы отрубил себе яйца, чем стал бы подкатывать их ко мне.

– Изнасиловал?

– Они сказали, что ее пристроят в другую семью, где она будет жить до совершеннолетия. Говорить ее матери, где она, отказались. Вроде она не хочет, чтобы ее нашли. Ее мама никогда в это не верила, уверяла, что полиция лжет. Да, Сэди не ладила с ее бойфрендом, но он никогда бы не… не сделал этого. А придумывать такое Сэди не стала бы. Она была хорошей девочкой в глубине души. Она никогда не сбежала бы из дома.

Я подавляю рвущийся из груди смех. Хорошей девочкой? Моя мать всегда любила переписывать прошлое. И делала это так искусно, что сама в конце концов начинала верить.

Внезапно меня охватывает желание увидеть ее, выяснить правду. Но я не могу. Не настолько пластические операции изменили мой облик, чтобы можно было надеяться провести родную мать.

Тут вступает в действие какой-то инстинкт. Я не могу позволить себе погрузиться в воспоминания, в свое же собственное прошлое. Сейчас неподходящий момент. Я считаю – один, два, три, – но это не работает. Я называю про себя все, что вижу. Машина. Стена. Дорога. Тисовое дерево. Лиз.

Этого оказывается достаточно, чтобы прийти в себя. Дейзи. Что с ней произошло? Я собираюсь с духом и задаю вопрос:

– А Дейзи? Думаете, она покончила с собой?

– Возможно. Но многие так не считают. Или не считали. Ходила история про парня, который бросил одну ради другой, но мне в это слабо верится. Ее мать никогда в это не верила. И мой отец тоже. Он говорил, это было совершенно не в ее духе. Она была боец. Отец сказал, что, судя по всему, они в конце концов добрались и до нее. В общем, я лично никогда не видела во всем этом никакой логики. Прыгать со скалы? Да еще не с самой высокой? Если ты в самом деле хочешь умереть, можно найти способ понадежней. – Она устремляет на меня взгляд. – Если только это не показательное выступление.

– А что, если так и было? – возражаю я. – Если то, что вы говорите, правда, возможно, это была месть. Что-то вроде эффектного «да пошли вы» для тех, кто ее обидел.

– Да, но только она теперь лежит в могиле. Хороша месть. И потом, Сэди…

– А что сказала ее мама, когда вы рассказали ей правду?

– Мама Сэди? У меня не получилось с ней связаться.

– Может, вы просто плохо старались?

У нее резко меняется настроение.

– Думаешь, мне легко? – шипит она.

От нее пахнет чесноком. Уже темнеет, но я различаю вокруг ее рта обесцвеченные волоски.

– Он был моим отцом. Думаешь, мне нравилось то, чем он занимался? Думаешь, я на его стороне? Думаешь, я не ненавижу этого козла, несмотря на то что он уже мертв?

– Тогда почему вы мне все это рассказываете?

– А кому еще мне рассказать? – ухмыляется она. – Гэвину?

– А почему нет?

Она язвительно смеется:

– Я ему не доверяю с этим его киноклубом. Как по мне, ерунда какая-то. Такое впечатление, что ему что-то нужно. И, только приехав, он задавал еще больше вопросов, чем ты.

– Про Дейзи?

– В основном про Зои.

– Но он живет здесь уже довольно давно.

– Месяца два, от силы три.

Я холодею. Он сказал – около года.

– Вы уверены?

– Просто держи с ним ухо востро. – Она делает глубокий вдох. – Как бы то ни было, я хотела поговорить с тобой.

И тут до меня доходит.

– Так это вы послали ту открытку?

– Какую открытку? Понятия не имею ни о какой открытке.

Я ей верю. Мне ее жаль. Она разом потеряла и отца, и хорошие воспоминания о нем. В каком-то смысле она тоже жертва.

– Я подумала, вдруг ты поможешь?

– Чем?

– Ты ведь тоже заметила: что-то происходит.

– Что именно?

– Не знаю. Я каждый день вижу этих девчонок в кафе. Выпивка рекой. И наркотики тоже. И время от времени они ведут себя очень странно, как будто напуганы. Им кто-то звонит, и они тут же уходят. Такое впечатление, что они до смерти кого-то боятся. – Она вздыхает. – Может, конечно, я просто все выдумываю.

Я устремляю взгляд на тисовое дерево:

– Не выдумываете. Я тоже это видела.

Отвожу Лиз обратно в Блэквуд-Бей. Всю дорогу я борюсь с искушением поподробнее расспросить о Гэвине, однако, высадив ее, решаю, что должна сама вывести его на чистую воду.

Это не занимает много времени. Один телефонный звонок Джесс, и я узнаю́ его фамилию – Клейтон, дальше я за две минуты нахожу в Интернете его профиль с сайта «Линкедин». Через секунду устанавливаю его последнее место работы, это лондонская компания «Файненшал сервисез текнолоджи», где он трудился программистом.

А вот следующий шаг требует некоторой изобретательности. Затаив дыхание, я звоню в отдел кадров, но поначалу там отказываются дать сведения о его ближайших родственниках, хотя я заявляю, что дело крайне неотложное, но конфиденциальное, и даже намекаю, что произошло что-то ужасное. Максимум, что они могут, – это взять мой номер телефона и попросить Таню перезвонить мне. Я говорю, что это было бы замечательно.

Что еще за Таня? Может, мать? Или сестра? А может, он все-таки женат?

– Алло?

– Кто это?

У звонящей американское произношение. Она то ли встревожена, то ли раздражена, не могу определить.

– Я хотела поговорить с вами о Гэвине Клейтоне.

– Я в курсе, – отвечают в трубке. – Что он натворил?

«Что он натворил?» Не «Что такое?» и не «Что-то случилось?».

– Ничего, просто… Прошу прощения, с кем я разговариваю?

– С его женой. Теперь вы можете мне сказать, что происходит?

Пожалуй, я не удивлена.

– Я звоню из Блэквуд-Бей, – говорю я ровным тоном.

– Он все еще там?

– Да, он здесь.

– А вы кто?

– Мы друзья, я надеюсь.

– «Я надеюсь»? Вы с ним спите?

– Нет.

Она произносит слова четко, отрывисто. Так и представляю ее в строгом черном жакете и узкой юбке с телефоном в руке. Она, наверное, адвокат.